Персональный сайт Проза Владимира Вейхма

Хотя после ввода в строй тренажера ГМССБ я и оказался по совместительству заместителем директора тренажерного центра, однако мои обязанности в этом качестве были чрезвычайно ограничены. Ни к техническому обслуживанию тренажера, ни к преподаванию, требовавшему специальной квалификации, я не имел отношения. Никаких поручений Валишин не давал, и чувствовал я себя душевно весьма неуютно. На мою долю осталось составление расписания занятий, с чем методистка отлично справлялась и без меня. К тому же, мой служебный кабинет из главного корпуса академии переместился в арендованный номер близлежащей гостиницы, что еще более отдалило меня от забот как по тренажерному центру.

А Валишин еще ввел должность исполнительного директора тренажерного центра, на которую принял дочку Бондарева. Чем она занималась, я так и не понял. Ее отец, бывший мой курсант, а теперь декан судоводительского факультета, когда-то начинал свою работу в училище у меня на теме. Он любил вспоминать, что в те времена я отправил его в командировку на Сахалин; в его рассказе сквозило любование собой: вот, мол, смотрите, кем я был и кем теперь стал. Чтобы еще более подчеркнуть весомость своего положения, он охотно делился своими успехами в коммерческой деятельности. «Я, – рассказывал он, – вел торговлю дефицитными лекарствами, и знаете, кто был основным поставщиком товара? Народный артист СССР!» – «Кобзон, что ли?» – высказал я предположение. «Он самый!».

Какие там еще дела творились в треугольнике Пимошенко – Валишин – Бондарев, я мог судить только по отрывочным впечатлениям. Бондарев нередко вел беседы с Валишиным при закрытых дверях, а сам Валишин входил в кабинет ректора, не спрашивая разрешения. Это всегда возмущало сторожившую ректорскую дверь секретаршу, наводившую страх на всех сотрудников академии. В прошлом эта немолодая женщина служила прапорщиком, поговаривали, что надзирателем в тюрьме. Судя по ее жестким манерам, я не стал бы этого отрицать.

А Валишин в минуту откровенности – то ли не найдя в чем-то поддержки от Пимошенко, то ли не в силах больше удерживать секрет – спросил меня: «Хотите знать, сколько я ежемесячно отношу ректору?» – и назвал кругленькую сумму.

*

Однажды в аттестационный центр пришел Лушников и, скрывая смущение, попросил забрать сто экземпляров написанного им с Раммом учебника «Безопасность мореплавания и ведения промысла». Весь тираж поступил в академию, на средства которой осуществлялось издание, а теперь деть его некуда. Библиотека академии и так забита трудами Лушникова, издание которых было необходимо для получения им профессорского звания. По большей части они так и остались в нераспакованных пачках, Зато от моих книжек библиотечный фонд был им тщательно вычищен. «Возьмите, – обратился Евгений Михайлович, – и раздавайте судоводителям, которые будут проходить у вас поверку или обучение».

Лет пять назад, когда в Ленинграде проходил семинар по тренажерной подготовке моряков, я повстречался с профессором Снопковым, который тогда заведовал кафедрой управления судном в Государственной морской академии. Я изложил ему свои доводы в пользу введения курса «Безопасность мореплавания». Думаю, что не случайно вскоре после нашего разговора эта дисциплина появилась в учебных планах судоводительской специальности вузов морского флота, а затем вышел и учебник под редакцией того же Снопкова. Почти одновременно вышел и учебник для вузов рыбопромыслового флота, написанный Лушниковым и Раммом. И тот, и другой учебник содержали ряд сведений, касающихся охраны человеческой жизни на море и борьбы за живучесть судна в аварийной ситуации. Однако важнейший в методологическом отношении вопрос о самой концепции безопасности вообще не рассматривался. Если авторы первого учебника, по крайней мере, декларировали подход, направленный, как они утверждали, на «формирование профессионального мировоззрения на основе установления причинно-следственных связей явлений, сопутствующих мореплаванию», то позиции авторов второго учебника были менее определенными. По-моему, авторы стремились, прежде всего, как можно скорее «застолбить» тему, отсюда нечеткость предложенной ими структуры новой учебной дисциплины, неоднородность уровня детализации излагаемого материала, необоснованное заимствование вопросов из других, самостоятельных дисциплин.

Мне представлялось принципиально важным дать определение исходным понятиям безопасности вообще и безопасности мореплавания в частности, определить ее предмет, субъекты и объекты, сформулировать ее принципы. Без этого, на мой взгляд, безопасность мореплавания не могла развиваться как самостоятельная научная дисциплина, а превратилась бы в конгломерат разнородных сведений, который не способен обеспечить расширение исследований в области безопасности и разработку новых технологий, а также подготовку специалистов по безопасности.

Эти вопросы давно занимали меня; и уверенность в том, что я нахожусь на верном пути, укрепили во мне опубликованные после чернобыльской катастрофы статьи академика Легасова, в которых был сформулирован качественно новый подход к проблемам безопасности развития техносферы.

Свои соображения на этот счет я изложил в нескольких статьях с обстоятельной аргументацией предлагаемых выводов.

Я не мог согласиться с закрепленной рядом нормативных документов трактовкой аварии как одномоментного события. Такой подход обеднял картину развития ситуации и не способствовал выявлению причинно-следственного характера действий и событий, которые, в конечном счете, приводят к материальному ущербу, а в иных случаях – к человеческим жертвам или экологическому бедствию. Я чувствовал необходимость создания обобщенной «модели аварии», пользуясь которой, можно было бы максимально учесть причины и обстоятельства перехода объекта в опасное состояние и вырабатывать эффективные меры по профилактике аварийности и ослаблению ее последствий.

Поиски проходили не на голом месте: мои предшественники уже предлагали модели аварии то морских судов, то летательных аппаратов, но любая из них меня не устраивала, так как не полностью представляла все возможные варианты развития ситуации. Несколько лет назад с одним из дипломников мы, кажется, нащупали подход, ведущий к решению задачи, но окончательно картина созрела в моем сознании только теперь. Удалось получить стройную и логически завершенную схему, в которой основное место занимало устойчивое состояние человеко-машинной системы, какой является морское судно. На систему постоянно воздействуют дестабилизирующие факторы; пока их влияние уравновешивается адекватной реакцией, заключающейся в профилактике аварийности, ситуация остается безопасной. Неадекватная реакция переводит систему в опасную ситуацию, для выхода из которой необходимы меры по предупреждению аварии. Неэффективность или отсутствие таких мер при продолжающемся воздействии опасных факторов создает критическую ситуацию, в которой для восстановления равновесия нужны уже чрезвычайные меры. Непринятие чрезвычайных мер, равно как и неудачное их предприятие, переводит систему в аварийную ситуацию, характеризующуюся разрушением элементов системы или нарушением ее функционирования. Реакция системы должна заключаться в локализации аварии, направленной на сокращение поля воздействия опасных факторов и приостановление дальнейших разрушений. Адекватные меры по локализации аварии приводят к послеаварийной ситуации, из которой есть два выхода: полное или неполное восстановление функций. Если же предпринятые меры неадекватны степени опасности, ситуация перерастает в катастрофическую. Реакция на нее заключается в попытках минимизации последствий аварии по принципу «спасти хоть что-нибудь», а при их неудаче – полное разрушение системы.

Я проиграл на этой модели самые разнообразные по характеру аварийные случаи; все они укладывались в предложенную схему.

Более того, эта схема применима к любым человеко-машинным системам, а не только к морским судам. Смею предполагать, что она приложима и к чисто техническим системам, и даже к природным, в частности, биологическим. Впрочем, тогда в публикациях я не упомянул о столь широкой универсальности схемы.

*

Вадим Владимирович Чудов однажды доверительно спросил меня: «Скажите, а вы читаете дипломные работы своих курсантов? Я – нет», – честно сознался он.

Через мои руки прошли многие десятки дипломников, и на мои темы охотно записывались курсанты выпускных курсов. Отличники видели в моем руководстве возможность раскрытия своих способностей, а троечники не сомневались, что со мной они благополучно дойдут до защиты и успешно защитятся, хотя попыхтеть, конечно, придется.

У многих своих коллег я видел совсем иное отношение к дипломникам. Некоторые передавали подопечным свои собственные разработки, а потом на защите требовали от комиссии высоких оценок за работы, в которых роль самого дипломника сводилась к переписыванию далеко не всегда понятого ими текста. Другие, сами далекие от научного творчества, довольствовались работами чисто компилятивного характера, по которым о квалификации выпускника невозможно было вынести какое бы то ни было суждение.

Меня попросили принять руководство дипломными работами двух старшекурсников, выпуск которых должен был состояться через несколько месяцев. Назначенный кафедрой руководитель уволился, и эти парни остались «бесхозными».

Первая встреча с дипломниками не открыла мне ничего необычного. Правда, выбранная ими тематика работ была далека от моих научных интересов. Но один из них, Алексей, сказал, что он уже успешно работает над своей темой, а второй, Виктор, наоборот, по выбранной им теме еще ничего не делал, и ему все равно, эту тему выполнять или какую другую. По укоренившемуся в академии порядку (скорее, по традиции, нарушающей порядок) формальное закрепление тем дипломных работ производилось только накануне защиты, поэтому проблемы со сменой темы не было.

Как раз в это время вступали в силу поправки к Международной конвенции о подготовке и дипломированию моряков и несении вахты, предусматривающие меры по предотвращению усталости и нормированию режима труда и отдыха моряков. Виктор не возражал против темы, в которой рассматривались бы вопросы влияния утомления на безопасность мореплавания. Я подобрал для него литературу, включая свежие работы давнего моего знакомого профессора Котика из Тарту, продолжавшего изучение природы ошибок человека-оператора, и даже передал Виктору вырезки из газет, в которых описывались аварийные случаи, связанные с состоянием утомления.

А потом мои дипломники надолго исчезли из виду. Раза два через большие промежутки времени я отыскивал Алексея, который уверенно заверял меня: «Владимир Вениаминович, что вы беспокоитесь, все будет у меня в порядке». Этот ответ меня никак не устраивал, и я категорически потребовал немедленно представить мне все выполненные им разработки. Через несколько дней Алексей с видимой гордостью положил передо мной уже свою переплетенную дипломную работу.
Вера в чудеса была совершенно мне чужда, и я отправился в архив академии, где хранились выполненные ранее дипломные работы и проекты. По инвентарной книге я за несколько минут отыскал работу с тем же названием, и не составило труда убедиться, что опус Алексея повторяет ее слово в слово. Немного покопавшись в архиве, я понял, что этот случай отнюдь не был исключением: хуже того, копирование защищенных в предыдущие годы работ наблюдалось не только на одной и той же кафедре, но и у одного и того же руководителя.

Поднимать шум я не стал – ведь я даже не преподаватель кафедры, но, отчитав Алексея за подлог, дал ему другую тему, с которой он мог бы справиться в оставшееся до защиты время.

С Виктором получилось гораздо хуже. Он успешно избегал встреч со мною, и мне даже пришлось пожаловаться декану Бондареву, что я никак не могу гарантировать представление им дипломной работы. Бондарев только сгустил краски, сообщив, что мой дипломник – из семьи влиятельного московского чиновника и что ректор Пимошенко лично заинтересован в том, чтобы он удачно закончил академию.

Виктор принес мне то, что должно было считаться дипломной работой, в день накануне защиты. Никаким, даже самым минимальным требованиям его «произведение» не удовлетворяло ни по содержанию, ни по оформлению. Конечно, большую часть рекомендованных книг Виктор и в руки не брал. Похоже, то, что он принес, было написано за предыдущую ночь, и содержало куски текста конвенции, переписанные размашистым – для объема – почерком, и не связные ни с ними, ни друг с другом отрывки из двух статей. Не была названы ни цель работы, ни постановка задачи, отсутствовали какие-либо выводы и само заключение. Словом, никаким образом то, что принес мне Виктор, не могло быть названо дипломной работой и представлено к защите, о чем я и написал в отзыве руководителя.

Переданный наутро Бондареву отзыв привел его в смятение: «Что нам теперь делать? Что мне ректор скажет?!». Переделывать отзыв я наотрез отказался. Декан отправился к Пимошенко, и когда вышел от него, его лицо было в красных пятнах: «Ректор кричал на меня, топал ногами, матерился, потребовал немедленно навести порядок!». Я повторил свой отказ о переделке отзыва и в дальнейших действиях, о которых мне стало известно позже, никакого участия не принимал.

Кому-то Бондарев поручил тут же написать другой, положительный отзыв, кого-то из членов комиссии попросил сочинить – а, скорее всего, подписать наспех придуманную рецензию, и Виктор стал инженером-судоводителем. Когда все выпускники разъехались по местам работы, он еще месяца два болтался в районе академии, при встрече на улице нагло выпяливаясь на меня: что, мол, съел?

*

Новый учебный год начался без Лушникова: он уехал в Польшу, преподавать там в морской академии. Ко мне подошел с озабоченным видом Ананий Михайлович Чебаевский, заведующий кафедрой судовождения, добросовестный службист из «военморов», капитан 1 ранга в отставке. Он предложил мне взять оставшийся от Лушникова курс безопасности мореплавания, что давало полставки доцента. Это предложение было мне весьма кстати: вот где я смогу привести в систему и изложить курсантам свои соображения, связанные с этой дисциплиной.

Написанная Лушниковым программа не очень меня стесняла, а вот с часами, отпущенными учебным планом на эту дисциплину, был полный простор. Пользуясь своей властью проректора, Лушников щедро отвел время на лекционный курс, не пожалел его на лабораторные работы и даже предусмотрел курсовую работу, на руководство которой преподавателю начисляется по два часа на каждого курсанта. По лекционному курсу у меня вопросов не было, а вот по части лабораторных занятий и курсовой работы я обратился за разъяснениями к работавшему в связке с Евгением Михайловичем отставному капитану 2 ранга Юрию Фроловичу Маркову, числившемуся ассистентом. Юрий Фролович, проявлявший интерес ко всяким новациям в преподавании, принадлежал к той части «военморов», которые с уходом «на гражданку» утратили флотский шик и не очень-то следили за своим внешним видом. Марков, кроме скудной ассистентской зарплаты получавший солидную военную пенсию, ходил в ветхих брюках, протертых буквально до дыр, сквозь которые проглядывала голубая ткань кальсон. Одни, собратья по неряшливости, не обращали на это внимания, другие стеснялись сказать ему об этом, но голубые кальсоны долго оставались приметным атрибутом наряда заслуженного военного моряка.

Юрий Фролович на мой вопрос о том, чем были заняты курсанты на лабораторных занятиях, ответил неопределенно: «Так… Обсуждали разные вопросы». Больше ничего выцедить из него не удалось: планов лабораторных работ и заданий на их выполнение не существовало, и немалые часы, отведенные на руководство курсовой работой, записывались в преподавательские отчеты, но никаким реальным содержанием не наполнялись.

Когда я набросал для себя тематику занятий, на которых закреплялся бы и развивался лекционный материал, я пришел к выводу, что «лабораторные работы» – такая же фикция, как и курсовая работа, и они были введены в учебный план для искусственного увеличения учебной нагрузки, которая образовывала преподавательскую ставку. Для проведения лабораторных работ учебная группа разделяется на две подгруппы, с каждой из которых занятия проводятся отдельно и, таким образом, за счет этого учебная нагрузка преподавателя удваивается. Эти же занятия, проводимые в составе целой группы, проходят в учебных планах как практические, и, соответственно, часов на них в нагрузку преподавателю начисляется вдвое меньше. Да, вольготную жизнь обеспечивал себе профессор Лушников!

Я предложил заменить в учебном плане лабораторные работы по безопасности мореплавания практическими занятиями и занялся разработкой их тематики. На каждое занятие составил задания курсантам, которые предусматривали изучение документов, нормирующих действия по предупреждению аварий и борьбе за живучесть на судах флота рыбной промышленности, требований к несению помощником капитана ходовой и стояночной вахты, действий по спасанию на море, освоение правил подачи сигналов бедствия всеми возможными способами и тому подобное. По каждому заданию предусматривалась не только составление

краткого отчета, но и ответ преподавателю на заранее сформулированные вопросы. Юрий Фролович был изумлен тем, что занятия, на которых он не знал, ни чем заняться ему, ни чем занять курсантов, приобрели живой, динамичный характер и вызывали неведомую ему раньше активность аудитории.

Тематику курсовой работы пришлось разрабатывать, что называется, на пустом месте. Помимо чисто познавательных аспектов, нужно было принять во внимание и поддержание заинтересованности курсантов и, что важно в чисто практическом плане, доступность исходных материалов, необходимых для выполнения работы. В результате получилось, что работа должна состоять из трех разделов: радиотелефонные переговоры по бедствию и срочности (на русском и английском языке, а также с использованием Международного свода сигналов); поиск в море объекта, терпящего бедствие; анализ аварийного случая и разработка рекомендаций по предотвращению аварийных случаев.

Основным, конечно, был третий раздел, но для его выполнения нужно было дать каждому курсанту описание конкретного аварийного случая. С этой целью я использовал выходивший уже десятка три лет ведомственный сборник, содержавший такие описания.

Свой проект я направил на рецензию опытным специалистам флота, имевшим прямое отношение к расследованию аварийных случаев, и представил на обсуждение кафедры. Против выступил лишь один Рамм, сердито проворчавший: «Как это можно поручать мальчишкам разрабатывать рекомендации по профилактике аварийности?». Однако кафедра его не поддержала.

*

А пока я занимался постановкой курса «Безопасность мореплавания», дела в аттестационном центре шли ни шатко ни валко. Поток желающих пройти в нем проверку знаний или повысить квалификацию превратился в жидкий ручеек, и поэтому я не очень удивился, когда мне предложили ознакомиться с приказом ректора, по которому моя должность заместителя директора РАЦ подлежала сокращению. Досадно было только то, что Валишин ни словом не обмолвился на этот счет, хотя, безусловно, сокращение моей должности было предпринято если не по его инициативе, то, по крайней мере, с его согласия. Я предполагал, что теперь смогу перейти на полную ставку по кафедре судовождения, однако на имевшуюся там вакансию Бондаревым был приглашен из технического университета доцент Данилов, с которым он сотрудничал по хоздоговорной теме. Два с половиной месяца я находился в подвешенном состоянии – полставки было совсем не то, на что я мог рассчитывать. Ректору ничего не стоило ввести для меня в штатное расписание еще половину ставки, а уж работы для меня на кафедре нашлось бы предостаточно, но он упорно стоял на своем – хотел, видимо, указать мне мое место.
Ананий Михайлович Чебаевский, руководивший кафедрой, внезапно скончался.

Я был переведен на должность доцента на полную ставку – до проведения конкурса. А вскоре был объявлен конкурс на замещение должности заведующего кафедрой судовождения.

Кафедра судовождения уже давно находилась в застойном состоянии. Не велось никакой научно-исследовательской работы, не развивалась учебно-материальная база. Даже полученные персональные компьютеры практически не использовались: большинство преподавателей не имело – да и не стремилось иметь – никакого представления о работе с ними. Никаких реальных попыток по внедрению тренажерной техники не предпринималось. Ничего не делалось для привлечения свежих сил – средний возраст преподавателей давно перевалил за шестьдесят. Больше половины состава преподавателей составляли бывшие военные моряки, которым проблемы рыбопромыслового флота не были ни знакомы, ни интересны. Сплотившись вокруг сильно состарившегося Рамма, они, казалось бы, не замечали, как быстро течет время, и не чувствовали его жестких требований.

Я, как и Букатый, подал документы на конкурс. Мне была интересно, как он будет себя вести, помня, что в свое время получил должность заведующего кафедрой с мотивировкой о необходимости «омоложения руководства». Теперь Виталий Михайлович уже на два десятка лет старше меня тогдашнего…

На заседании кафедры по рассмотрению кандидатур на заведование первым выступил Букатый. Никакой программы в его выступлении не содержалось, он явно был расстроен, ожидая моего выступления. Я четко, по пунктам изложил свои соображения по поводу застойного состояния кафедры и мер по выводу из этого состояния. Для меня было бесспорным, что «военморы», составлявшие на кафедре большинство, проголосуют так, как им сказал Рамм, и кафедра поддержит удобного для всех Букатого. Сознаюсь, что я испытал внутреннее удовлетворение от вида не знавшего, как себя вести, Букатого. В конце выступления я, неожиданно для всех, заявил, что снимаю свою кандидатуру. Букатый растерянно что-то бормотал. И обсуждать-то больше было нечего, но Рамм, не сумевший перестроиться на ходу, по инерции выступил с домашней заготовкой, заявив, что я плохой организатор. Ну хоть бы пример какой привел ради приличия. А завлаб Борис, потянувшийся вслед за Раммом, упрекнул меня в жестокости. С чего бы это – ведь по работе мы практически не соприкасались? Оба моих недоброжелателя не сразу поняли, что попали в глупое положение, выступая по поводу уже снятой с обсуждения кандидатуры.

Спустя неполный месяц был объявлен конкурс на замещение вакантной должности доцента по кафедре судовождения, как в вузах говорят, под конкретную кандидатуру Данилова, принятого, как и я, до проведения конкурса. Меня не устраивало шаткое положение доцента «до проведения конкурса», и я тоже подал заявление на эту должность. Несмотря на уговоры не желающего конфликта Букатого, что лучше подождать, потом и под мою кандидатуру будет конкурс, я отказался забрать заявление обратно.

На заседание совета академии я пришел лично, вопреки почему-то принятому здесь обычаю предоставлять совету возможность рассматривать конкурсные вопросы в отсутствие претендентов. Выступавшие Букатый и Бондарев, поддержавшие избрание Данилова, с самой лучшей стороны охарактеризовали и меня с очевидным желанием убедить ректора объявить конкурс и под мою кандидатуру. Букатый не только обстоятельно перечислил все мои научные и методические разработки за последние полгода, но и предпринял исторический экскурс, поставив мои работы в области девиации компасов в один ряд с работами корифеев, воспользовавшись тем, что о вкладе корифеев в науку никто из членов совета не имел никакого представления. Пимошенко, листавший мои поданные на конкурс документы, вдруг заметил: «Да у него и в списке научных трудов почти сотня наименований!». – «Как будто бы он этого раньше не знал», – заметил я про себя. Пимошенко продолжил: «Мне Олейников говорил, что он только потому не получили профессорское звание, что уехал из Петропавловска. Знаете что? – обратился он ко мне. – Давайте мы введем в штатное расписание кафедры для вас должность профессора и объявим конкурс, а вы не будете настаивать, чтобы сегодня ваше заявление рассматривали. Как вы на это смотрите?».

На том же заседании совета рассматривался вопрос о переизбрании ректора на занимаемую им должность на новый срок. Меня удивила сама постановка вопроса: ведь, как я полагал, избрание или переизбрание ректора проводится на конференции специально избираемых представителей преподавателей, сотрудников и курсантов. Но, оказывается, в уставе академии был пункт, позволяющий решать вопросы переизбрания на заседании совета, члены которого фактически назначались самим ректором. Совет дружно проголосовал за то, чтобы конференцию не собирать, а перевыборы произвести на сегодняшнем заседании. Первой слово взяла Бокарева, которая в восторженном тоне превознесла выдающиеся личные качества Пимошенко и его огромные заслуги перед академией. Кулагин постарался придать своей речи глубокую убежденность ученого в незаменимости Александра Петровича на посту ректора академии. Голосовать решили открыто – чтобы каждый член совета мог продемонстрировать свою преданность Пимошенко.

Я не исключаю, что спонтанное предложение мне профессорской должности было вызвано неожиданным для Пимошенко стечением обстоятельств. Он, держащийся за власть и опасавшийся любых подвохов, мог расценить мое непредвиденное появление на столь важном для него заседании совета как возможность выступления с обвинениями в его адрес, может быть, даже такими, которые могли бы поколебать его безусловное переизбрание. Пимошенко даже мог предположить, что Бондарев и Букатый, которые безудержно – до нескромности – меня хвалят, состоят со мною в заговоре (а, может быть, не только они?). Поэтому он и решил нейтрализовать мой казавшийся ему вероятным демарш, зайдя с козырной карты.
А я-то ничего этого не представлял.

Что Пимошенко использует любые средства, чтобы удержаться на своей должности, мне уже было известно. На предыдущих выборах ректора, которые проводились не на заседании совета, а на конференции, у него был серьезный соперник – начальник научно-исследовательского сектора Шаньков, тоже мурманчанин, тоже судомеханик. Кандидатура Пимошенко прошла с небольшим перевесом. А чтобы впредь ничего подобного не происходило, Пимошенко уволил Шанькова по сокращению штатов. Удобный прием, срабатывающий почти безотказно. Не зря руководители вузов большое внимание уделяют подбору кандидатур в такой, казалось бы, малозначащий орган, как профсоюзный комитет. Ведь именно он дает ректору согласие на увольнение сотрудников и сокращение штатов.

Я – сэнсей

БГАРФ - Балтийская государственная академия рыбопромыслового флота (2)