Я – сэнсей

БГАРФ - Балтийская государственная академия рыбопромыслового флота (5)

Проблема учебно-вспомогательного состава кафедры с первого же дня работы стала моей головной болью. В известных мне учебно-тренировочных центрах все виды обучения осуществлялись инструкторами или капитанами-наставниками. В вузовских структурах такие должности не предусмотрены, но как же нам быть с теми сотрудниками, которые должны обеспечивать работу тренажеров и осуществлять их техническое обслуживание? Конечно, они будут и непосредственно участвовать в процессе практического обучения, в особенности в той части, которая касается соблюдения требований техники безопасности. Они должны дублировать преподавателей при проведении занятий на объектах повышенной опасности, таких, как бассейн, отсек по борьбе с водой, пожарный полигон.

Колесник предложил ввести для этих сотрудников должности заведующих лабораториями; они давали и приемлемую по меркам высшей школы зарплату, и более всего подходили к фактическому кругу их обязанностей.

Однако сотрудники, которым были предложены должности завлабов, при первой же встрече со мною выразили недовольство: их уже кто-то настроил на требование дополнительной оплаты за проведение занятий на закрепленных за ним участках. Не помогли ни мои разъяснения насчет двойной зарплаты – по сравнению с прочими завлабами в академии, – ни обещание ежемесячной премии.

Обслуживание бассейна и отсека по борьбе с водой и обеспечение проведения тренировок на них осуществлял Александр  Степанович Багун, пожилой отставник, в прошлом – капитан 3 ранга. Мое разъяснение об оплате труда его огорчило, но отношений между нами не испортило: военная косточка, он привык подчиняться дисциплине.

Степаныч любил и досконально знал свое заведование. Он пожаловался мне на недоделки и непродуманность некоторых моментов при проектировании тренажеров. Отсек по борьбе с водой не оборудован громкоговорящей связью, поэтому переговариваться с находящимися внутри него моряками приходилось, подавая команды жестами через стекло иллюминатора. Воду в бассейне требовалось довольно часто заменять, а наполнять его можно только глубокой ночью, иначе весь район остается без воды. Значит, надо было либо ночевать на работе, либо просить людей, которые никакой ответственности не несли, – а вдруг недоглядят и переполнят бассейн? Тельфер – грузоподъемное устройство, с помощью которого имитировался подъем человека из воды вертолетом, не проходил освидетельствование, без которого его эксплуатация недопустима, и те, кто в академии за это отвечает – главный механик и инженер по технике безопасности – отмахивались от Степаныча, как от надоедливой мухи.

Борис Борисович, который командовал пожарным полигоном, по поводу оплаты сразу же заявил мне, что его обманули, когда приглашали сюда на работу, а мои разъяснения принял с нескрываемой обидой. Профессиональный пожарный, он хорошо знал свое дело, в тонкостях владел секретами тушения пожаров. Его заведование – полигон – представлял собой открытую площадку за корпусами академии, на которой из двух большегрузных морских контейнеров была сооружена камера задымления. Обучающиеся должны отрабатывать в ней действия в изолирующих дыхательных аппаратах, в том числе и в полной темноте. Неподалеку находился большой поддон, в который заливалась горючая жидкость. На тренировках она поджигалась, и моряки обучались применению огнетушителей разных типов, тренировались в использовании систем водяного и пенотушения. Каждую неделю Борис Борисович возил на заправку использованные огнетушители и баллоны дыхательных аппаратов.

К Нине Павловне, последней из завлабов, я шел уже с некоторой осторожностью. Ее положение как обеспечивающей обучение по разделу «Оказание элементарной первой медицинской помощи» отличалось от положения других завлабов тем, что занятия в медицинском центре не были связаны с повышенной опасностью и не требовали подстраховки со стороны другого специалиста. Я был совсем не против того, чтобы сделать Нину Павловну штатным преподавателем, почву для чего я и хотел прощупать, направляясь к ней.

Она встретила меня настороженно и с первых же слов заняла наступательную позицию, требуя, кроме заведования лабораторией, почасовой оплаты за проводимые занятия. Я попросил Нину Павловну рассказать о ее опыте работы и осторожно осведомился об образовании. Она ответила, что у нее незаконченное университетское образование, но все документы уничтожил бывший муж, с которым она теперь в разводе. Академическая справка? Да, она несколько раз запрашивала свой университет, но ей так и не ответили. Конечно, это вызвало у меня сомнения; работая раньше деканом факультета, я довольно часто занимался составлением академических справок, запрашиваемых бывшими студентами, не завершившими обучение. Я поинтересовался также у начальника отдела кадров, на что та ответила, что в ее личном деле нет никаких документов об образовании, даже об окончании школы медсестер. Она уже сообщала об этом ректору, но получила гневную отповедь неизвестно за что.

Через несколько дней я во дворе академии столкнулся с Пимошенко нос к носу, Перемежая речь матерными ругательствами, он с неожиданным озлоблением потребовал, чтобы я со своими придирками оставил в покое Нину Павловну, которая создала кабинет медицинской подготовки, и не мешал ей работать. Тирада Пимошенко удивила меня не только по форме, но и по содержанию: ведь я еще нигде не успел высказать какое-либо свое к Нине Павловне отношение, да, признаться, на тот момент оно у меня еще и не сложилось.

О склонности профессора – доктора технических наук к ненормативной лексике я был уже наслышан, но тут впервые она была проявлена по отношению ко мне. Я еще не успел толком начать исполнение обязанностей заведующего, а уже удостоился яростной вспышки ректорского негодования, да еще в такой безобразной форме. Что случилось? Почему Пимошенко так резко сменил доброжелательное ко мне отношение на неприкрытое проявление враждебности? Может быть, потому, что к Нине Павловне у него было особое отношение из-за того, что он регулярно ходил к ней на уколы? Может быть, что, с учетом информации от начальника отдела кадров, я наступил на его больную мозоль? Но все это не могло быть оправданием для несдержанности, и, скорее всего, дело было не в Нине Павловне, а в чем-то ином, связанном с моим вступлением в новую должность. Пимошенко ожидал от меня чего-то иного, а я с первых шагов не показал понимания его скрытых от меня намерений.

*

Вдоль коридора второго этажа то туда, то обратно энергичным шагом, сверкая лакированными ботинками, то и дело спешил куда-то с озабоченным лицом Ефентьев, занимавший в академии должность помощника проректора по дополнительным видам обучения (притом должности самого такого проректора не существовало). Полномочия Ефентьева никому не были известны и не были закреплены никаким документом. Он имел беспрепятственный доступ в ректорский кабинет, и даже сторожившая вход секретарша, находившая для каждого недоброе слово, всякий раз встречала его появление ласковой прапорщицкой улыбкой.

Его чувство ревности ко мне было вполне объяснимо. Ефентьев мог считать комплекс своим детищем: он проявил незаурядный талант снабженца, отыскивая ходы в любые инстанции, опекал реконструкцию помещений и строительство бассейна, подобрал сотрудников, которые обеспечили проведение занятий еще до официального создания кафедры и теперь вошли в ее состав. Я же не принимал никакого участия в создании материальной базы учебно-тренировочного комплекса, но после его ввода в эксплуатацию был назначен заведующим кафедрой, ответственным за его использование. А Ефентьев остался как бы ни при чем.

Однако многое было сделано Ефентьевым второпях, с недоделками и ошибками, даже сверх тех, о которых мне доложил Василий Степанович. Из-за плохой гидроизоляции в бассейн попадала загрязненная талая вода. Из-за неверно составленного технического задания устройство для спуска шлюпки на воду было спроектировано так, что пользоваться им оказалось невозможно. Но если многие технические недоработки могли быть со временем более или менее безболезненно устранены, то с нарушениями, касающимися живых людей, сложилось положение похуже. К моменту моего назначения занятия шли уже второй месяц, а лица учебно-вспомогательного персонала никак не были оформлены принятыми на работу, условия оплаты их труда не были установлены и никакой зарплаты они не получали. Что пообещал им Ефентьев – так и не знаю, но эти обещания и явились источником недовольства завлабов своим положением, а расхлебывать заваренную им кашу предстояло мне. Надо было оплатить уже выполненные ими труды, но начальник отдела кадров категорически отказывалась оформлять прием на работу задним числом – это противоречило законодательству. Ефентьев не очень пытался скрыть ехидное торжество: вот, дескать, взялись за это дело, так сами и разбирайтесь. От завлабов мне пришлось выслушивать нелестные слова, которые, по справедливости, следовало бы адресовать Ефентьеву..

Мы с Калашником нашли более-менее законный выход в том, чтобы оплатить проделанную работу по почасовым ставкам. В итоге заведующие лабораториями получили намного больше, чем если бы оплата шла согласно штатному расписанию. Ефентьев преподнес это завлабам как свое благодеяние. Казалось бы, они должны быть довольны, но появился новый повод для недовольства: работу во времена правления Ефентьева хорошо оплатили, а почему теперь нельзя и дальше платить им, как почасовикам?

После создания кафедры Ефентьев стал напористо вмешиваться в ее работу, прежде всего, препятствуя использованию оборудования комплекса для проведения занятий с курсантами. Он запретил проводить занятия с курсантами в учебных кабинетах с оборудованием, необходимым при обучении по начальной морской подготовке. Кстати, именно эти две аудитории с подачи то ли Валишина, то ли Ефентьева были вычеркнуты ректором из проекта приказа о закреплении помещений за нашей кафедрой и оставлены за тренажерным центром. Командуя через мою голову, Ефентьев запретил завлабам давать курсантам применять огнетушители или надевать гидрокостюмы – пусть учатся «вприглядку». Колесник и Пимошенко на словах поддерживали меня в заботах о необходимости полноценной практической подготовки курсантов, но фактически положение мало изменялось.

А когда в первый раз был подготовлен проект приказа о премировании сотрудников кафедры, Пимошенко жирной черной чертой вычеркнул мою фамилию. Никаких претензий мне высказано не было, проект буква в букву соответствовал утвержденному ректором положению, и обращаться к нему за разъяснениями я счел ниже своего достоинства, тем более что на подпись приказ носил Ефентьев.

*

Дементьеву было за что не любить «помощника проректора»: тот пренебрежительно относился к курсантам, командовал там, где в этом никакой надобности не было, и, к тому же, безапелляционно забрал годами накапливавшееся имущество кабинета борьбы за живучесть. А специалист он был, по мнению Михаила Александровича, вовсе никакой. Своей неприязни Дементьев не скрывал, нередко распространял ее и на ректора. Николай Аркадьевич не поддерживал рассуждений на эту тему, а других слушателей, кроме меня, у заслуженного ветерана вроде бы не было. Получив приказ ректора, я глазам своим не поверил: должность старшего преподавателя сократить, а Дементьева уволить. Еще раз оскорбила бесцеремонность: такие вопросы в обход заведующего кафедрой не могут решаться. Я обратился к Пимошенко: Дементьев – самый опытный преподаватель на кафедре, а без этой должности мы просто не сможем обеспечить обучение. Ректор, не дав мне договорить, ответил раздраженно: «Он получает большую военную пенсию, нечего его жалеть».

Злопамятность, несомненно, была отличительной чертой Пимошенко. Нет, он не забыл надоедливых попыток Дементьева доказать свое право на преподавательский отпуск и жалоб в профком. Но донес же кто-то о его ворчании!

Конечно, «сокращение штатов» было надуманным предлогом. Через несколько дней после увольнения Дементьева была вновь открыта только что ликвидированная ставка старшего преподавателя, но уже не для уволенного ветерана.

А Ефентьев вскоре еще более укрепил свое положение: кроме поста помощника проректора в академии он получил еще должность заместителя директора в морском тренажерном центре. Зачем это понадобилось директору центра, Валишину, я объяснить себе не мог.

*

Чтобы получить моральное право руководить кафедрой, а заодно и на себе проверить, как ведут обучение мои сотрудники, я решил пройти вместе с очередной группой моряков полный курс начальной морской подготовки. Все упражнения на тренировках выполнил успешно, хотя, по правде говоря, в 65 лет было тяжеловато в гидрокостюме взбираться из воды на плот и, натянув на физиономию маску изолирующего дыхательного аппарата, искать предмет, оставленный в задымленном помещении.

Что касается качества обучения, то и преподаватели, и заведующие лабораториями были на высоте. При разборе занятий я высказал несколько мелких замечаний, все восприняли их спокойно, только Нина Павловна взорвалась: «Как вы смеете унижать женщину, подумаешь, что-то не так сказала!?». Подобная реакция на замечание заведующего кафедрой, признаться, была мне в новинку.

Сам я подключился к лекциям и тренировкам по разделу «Способы личного выживания». Цель обучения по этому разделу – подготовить моряка к тому, чтобы он смог спастись и выжить после аварии, такой, как столкновение, пожар, затопление судна. Сначала я включился в подготовку курсантов, а затем перешел и к работе с моряками судовых экипажей.

В плавательном бассейне с каждой группой в составе до 10-12 человек проводился инструктаж, затем моряки надевали непромокаемые гидрокостюмы и сверху – спасательные жилеты, а мы с Александром Степановичем проверяли правильность их надевания. Это было очень важно, потому что при неправильно надетом гидрокостюме вовнутрь него попадала вода, а неверно надетый жилет мог привести к тому, что в воде он переворачивал человека вниз головой.

По команде наши подопечные спускались по трапу в воду, медленно, чтобы оставшийся в гидрокостюме воздух постепенно вышел из него. В воде отрабатывалось плавание «в позе эмбриона», с поджатыми к подбородку коленями, – так сводятся к минимуму теплопотери. Опять-таки по команде плавающие в бассейне соединялись «в кольцо», обнявшись руками и переплетя ноги – это также способствовало сокращению теплопотерь. Затем нужно было подплыть к спасательному кругу и нажать на него так, чтобы опрокинуть его через голову на себя. Поплавав в бассейне, моряки поочередно подгребали к надувному спасательному плоту и резким рывком забрасывали свое тело в его внутреннее помещение. Поблаженствовав внутри плота, они снова спускались в воду и поднимались по трапу на край бассейна. Здесь мы с Александром Степановичем показывали, как прыгать в воду с высоты. Надо руками крепко прижать спасательный жилет сверху, иначе при попадании в воду его сила плавучести, направленная противоположно силе веса тела, может привести к тяжелой травме. Придерживая жилет, зажать нос и прикрыть рот; закрыть глаза и шагнуть в воду «солдатиком».

Это нехитрое упражнение у некоторых курсантов – очень немногих – вызывало панический страх. Таким приходилось очень подробно еще и еще раз, объяснять, что ничего плохого с ним не произойдет, что это поможет спастись в случае катастрофы, а сам по себе прыжок вызывает даже приятные ощущения. Только нельзя было ни в коем случае ни пугать, ни стыдить оробевшего юношу, ни, тем более, применять силу. И действительно, молодой человек, мявшийся несколько минут на краю бассейна, после первого прыжка радостно подплывал к борту и прыгал еще и еще раз.

Подъем из воды при спасании вертолетом

Затем отрабатывался подъем из воды при спасании вертолетом. Степаныч, управляя тельфером, подводил спускаемую на тросе кресло-беседку к находящемуся в воде человеку. Спасающийся подтягивался, устраивался на сиденье (что не очень удобно в гидрокостюме и спасательном жилете), фиксировался в кресле ремнем с карабином и жестом «Вира!» давал команду на подъем.

Бывалые моряки с полной серьезностью относились к тренировке в бассейне, а курсантов она настолько увлекала, что некоторые норовили придти еще раз. Те же, которые по какой-либо причине в свою очередь придти не могли – то ли по болезни, то ли из-за службы в наряде – приходили упрашивать, чтобы их пустили с другой группой.

*

Работа кафедры безопасности мореплавания началась при полном отсутствии собственного имущества. Хотя в приказе ректора значилась комната, выделенная для преподавательской, Валишин не спешил ее передавать нам, поэтому во время перерыва преподавателям некуда было придти. Потом, наконец, помещение было освобождено, но это была пустая комната. Ефентьев по моей просьбе сделал заказ на мебельной фабрике, но, пока мебель не завезли, надо было находить какой-то выход из положения. Я узнал, что на складе хранились парты, полученные для аудиторий создаваемой кафедры организации перевозок, и упросил их заведующего лабораторией одолжить нам несколько парт во временное пользование.

Первым приобретением нашей кафедры стал сейф, собственно говоря, не сейф даже, а небольшой металлический шкаф, который был необходим для хранения бланков свидетельств и другой особо важной документации. В магазин я поехал вместе с методисткой Ириной Петровной, заранее выбравшей подходящий сейф и оформившей оплату покупки. Ящик был хоть и небольшим, но тяжелым, и я не без усилия погрузил его в багажник своего «Мерседеса». Следующим приобретением, по предложению Ирины Петровны, стали зеркало, электрический чайник и набор чайной посуды. Потягивать кофеек во время перерыва стало обычным для преподавателей занятием.

Без компьютера на кафедре было совсем невмоготу. Ирина Петровна бегала в тренажерный центр, чтобы отпечатать расписание или еще какую бумажку, но там нередко аудитории были заняты, и приходилось подолгу ожидать, когда они освободятся. Получив от ректора, после неоднократных обращений, разрешение приобрести компьютер, мы подыскали подходящий по сходной цене и привезли из торгующей фирмы счет с указанием срока оплаты. Однако прошло месяца два, а счет все лежал без движения, хотя я еще и еще раз напоминал и ректору, и главному бухгалтеру. Наконец, счет был оплачен, но когда Ирина Петровна явилась с ним в продающую фирму, ее завернули: срок платежа истек, а за прошедшее время, в связи с инфляцией, цена в рублях выросла. С тем я и пришел к ректору. Он при мне позвонил руководителю фирмы и целых полчаса убеждал его, доказывая, что тот обязан отпустить товар по указанной в счете цене, увещевал и угрожал, и до тех пор не положил трубку, пока его настойчивость не возымела действие. Закончив разговор, он, искренне довольный, обратился ко мне: «Ну вот, если бы не я, они бы содрали с нас эту разницу в цене».

*

Ректор непрерывно требовал увеличивать пропускную способность учебно-тренажерного центра. По его поручению я выполнил расчеты, которые показали возможность увеличения числа занимающихся параллельно групп до восьми при двухсменных занятиях. Но набирать больше двух – трех групп в неделю никак не удавалось. Не помогали ни объявления в газетах, ни переговоры с судовладельцами.

В городе действовало еще несколько учебно-тренажерных центров, владельцы которых вовсе не были заинтересованы уступать их функции кому бы то ни было. А созданный в морском колледже – бывшей средней мореходке – новый учебно-тренажерный центр успешно прошел государственную сертификацию и стал нашим серьезным соперником, прежде всего потому, что стоимость обучения там была хоть не намного, но ниже, чем у нас.

Морякам, в общем-то, было совершенно безразлично, внесен или не внесен в международный реестр морских тренажеров учебно-тренировочный центр, выдавший им свидетельство. Они шли туда, где за получение свидетельства требовалось платить поменьше.

Понятно, что это вызывало постоянное раздражение Пимошенко. Он требовал от меня усилить работу по привлечению контингента обучаемых, а в конкурентной борьбе пытался максимально использовать административный ресурс. По его инициативе была создана комиссия, которая проверила качество подготовки в учебно-тренировочных центрах прибалтийского региона. Хотя комиссия, фактическим руководителем которой был Ефентьев, и установила, что они не имеют необходимого для обучения оборудования и не соответствуют требованиям Международной конвенции, она так и не сумела добиться, чтобы хоть один из конкурирующих с нами центров был лишен ведомственной лицензии и закрыт. Они продолжали выдавать свидетельства о прохождении подготовки, а капитан порта не имел законных оснований для отказа в признании таких свидетельств.

Однако объем работы у нас все-таки возрастал, и он требовал привлечения новых преподавателей.

*

Повышенная зарплата на кафедре безопасности мореплавания привлекала чаще всего людей, для этой работы мало пригодных. Обращались с предложением своих услуг преподаватели кафедры судовождения – бывшие военные моряки, не имеющие никакого представления о требованиях международных конвенций, во исполнение которых осуществлялась подготовка. Останавливал меня в коридоре инженер по технике безопасности, тот самый, который уклонился от проведения освидетельствования злополучного тельфера, и, переминаясь с ноги на ногу, прозрачно намекал, что он был бы не прочь подработать. Наконец, пришел ко мне Борис Иванович Ривочкин, с которым я почти два десятка лет назад расстался в Новороссийске. За эти годы его жизненный путь проделал очередной зигзаг: он простился с Новороссийском и снова оказался в Калининграде. Вполне естественно, что он обратился в Балтийскую академию. Борис Иванович был принят на работу, но уже первый год его преподавания закончился скандалом. На экзамене по навигации он выставил «двойки» всей группе – двадцати пяти курсантам. А курсанты написали жалобу на плохое его преподавание, которую опубликовала областная газета. Разбирательство сложилось не в пользу Ривочкина, и ему пришлось оставить академию. Теперь он работал гражданским преподавателем в высшем военно-морском училище, но там его не устраивали ни положение, ни зарплата. Говорят, он сильно выпивал, что подтверждало его серое, помятое лицо, в глазах уже не хищный, как прежде, а какой-то тусклый блеск, и что бы он ни говорил, слышалось все то же, как когда-то: «Киньте мне кость». Нет, не было у меня никакого желания «кидать кость» Ривочкину.

А на кафедру были приняты преподавателями один за другим несколько моряков, давно уже заработавших дипломы капитанов дальнего плавания – Махонько, Левкин, Жемков. Почти все они были моими учениками разных лет, относились к делу исключительно серьезно и после непродолжительной стажировки приступили к самостоятельному проведению занятий. Я от души благодарен этим скромным морякам; они легко находили общий язык с капитанами и механиками, боцманами и курсантами, всеми теми многими сотнями людей, которых международные конвенции обязали пройти через конвейер обучения.

Ирина Петровна не успевала справляться с навалившейся на нее горой работы. Она проводила запись моряков на обучение, формировала группы, готовила проекты приказов на зачисление и выпуск обучающихся, составляла расписания, разводила прибывших моряков по аудиториям, контролировала учет проведения занятий, давала в газеты объявления, печатала на компьютере и нашу документацию, и те бумаги, которые, никого не спрашивая, давал ей Ефентьев. А тут еще Валишин решил разгрузить сотрудницу своего тренажерного центра и бесцеремонно перепоручил нашей методистке заполнение свидетельств о прохождении обучения и регистрацию их выдачи. Бедная Ирина Петровна не успевала со всем этим справиться и брала удостоверения домой, где до глубокой ночи вписывала в них каллиграфическим почерком имена, фамилии и прочие данные. Не раз она умоляла меня принять вторую методистку, должность которой была предусмотрена штатным расписанием, но ректор разрешения не давал. Когда я все-таки обратился к нему уже с конкретной кандидатурой на эту должность, он, выслушав меня в приемной на ходу, увлек в коридор и там, брызгая слюной, выпалил гневную тираду, состоявшую исключительно из нецензурных выражений.

Как было совместить эту внезапно вылившуюся враждебность, да еще в такой непристойной форме, с ничтожностью повода? Согласие в приеме на работу или отказ в нем – рутинный управленческий акт, совершенно не требующий взрыва эмоций. Я-то думал, что Пимошенко прибегает к так называемой ненормативной лексике только в общении с глазу на глаз, без свидетелей. Нет, я был неправ. Институт повышения квалификации прогорел, и теперь его собственность передавалась академии. С Бестужевым, его – теперь уже бывшим – директором, моим старым знакомым, я повстречался у дверей ректорского кабинета. Анатолий Самуилович пребывал в состоянии душевного потрясения от того, как только что в его присутствии Пимошенко кричал на своих проректоров.

*

На момент ликвидации института повышения квалификации его педагогический корпус состоял из трех преподавательниц иностранных языков, которые, чтобы прокормиться, еще подрабатывали в частных фирмах. «Сократив» так нужного для подготовки моряков Дементьева, ректор предписал принять на нашу кафедру этих милых женщин, которых решительно нечем было занять. Рядом, в тренажерном центре у Валишина, и так работали две «англичанки», которые появление возможных конкуренток встретили враждебно. Пошел я к заведующей кафедрой иностранных языков: «Возьмите, – говорю, – моих "англичанок”». Встретил категорический отказ: у них не только полностью укомплектованы штаты, но есть уже и очередь жаждущих попасть на работу. А что касается организации при их кафедре курсов на платной основе, то преподавателей, готовых вести такие курсы, у них гораздо больше, чем требуется для обеспечения скудного спроса.

Что только мы ни делали, чтобы обеспечить занятость наших новых коллег! И объявления в газете давали, и в каждой группе обучающихся по программе начальной подготовке предлагали морякам подучиться языку, без которого на судах под иностранным флагом не обойтись, и связывались с организациями, осуществляющими международные автоперевозки, – все без толку. В конце концов, удалось сформировать две крохотных группочки из желающих повысить познания в английском языке. А вот с третьей преподавательницей, специальностью которой был немецкий язык, совсем не повезло – желающих изучать немецкий язык так и не нашлось. Только спустя несколько месяцев вынужденного простоя удалось убедить ректора сократить эту ставку.

Непростая ситуация сложилась и с подготовкой по расширенной программе «Медицинский уход за больными». Моряков, направленных для обучения по этой программе, в первое время было очень мало: приходилось проводить занятия даже тогда, когда набиралась группа всего из двух – трех человек. Но даже при таком скромном количестве обучающихся одному доктору Слободчуку было невозможно справиться, так как он был загружен работой с курсантами и моряками по разделу «Оказание элементарной первой медицинской помощи». В помощь ему я привлек еще двух медиков: полковника медицинской службы – главного специалиста военно-морского госпиталя, и врача скорой помощи, имевшего высшую категорию по двум специализациям. Оба этих врача были загружены на своей основной работе, но они всегда умели договориться, кому из них и когда проводить у нас занятия. Слушатели отзывались о них самым лучшим образом, и за их курс я всегда был спокоен.

Ефентьев сообщил мне, что он договорился с судовладельцами о направлении к нам на обучение по расширенной программе медицинской подготовки большой группы командного плавсостава, с которой наличными силами нам было бы уже не справиться. Мне повезло: удалось пригласить перейти к нам на полную ставку еще одного врача, кандидата медицинских наук.
Однако «везение» быстро обернулось своей противоположностью. Время шло, а обещанный Ефентьевым наплыв обучающихся так и не произошел. Преподавателей-совместителей нечем было загрузить, и мне пришлось сообщить им, что академия вынуждена отказаться от их услуг. Мне было бесконечно стыдно перед этими уважаемыми людьми, которые, поверив моим прежним обещаниям, надеялись не только долго и успешно сотрудничать с нами, но, возможно, в будущем перейти к нам на основную работу.

*

Я пытался найти логику отношения ректора ко мне как исполняющему обязанности заведующего кафедрой безопасности мореплавания – и не мог.

Почему, после прилюдно высказанного мне предложения занять должность заведующего кафедрой, назначение на эту должность затянулось настолько, что даже занятия начались без меня?

Почему, едва ли ни с первого дня моего вступления в эту должность, ректор, обычно державшийся в общении со мной в рамках приличий и, во всяком случае, внешне вполне доброжелательно, теперь то и дело допускал оскорбительные выходки, словно провоцируя меня на встречную резкость?

Почему ректор дважды за год собирал заседания кафедры, на которых мне публично устраивался разнос, явно мною не заслуженный?

Оба этих заседания проходили по одному и тому же сценарию. После моего краткого отчета о проделанной работе выступали один за другим Ефентьев, Валишин и Пимошенко. Никто из них по сути учебного процесса не сказал ни слова; обвинения в мой адрес сводились к тому, что я не занимаюсь шлюпочной станцией (она была расположена на другом конце города и ею занимался – кстати, весьма неудачно – сам Ефентьев);

что не выпускаются пособия по предметам обучения (а в такой короткий срок завершить их создание было физически невозможно);

что не разрабатываются документы по формам, которые приняты в морском тренажерном центре (это непременно поминал Валишин, но я не раз говорил ему, что по сути эти документы нам не требуются, а по форме мы не являемся подразделением его центра);

что мы не работаем по привлечению контингента обучаемых (это конек ректора).

Все эти замечания не касались главного: кафедра создана, кафедра работает, возложенные на нее функции выполняет полностью. А критика в мой адрес выглядела скорее как нападки не то чтобы личного свойства, но имеющие в виду что-то такое, вслух не высказанное (кроме, конечно, выступлений Ефентьева, который чувствовал мою неприязнь из-за его бесцеремонного вмешательства в дела кафедры и отвечал мне тем же).

Я предполагал, что, может быть, Валишин потому поддерживал Пимошенко в нападках на меня, что стремился стать его наследником на посту ректора. При всем при том в обиходе у нас с Валишиным сохранялись добрые отношения. Я не раз заводил с ним разговор о необходимости каким-то образом узаконить характер взаимоотношений между кафедрой и тренажерным центром. Он кивал мне, но назавтра присылал свою сотрудницу – инженера по стандартизации, которая передавала очередное его требование втиснуть заведенные на кафедре бумаги в прокрустово ложе документированных процедур, установленных международными стандартами управления качеством продукции. Все это напоминало мне прежние соцобязательства, с той только разницей, что обязательства, даже «расширенные», можно было уместить на одном листочке, а комплект документации по управлению качеством разрастался в толстые тома, пользы от которых было ничуть не больше.

Похоже, что ректор ждал от меня каких-то шагов, то ли демонстрирующих личную ему преданность, то ли сулящих – опять-таки лично ему – какую-то ощутимую выгоду. Я был недогадлив. И тогда прозвучала команда «фас!».

Была сформирована комиссия под руководством проректора по экономической работе Палецкого, обязанного ректору своим положением и беспредельно ему преданным. Палецкий вместе со столь же ревностной сотрудницей планово-экономического отдела кинулся искать у меня нарушения финансовой дисциплины, хотя к финансам прямого отношения я не имел, а все действующие на этот счет положения, в соответствии с которыми я осуществлял деятельность кафедры, были разработаны совместно с проректором Колесником и утверждены Пимошенко. Любопытно, что сам Колесник ни разу ни слова не произнес в защиту этих положений, когда меня за их соблюдение разносил Пимошенко.

Палецкий сразу же потребовал от меня предоставить отчетность по тем формам, учет по которым на кафедре за ненадобностью не велся, а о фактически используемых формах, которые полностью отражали проводимую работу, он и слушать не хотел. Для заполнения отчетности по требуемым Палецким формам нужно было заново пересчитать все данные о работе преподавателей за истекшие четырнадцать месяцев и разнести их в новые формы. Растерявшаяся Ирина Петровна, которая контролировала ведение журналов, конечно же, не могла справиться с этой работой «немедленно», а, как назло, запуталась в цифрах и даже толком не смогла распечатать сводные данные на компьютере. А, что самое главное, эта «отчетность» ровным счетом ни о чем не говорила.

В разгар проверки я угодил в больницу с сердечным приступом. В больнице навестил меня верный Абиола, так ни на шаг и не продвинувшийся в своей аспирантской подготовке.

Попав в больницу, я незамедлительно передал Букатому просьбу организовать замену моих занятий по кафедре судовождения, что, вообще говоря, и без того входит в обязанности заведующего кафедрой. Ничего для этого Букатый не сделал, и часы занятий безвозвратно пропали.

Когда я снова вышел на работу после трех недель болезни, ни слова о результатах проверки ни от Палецкого, ни от кого другого я не услышал. Заведующий учебной частью рассказал мне, что ему удалось прочитать положенный на стол ректору акт проверки, в котором значилась какая-то смехотворная сумма обнаруженного несоответствия, кажется, девяносто рублей.

Я написал заявление об освобождении от заведования кафедрой безопасности мореплавания с легким сердцем: кафедра была создана и работала, как исправный часовой механизм.

К окончанию