Я – сэнсей

Вскоре на автобусах нас отвезли в глубинку, в село, расположенное в плодородной долине, на берегу полноводной реки Камчатки. Поселили в бараки, оборудованные просторными двухъярусными нарами, что сразу сделало популярной блатную песенку: «Сижу на нарах, как король на именинах…».

*

 меня принял Бестужев, который предложил мне написать заявление о согласии на назначение исполняющим обязанности заведующего кафедрой. «Зачем потребовалось срочно вызывать меня за две сотни километров после полугодовой нервотрепки?» – подумал я. Бестужев никак не пояснил ни причину моего назначения, ни его срочность.

 на кафедре появились новые преподаватели.. Леонид Иванович Сорокин, который был моим студентом чуть ли не двадцать лет назад, недавно защитил кандидатскую диссертацию. он был человеком компанейским, умел ладить с людьми, но в вопросах принципиальных оставался неуступчивым. На производстве Леонид иванович занимал видную руководящую должность, но какие-то неприятности вынудили его сменить место работы.

 Андрей Анатольевич Адамов, который после выпуска остался на кафедре ассистентом, отличался крайней старательностью и исполнительностью, но в то же время предельной скромностью, даже робостью. Он был из самой простой рабочей семьи и тянулся к интеллигентности, выпадая из своего домашнего окружения.

*

 Не успел я приступить к исполнению обязанностей заведующего кафедрой, как Дегтярев стал насылать на меня одну проверку за другой, хотя проверять-то, собственно говоря, было еще нечего. очередной проверяющий, заведующий кафедрой физического воспитания, которому я пытался втолковать бессмысленность данного ему поручения, продолжал с окаменевшим лицом зачитывать вопросы из составленного Дегтяревым списка. Он плохо понимал, чего от него хочет декан, но опасался не выполнить его поручение. В отличие от других напущенных на меня проверяющих – преподавателей, которые, как и он, не имели ни ученой степени, ни ученого звания, ему было что терять: он рисковал потерять должность заведующего.

 А по понедельникам теперь я был обязан с утра являться на совещание к директору филиала. Ровно в 10.00 из приемной в директорский кабинет втекали, сталкиваясь в дверях, деканы, заведующие кафедрами, секретарь партбюро и председатели двух профкомов – студенческого и сотрудников. Каждый занимал освященное традицией место у длинного стола, а те, кто рангом пониже – вдоль стенок. Сам директор сидел за отдельным столом в глубине кабинета, откинувшись на спинку обшитого кожей кресла.

 И.С. Лукьянов

Час, а то и полтора-два Лукьянов, вращаясь в кресле, говорил, то обращаясь с попреками ко всем сразу, то гневно распекая го–то отдельно взятого. ему никто не возражал, только все тот же Дегтярев в подходящий момент поддакивал.

*

 Мне прилось поручать чтение лекций по ряду дисциплин преподавателям, иногда весьма далеким от этих дисциплин по своему научному профилю. Степанов, специалист по теории и проектированию орудий лова, взялся за «Историю мореплавания», знатока организации помысла Сорокина уговорил вести «Управление судном». «Дыры» затыкались почасовиками, спрос с которых мог быть только за аудиторную работу, а поручать им разработку методического обеспечения не представлялось возможным, поскольку этот вид работы им не оплачивался. Хотя, конечно, «почасовики» в большинстве своем были добросовестными преподавателями высокой квалификации, которые работали не за «страх» – довольно скромную оплату, а за совесть. В разное время именно почасовиками закрывались целые дисциплины, такие, как те же промысловая ихтиология и морское право, гидроакустические рыбопоисковые приборы, радионавигационные приборы и т. п. С большим трудом мне удалось привлечь одного специалиста вести курс навигационной и промысловой гидрометеорологии, что он и делал добросовестно, пока не подвернулся под руку декану Дегтяреву. Тот в присущей ему манере наорал на него, и возмущенный почасовик тут же заявил, что ноги его в нашем филиале не будет.

В то же время, давно хотел приехать на Камчатку мой сокурсник Валерий Лифшиц, кандидат географических наук, автор книг по гидрометеорологии, у которого уже «на выданье» была докторская диссертация. Я упросил Лукьянова объявить конкурс на должность доцента и тут же сообщил об этом Валерию. Надо же было случиться тому совершенно, казалось бы, безобидному обстоятельству, что Лифшиц выслал пакет документов на мой домашний адрес. Когда пришло извещение с почты, я утром следующего дня получил бандероль и отправился к директору. Бегло перебрав документы, Лукьянов, стараясь казаться озабоченным, заявил, что документы опоздали, так как срок конкурса истек вчера, а (его любимая поговорка), нет хуже нарушения, чем нарушение по форме. Мои последующие попытки перетащить Лифшица в наш филиал непременно натыкались на разные казуистические препоны со стороны Лукьянова: нет, не нужен был институту специалист с такой фамилией, да еще Моисеевич.

* 

Мне тоже пришлось взять две новые дисциплины, появившиеся в учебном плане судоводителей: введение в специальность и теоретические основы судовождения. Первая из этих дисциплин имела целью заинтересовать первокурсников своей будущей специальностью и сообщить им необходимые сведения о системе работы студента в высшей школе. Я вооружился уже поспешно выпущенными учебниками по этой дисциплине для ряда специальностей и попытался воспользоваться содержащимися в них наставлениями начинающим студентам: как слушать и конспектировать лекцию, как самостоятельно работать с учебным материалом, как готовиться к лабораторной работе и т. п. Ничего путного из этого не получилось. Студенты, хорошо учившиеся в школе, без большого труда самостоятельно освоили вузовскую систему обучения, а подавляющее большинство первокурсников – со сплошными «тройками» в аттестатах – знать о ней ничего не хотели.

С выпускниками специальности "Промышленное рыболовство"

Не лучше обстояло дело и с обзором учебных дисциплин будущей специальности, который наличествовал в программе по введению в специальность. Первокурсники, большинство из которых мучились накапливающимися задолженностями по физике и начертательной геометрии, не испытывали потребности заглядывать далеко вперед. Пришлось перестраиваться на ходу, делая упор не на научных основах специальности, а на занимательность сведений: гонки чайных клиперов, знаменитый корабль «Грейт Истерн» неудачливого гения кораблестроения Брунеля, гибель «Титаника», подвиги моряков торгового флота во Второй мировой войне. А наибольший воспитательный эффект дали экскурсии на промысловые суда. Облазив большой рыболовный траулер, от рыбного цеха и машинного отделения до штурманской рубки и верхнего мостика, ребята просили сводить еще на какое-нибудь судно.

Вторая дисциплина – теоретические основы судовождения – была трудной и для обучающихся, и для обучающих. Для первых – потому, что им еще трудно было представить те задачи, в которых выводы этой дисциплины найдут практическое приложение. Для большинства студентов высшая математика существовала как бы сама по себе, и когда дело доходило до специальных дисциплин, многим было трудно преодолеть психологический барьер между абстрактными математическими методами и конкретными прикладными задачами. Преподавателю же приходилось постоянно искать методические приемы, которые сделали бы этот предмет и понятным, и интересным. Особое внимание я уделил разработке комплекса практических занятий по этой дисциплине. Я старался, чтобы при их выполнении обучаемый должен был не механически подставлять цифры в готовые схемы (чем, к сожалению, нередко ограничивалась работа при выполнении заданий, разработанных моими коллегами по этой дисциплине), а вникать в смысл поставленной задачи и обязательно приходить к осязаемым результатам, полезность которых была бы доступна пониманию. Так, при изучении картографической проекции Меркатора от студента или курсанта требовалось не только рассчитать размеры рамки карты и параметры проекции, но и вычертить рамку и картографическую сетку для конкретного участка земной поверхности, установив, для каких широтных интервалов в заданном масштабе сохраняется постоянство изображения минуты дуги меридиана. При изучении формы и размеров Земли я предлагал задачи, требующие сопоставления результатов, получающихся с применением различных моделей фигуры Земли – от узаконенных в некоторых странах еще в начале 19 века, до новейших, созданных с использованием искусственных спутников Земли.

*

Если бы кто знал, сколько мучений доставляет преподавателю плохая классная доска!

В научных трудах о классной доске сказано, что она представляет собой важнейшее средство коммуникации, обязательный предмет классной комнаты, используемый для наглядного оперативного представления учащимся педагогического материала с целью более легкого его усвоения. Насчет «более легкого» ученые слишком мягко высказались: по целому ряду учебных дисциплин, в том числе по большей части тех, которые мне в жизни довелось вести, без классной доски или ее аналога «представление учащимся педагогического материала» вообще невозможно.

В специальной литературе по учебному оборудованию разъясняется, что классные доски должны быть установленных стандартных размеров с регулируемой высотой и шириной, что фон их должен быть темно-зеленый, матовый. У доски в строго определенном месте должны быть установлены светильники; для современных досок в качестве средства письма используется не только традиционный мел, но и специальные фломастеры.

Ни одно из перечисленных требований не выполнялось почти нигде, где мне довелось преподавать. Размеры установленных в аудиториях досок изменялись от крохотных, на которых и две-три формулы разместить невозможно, до необъятных – таких, что до верхней трети доски невозможно дотянуться человеку среднего роста. А чтобы воспользоваться пространством нижней части доски (все равно не видной слушателям задних рядов), надо было становиться на коленки. Если у доски располагался помост, то он был таким узким, что обратившийся спиной к аудитории преподаватель рисковал оступиться и упасть, что не раз и бывало.

Поверхности досок, на которых мне доводилось писать, были, в основном, одного из двух типов: либо это была в буквальном смысле слова доска, окрашенная черной краской (хорошо еще, если с грунтовкой), либо приколоченный (куда реже – приклеенный) коричневый линолеум. Иногда линолеум был плохо обтянут, и внизу образовывалось «пузо», писать на котором, конечно, было совершенно невозможно.

Специальное освещение классной доски, по большей части, не предусматривалось, и так часто от слушателей неслись возгласы: «Ничего не видно!» или «Отсвечивает!».

Школьный мел, как правило, для письма на гладком линолеуме был непригоден. Если повезет, доставали на судоремонтных предприятиях мел, используемый для разметки на металлических элементах судовых конструкций. Куски такого мела после лекции преподаватель уносил с собой: оставишь в аудитории – в следующий раз нечем будет писать. Но этот мел раздирал поверхность доски, которая через некоторое время приходила в полную негодность. А что уж говорить о стирании старых записей «тряпкой» – куском мокрой ветоши, часто грязной настолько, что, как бы ни старался ее отмыть дежурный по аудитории, у него мало что получалось.

После лекции преподаватель выходил из аудитории обсыпанный мелом, с грязными разводьями на руках, а иногда и на одежде. Недаром среди преподавателей, входящих в аудиторию по звонку, ходило грустное определение своей профессии: «Позвоночное животное мелового периода»…

Конечно же, выход был в использовании проекционной аппаратуры, с помощью которой изображение, нанесенное на тот или иной носитель информации, мощным световым потоком переносилось на экран. Мне и раньше приходилось пользоваться такой аппаратурой – диапроекторами, но и изготовление для них диафильмов или слайдов-диапозитивов представляло собой довольно трудоемкий процесс и, к тому же, демонстрация изображений с использованием некоторых диапроекторов требовала затемнения аудитории, что во всех отношениях было неудобно.

Я обнаружил, что в нашем филиале незадолго до начала моей работы в нем были получены более удобные переносные графопроекторы, или кодоскопы. Изображение, нанесенное на прозрачную рулонную или листовую пленку, с помощью оптической системы переносилось на экран. Преподаватель при этом стоял лицом к аудитории и мог в процессе чтения лекции писать и рисовать на пленке или по ходу объяснения закрывать и открывать часть заранее заготовленных записей, а при решении задач вписывать числовые значения величин в соответствующие ячейки заранее заготовленных макетов таблиц и схем.

Едва кодоскопы, каждый с одним рулоном пленки, были розданы по кафедрам, как энтузиасты тут же принялись за дело и шариковыми ручками исчертили и исписали рулон, лишив свой прибор преимуществ перед другими видами проекционной аппаратуры – возможности оперативно управлять процессом предъявления информации. Вторых рулонов пленки ни у кого не было, поэтому и на нашей кафедре, как и на других, кодоскоп, закрытый полиэтиленовым чехлом, дремал на полке подсобного помещения.

На нашем кодоскопе еще не вся пленка в рулоне была занята нестираемыми рисунками, и я попытался читать лекцию с использованием этого прибора, выполняя по ходу изложения учебного материала надписи фломастером. Тут же обнаружился ряд недостатков такого метода. Фломастеры, которые можно было приобрести, были мало пригодны для письма на пленке, и, к тому же, каждый раз приходилось смывать надписи, нанесенные на пленку в ходе лекции. Трудно было выполнять более-менее сложные рисунки, особенно рисовать окружности, так часто используемые в курсе мореходной астрономии. Я попробовал заранее выполнить надписи и рисунки на листе целлофана, оставшегося у меня после покупки букета цветов. Получилось хорошо: заготовленное изображение можно было накрыть картонкой, приоткрывая его по мере надобности, что соответствовало последовательности записей на классной доске. Надписи и рисунки на целлофане я выполнял обычной авторучкой, однако возникла не предполагавшаяся неприятность.

Для лучшей выразительности следовало использовать чернила разного цвета, но в магазинах Петропавловска-Камчатского в продаже не было вообще никаких чернил для авторучки! Выручил доцент Степанов, пожертвовавший мне пузырек с фиолетовыми чернилами, а красные, зеленые, черные чернила пришлось заказывать «на материк».

Не было и запасов целлофана: не обращаться же каждый раз к цветочницам! Чтобы узнать, где можно приобрести целлофан, я отправился в областное управление торговли. Милая девушка-товаровед переадресовала меня в контору снабсбыта, которую я не без труда разыскал на окраине города. Тамошний начальник, которому я рассказал о своих нуждах, озадачил меня вполне естественным вопросом: а сколько же целлофана требуется нашему институту? Я наугад и неуверенно ответил: «Ну, скажем, килограмма три». Теперь был озадачен начальник: «Мы с такими количествами дела не имеем, вот, скажем, если тонну-другую…». Тонна вовсе не была мне нужна, и мне осталось вернуться к тому, с чего я начал – обратиться к цветочницам. Они вовсе не были склонны делиться со мной своими припасами, а когда я обещал уплатить, загибали такую цену, что дешевле было купить цветы без целлофана. Наконец, попалась добрая немолодая женщина, которая посоветовала обратиться к коменданту близлежащего универмага. Никаких вопросов у коменданта не возникло, килограмм так килограмм. Я уплатил три рубля и был обеспечен запасом целлофана для графопроектора на десяток лет вперед.

*

Что бы там ни говорили, Камчатка есть Камчатка.

Где еще, выглянув в окошко, за гладью просторной Авачинской бухты видишь величественный конус Вилючинского вулкана, склоны которого изрезаны морщинами, идущими от вершины к подножью? Летом эти морщины заполнены снегом, а зимой, в хорошую погоду, весь конус сияет ослепительно-белым светом. Вулкан спит, но его соседи – Горелый и Мутновский – бодрствуют, над ними всегда видны то большие, то меньшие клубы пара, извергающегося из недр Земли. Облачко, поднимающееся над жерлом вулкана, только на вид такое безобидное, на самом деле оно свидетельствует о бешеной энергии, до поры до времени скрытой в глубине.

Три вулкана – молодой Корякский, самый высокий, постарше – Авачинский и совсем пожилой – Козельский, которые, как три богатыря, стоят заставой с северной стороны города, жители Петропавловска называют «домашними». Безобидное такое прозвище, вроде как для котят или щенят. Но если…

Однажды внезапно началось извержение мирного Авачинского вулкана. Из его жерла вырвался огромный столб дыма и пепла, а потом, вскипев, по склону потекла расплавленная магма. Из города ночью хорошо было видно, как темно-красный поток стекает, как будто бы не торопясь, по склону сопки.

Вулканы обладают какой-то притягательной силой, в особенности воздействуя на тех людей, кто ближе к природе. Первокурсник Игорь Смирнов, простодушный парень, учившийся кое-как, то и дело пропускал занятия. Все знали: он снова совершает восхождение на вулкан. Когда я пытался внушить ему необходимость более серьезного отношения к учебе, он, не возражая, отводил взгляд в сторону, а через пару недель снова надолго исчезал. Тяга к вулканам у него была сильнее тяги к учебе, и как я не пытался наставить его на путь истинный, в конце концов, его пришлось представить к отчислению за академическую неуспеваемость….

Добрейшая преподавательница философии, кандидат наук, регулярно отправлялась на восхождения. Однажды Виктория Васильевна ушла на вулкан на выходные, но погода резко испортилась, и она целый месяц была вынуждена оставаться на высоте, спрятавшись в убежище. Директор филиала рвал и метал – некому было проводить занятия, но поделать ничего не мог: нельзя же было уволить ительменку, единственную в вузе представительницу коренного населения.

Камчатка – край землетрясений. Когда происходит подземный толчок, раскачивая здания, сотрясая мебель, когда у находящихся на улице земля уходит из-под ног, никто не знает, единственный ли это удар или же за ним последуют другие, более сильные, разрушительные. Люди бросаются к телефонам, чтобы предупредить близких, и от перегрузки телефонная сеть тут же вырубается. Выбегают на улицу, кто в чем, и подолгу ждут на открытых пространствах, прежде чем решатся снова разойтись по домам.

…Шла защита дипломных проектов, когда произошел несильный подземный толчок. Дипломник, докладывавший свою работу, постарался не подать и виду. Секунд десять молчали и сидевшие за столом, накрытым длинной, до пола, зеленой скатертью, выжидая, не последуют ли новые толчки, пока, наконец, один из членов экзаменационной комиссии не выговорил: «Тряхнуло…» Напряжение словно сползло с лица Леоноры Николаевны, преподавателя экономики, сидевшей рядом со мной: «А я думала, это меня Вейхман под столом ногой толкает…»

Камчатка – это пурга, когда снег несется со скоростью пули, вылетевшей из ствола, когда ветер сотрясает балконные стекла и прогибает их, когда у подветренных торцов зданий летящий горизонтально снег, попадая в мертвую зону, оседает так, что за несколько часов наметает гору, закрывающую окна второго этажа. Однажды, отважившись отправиться на работу, я не смог открыть наружную дверь, чтобы выйти на улицу, пока ее не откопали снаружи. Снега наметало столько, что передвигаться можно было, только погружаясь по пояс на каждом шагу. Всякое движение в городе останавливалось; по окончанию пурги приходилось ждать, пока по главной городской трассе пройдут мощные шнекороторы, очищая проход для транспорта.

Мы еще жили в общежитии, когда пришел мартовский циклон, принеся бешено завывающий ветер. Как добросовестные преподаватели мы – технолог Лидия Ивановна, математик Михаил Иванович и я, несмотря на настояния домашних, решили все-таки отправиться на работу: как же это так, студенты придут учиться, а преподавателей нет. Дорога к институту шла под гору и против ветра. Замотав лица и защищая глаза от больно бьющих по ним жестких, как песчинки, снежинок, мы с превеликим трудом шаг за шагом передвигались, пробивая стену взбесившегося воздуха. Лидию Ивановну мы удерживали посредине, чтобы ее не унесло, а сами с Михаилом Ивановичем, задыхаясь и сбивая с ресниц намерзшие льдинки, просто наклонялись вперед и падали на ветер, успевая переставить ноги. Редких встречных прохожих, осмелившихся, как и мы, выйти на улицу в такую непогоду, ветер проносил мимо, как шторм проносит потерявшую управление шхуну с зарифленными парусами.

Со своими спутниками я преодолел расстояние до главного корпуса нашего филиала, а до корпуса, где располагался наш факультет, я пробивался уже в одиночку. Время от времени, обессилев, я поворачивался спиной к ветру и пытался двигаться задом наперед – все-таки при этом снег не хлестал в лицо.

Дверь в здание факультета была закрыта изнутри: вахтерша не сразу расслышала за воем пурги мой стук в дверь и в окно. Коренная камчадалка, она-то знала, что в такую погоду в институт никто не придет. То же самое было, как я узнал позже, и в других корпусах.

Домой, в общежитие, я добрался только к обеду. Весь этот и следующий день местное телевидение гнало бесконечные сериалы «Операция "Трест”» и «Адъютант его превосходительства»: трансляция московских передач в такую погоду была невозможна.

*

Виктор Никифорович воспринимал мои усилия по созданию материальной базы судоводительской специальности с раздражением: зачем-де тратить столько средств на приобретение этих дорогостоящих приборов, да и так ли они нужны, когда достаточно изучать принцип их действия по схемам и макетам. К счастью, директор филиала (а позже – ректор училища, в которое был преобразован наш филиал) всегда поддерживал меня, а бухгалтерия изыскивала необходимые суммы.

Беседа с абитуриентами

В поисках оборудования приходилось рассылать запросы во все концы, отправляться по адресам вероятных поставщиков. Об изготовлении для нас автоматизированного учебного штурманского класса я договорился на экспериментально-исследовательском заводе в Ленинграде, новейший спутниковый приемоиндикатор системы «ГЛОНАСС» нашел на выставке «Инрыбпром», из Владивостока получил комплект оборудования для управления навигационной прокладкой. Иногда бывали и неудачи: настольные навигационные электронно-вычислительные машины, приобретенные у военных, не нашли применения на промысловых судах; иную аппаратуру приходилось долго налаживать, вызывая представителя изготовителя. Зато удалось упросить руководство местных рыбных организаций передать нам японскую аппаратуру, используемую на судах – гидролокатор с цветной индикацией показаний и приемоиндикатор спутниковой навигационной системы «Транзит».

Радиолокатор и гидроакустические приборы имели изрядные габариты и массу и через двери нашего корпуса не проходили. Пришлось выставлять оконную раму на первом этаже, и через образовавшийся проем человек двадцать курсантов с веселым улюлюканьем тащили неповоротливую махину по подложенным доскам, а радиолокатор тянули на пятый этаж со всеми предосторожностями, чтобы не придавить кого и не побить ступеньки лестницы.

К продолжению