Проза Владимира Вейхмана
Главная | Регистрация | Вход
Пятница, 29.03.2024, 00:31
Меню сайта
!
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Я – сэнсей

Камчатский филиал Дальрыбвтуза (3)

Меня беспокоило, что лабораторная база специальности «Промышленное рыболовство» не только не укреплялась, но, хуже того, распадалась. Не было ни создано, ни приобретено ни одного макета промысловых схем современных рыбодобывающих судов. Лишь время от времени с фабрики по постройке орудий лова доставлялись веревки, нитки, дели и другие сетеснастные материалы, что позволяло проводить практические занятия по изготовлению и ремонту рыболовных сетей. Остов сооружения, которое когда-то было сететрясной машиной, сиротливо стоял у стенки кабинета средств механизации промысловых операций. Этот кабинет, картину разора в котором усугублял покуроченный силовой блок для выборки кошелькового невода, все больше напоминали склад металлолома. Мои увещевания и предложения помочь не встречали понимания у Германа Николаевича, ведущего преподавателя дисциплин промрыболовства, который уходил от разговоров на эту тему. Наконец, он решил, что делом, достойным его квалификации, будет создание гидродинамического лотка для изучения характеристик моделей орудий лова. С большими усилиями лоток был сооружен, но оказалось, что достижимая в нем скорость потока недостаточна для проведения экспериментов. Лоток так и остался без употребления. Наполнявшая его вода застоялась, покрылась ряской и распространяла сырость в помещении.

*

Конечно, мне было приятно узнать, что Надежда Александровна Шумская, работавшая со мной в Калининграде в должности старшего инженера по научно-исследовательской теме, которой я тогда руководил, защитила кандидатскую диссертацию. Теперь она – кандидат экономических наук! Я чувствовал, что в этом есть и частица моего труда: ведь это я посоветовал ей поступить в аспирантуру и даже немножко помог в написании требующегося для поступления реферата.

Моя маленькая гордость сменилась недоумением, когда я прочитал автореферат ее диссертации. Лишь один ее раздел, отнюдь не главный, действительно принадлежал перу Надежды Александровны. Все же остальное – от постановки задачи до выводов – один к одному воспроизводило отчеты, выполненные по этой теме и написанные мною! Ну, все бы ничего, все-таки эти отчеты были или, по крайней мере, считались коллективным трудом. Но Надежда нигде ни разу даже не назвала моего имени в качестве научного руководителя темы, на отчеты по которой она ссылалась как на научные труды автора диссертации, что было прямым нарушением научных традиций, а в просторечии – плагиатом.

Приехав в отпуск в Калининград, я встретился и с Надеждой. Конечно, никаких упреков я ей не высказал, а она сама ни словом не упомянула о своем, мягко говоря, заимствовании. Она быстро получила ученое звание доцента и в последующем вела себя так, как будто бы ничего не произошло.

*

На одном из «открытых» партийных собраний (то есть на таком, на котором были обязаны присутствовать все сотрудники) заместитель директора Бестужев заявил о безобразных явлениях на кафедре промрыболовства и судовождения. Он, посетив наш корпус, лично видел, как завлаб Юрий Иванович принимал взятку от студента-заочника – сверток с рыбой. Обескураженный Юрий Иванович тщетно взывал к собранию: «Да это же мойва!», имея в виду, что заочник передал ему не ценного лосося – нерку или кижуча, а малоценную рыбешку, которая обычно идет на корм кошкам. Бестужев, конечно, его и слушать не стал, а присутствовавший на собрании Владимир Иванович Волков, заведующий отделом учебных заведений обкома КПСС, получив конкретный материал для своего выступления (других примеров у него в запасе не было), обрушился на безобразия, творящиеся на кафедре, и потребовал наказать заведующего кафедрой за недостатки в воспитательной работе. Собрание поставило мне «на вид».

Через пару дней я высказал свои претензии секретарю парторганизации Грешищеву, преподавателю кафедры марксизма-ленинизма, на что он махнул рукой: «А, не обращайте внимания!». Фронтовик, молоденьким лейтенантом участвовавший в штурме Кенигсберга, он давно утратил какое-нибудь уважение к партийной идеологии и не верил ни в какие принципы, оттарабанивая то, что ему полагалось по должности. Надо ругать сионистов – он их осудит, надо говорить о непропорционально большом количестве «лиц еврейской национальности» среди врачей или адвокатов – он скажет, даже если это и прямо противоречило его житейскому опыту.

Столь же велико было расхождение между публичной деятельностью и собственными взглядами и у самого Владимира Ивановича Волкова, с которым несколько лет спустя мы встретились в депутатской комиссии по культуре, науке и народному образованию. у нас сложились приятельские отношения, и именно он первым поддержал мою кандидатуру на должность председателя комиссии.

Волков был тогда ректором педагогического института. Как-то в институт приехала аттестационная комиссия с плановой проверкой, от которой зависела дальнейшая судьба учебного заведения. Когда проверка закончилась, я полюбопытствовал у Владимира Ивановича: «Ну как?». – «Все нормально, аттестовали», – и добавил: «Через коньяк и Паратунку …».

Должность куратора студенческого общежития я с получением квартиры передал доценту Зимину, там проживавшему, а после случая с мойвой руководство вспомнило, что у меня теперь нет никакого общественного поручения, и я был назначен председателем комиссии по борьбе с пьянством. Должность эта была необременительной, но уж очень непрестижной. Моя деятельность в этом качестве ограничилась двумя душеспасительными беседами со слесарем хозчасти, который то появлялся на работе изрядно выпившим, а то и вовсе прогуливал.

 

 

И вдруг положение радикально изменилось: вышло горбачевско-лигачевское постановление о мерах по борьбе с пьянством и алкоголизмом, и неожиданно моя должность стала самой уважаемой. Меня приглашали на разные совещания то в обком партии, то в городской совет, где вроде бы умные люди с солидным положением – разное начальство, передовики производства, учителя и научные работники выслушивали антиалкогольную ахинею. Кампания стремительно набирала обороты. Зампред горисполкома лично выдавал разрешение на приобретение бутылки водки к круглой юбилейной дате, а в магазинах, торговавших спиртным, давка доходила до смертоубийства. Декана заочного факультета Вадима Борисовича Байгунусова, доцента нашей кафедры, подвергли унизительной проработке на общем собрании как задержанного ГАИ в нетрезвом состоянии, а он, неловко оправдываясь, объяснял, что выпил всего лишь бутылку пива…

Лукьянов как-то с неподдельным изумлением сказал мне: «Мы думали, что комиссия по пьянству – это вроде наказания, а, оказывается, теперь это самая почетная должность».

А Юрий Иванович, наш заведующий лабораторией, как бы назло антиалкогольной кампании, в свой кандейке, что ни день, набирался до невменяемого состояния. На следующий день он клялся, что это – в последний раз, но назавтра все повторялось. Не помогли ни разговор с его женой, ни уговоры моих коллег. Первое, второе предупреждение… И все это на виду у студентов, приходивших в лаборантскую то за прокладочным инструментом, то за таблицами. Мне было трудно на это решиться, но, наконец, я сказал: «Юрий Иванович, пишите заявление об уходе».

*
На очередном заседании методического совета нашего филиала председательствовавший доцент Красницкий попросил меня подготовить отзыв на присланные из головного института материалы, которые там подготовили не то по хоздоговору, не то за счет госбюджетных средств, – источником финансирования я не поинтересовался. Оказалось, что это были своего рода стандарты проведения различного вида занятий – лекций, практических занятий, лабораторных работ и тому подобное. Никакого намека на научность в этих «разработках» я не обнаружил: в них содержались всего лишь известные всем прописные истины, изложенные в наукообразном виде, да к тому же с элементарными ошибками на каждом шагу. Я добросовестно, на нескольких листах перечислил эти ошибки, заключив отзыв мнением о полнейшей ненужности этой работы. Красницкий был в восторге от моей смелости: надо же, головному институту так дерзко ответили. Я же никакой дерзости в этом отзыве не усматривал: просили рассмотреть – вот мы и рассмотрели, может быть, Олейнику – ректору института, числящемуся руководителем этой «научно-исследовательской работы», мои замечания будут полезны.

Прошло два-три месяца, и разразилась сенсация: в газете «Правда», авторитет которой в те годы был незыблем, появился большой, на целый «подвал», фельетон под названием «Золотая рыбка». В нем в пух и прах разносилось наше министерство за бесхозяйственное расходование средств на научно-исследовательскую работу в подведомственных учебных заведениях и, прежде всего, в Дальрыбтузе. Высмеивались эти самые «стандарты» проведения занятий, на разработку которых были потрачены сотни тысяч рублей – сумма, по тем временам, огромная. Главным виновником этой квазинаучной деятельности был назван наш ректор, Виктор Петрович Олейник.

Конечно, после появления этой статьи Олейник лишился своей должности, а ректором был назначен Малявин, тот самый, кто когда-то дожидался своего дружка Эдуарда Михайловича под дверью преподавательской нашей кафедры. За прошедшие с тех времен годы он успел сделать карьеру на партийной работе.

А в вузах отрасли, в том числе и в нашем филиале, пошли проверка за проверкой. И на нашей кафедре проверяющие искали следы незаконного использования средств, которыми якобы оплачивалась так называемая «вторая половина рабочего дня» – занятие бесплодное, поскольку само по себе «планирование» этой самой «второй половины» было чисто условным.
Зато, когда в итоге проверки нашему филиалу предъявлялись претензии, на стол выкладывался написанный мною отзыв как свидетельство того, что к «золотой рыбке» мы не только не имели никакого отношения, но даже высказывали о ней совершенно отрицательное мнение.

*

Проверяли не только нас – проверяли и мы. Меня привлекли к участию в комиссии по комплексной проверке Петропавловск-Камчатского мореходного училища – среднего специального учебного заведения, расположенного на той же улице, что и здание нашего факультета.

Я посетил два занятия по хорошо знакомым мне дисциплинам. Первым был урок навигации, который проводил преподаватель с большим стажем капитанской работы, да и с преподавательским немалым. Не было сомнений, что свой предмет он хорошо знает, однако занятие было совершенно не подготовлено. Преподаватель не ждал моего посещения и, похоже, экспромтом придумывал, чем занять курсантов на своем уроке. Никакого плана его проведения не существовало, тема занятия не была названа и осталась непонятной и курсантам, и мне. Нужные пособия заранее подобраны не были, курсанты замешкались, разыскивая их, а преподаватель не скрывал своего раздражения тем, что они ему не подыграли. Экспромт явно сорвался, и даже трудно было применить стандартную формулировку «Цель занятия не была достигнута», поскольку сама цель так и осталась неизвестной.

Казалось бы, хуже некуда, но еще хуже был урок по мореходной астрономии, который проводил преподаватель, недавно уволенный в запас из военно-морского флота. Некоторое время назад я встречался с ним у себя на кафедре, когда он откликнулся на наше объявление, но работа у нас ему не подошла, и он устроился в мореходку.

В этот раз преподаватель заранее знал о моем визите и, казалось бы, должен был подготовиться. Увы, этого не произошло. В течение двух часов он беспомощно пытался показать решение несложной, в общем-то, задачи, путался сам, да так и не сумел завершить решение, а курсанты вовсе не уловили смысл его рассуждений. Было очевидно, что к занятию он не готовился, решить заранее рассматриваемую задачу не удосужился, а решить ее экспромтом был неспособен из-за низкой штурманской квалификации. Словом, полнейший провал.

Мое заключение по посещенным занятиям вызвало фурор не только в Петропавловской мореходке, но и в других подведомственных Дальрыбе учебных заведениях. Видимо, оно выбивалось из общего ряда подобных заключений, составленных «через коньяк и Паратунку».

*

А у нас была своя беда: отчаянная нехватка преподавателей. Давно уволился и выехал неизвестно куда Чиженков, в последнее полугодие своей работы тянувший по тридцать шесть часов в неделю. Сашу Первых направили в аспирантуру в Ленинград, а он получил на вступительных экзаменах «двойку» по английскому языку, не забрав документы, вернулся в Петропавловск и почти сразу же ушел работать на флот. На три года уехал в аспирантуру Костя Бочаров. Уволился и уехал «на материк» Виктор Григорьевич Очеретин. Над кафедрой нависла реальная угроза ее распада, а вместе с этим и закрытия судоводительской специальности в связи с невозможностью обеспечить учебный процесс.

Для проведения учебной штурманской практики с огромным трудом удалось добиться выделения мест на учебно-производственном судне, а направлять туда для руководства практикой без ущерба для занятий было некого. Нещадно перекроив плановое распределение часов и взвалив дополнительную нагрузку на доцентов, без которых учебный процесс вообще бы остановился, отправил со студентами ассистента Андрея Анатольевича, обеспечив его всеми необходимыми методическими материалами и разъяснив все, что было нужно знать для руководства практикой.

Эх, Андрей Анатольевич, доброта добротой, но иногда бывают и положения, в которых нужно проявить жесткость. Чуяло мое сердце, что эта практика принесет нам одни неприятности. Студенты-старшекурсники привыкли к вольному образу жизни и, в отличие от курсантов, подчиненных строевой организации, никогда не составляли в учебной группе дисциплинированного коллектива. Сплоченные стадным чувством в неприятии любых обращенных к ним требований, на учебном судне они почувствовали слабинку и, не задумываясь о последствиях, уклонялись от какого-либо участия в судовых работах, выполнения распорядка дня и занятий по программе практики. Андрей Анатольевич по своей слабохарактерности не сумел взять ситуацию в свои руки, а капитану только это было и надо – зачем ему возиться с этой неуправляемой кучкой великовозрастных разгильдяев? При внеочередном заходе в Петропавловск капитан списал их с судна с соответствующей характеристикой. А руководство отряда учебных судов заявило, что впредь не будет выделять нам места для проведения плавательной практики. Словом, полный крах и позор.

Беспомощность Андрея Адамова, не сумевшего управиться с небольшой группой бессмысленно забастовавших недорослей, дорого обошлась нашей кафедре, на которую – естественно, в моем лице – посыпались все шишки.

Сам Андрей был совершенно деморализован, и что толку было во взысканиях, обильно посыпавшихся на него.

Юрий Аминович Рахимкулов возник неожиданно, и с ним появился шанс на спасение кафедры. Рахимкулов, радиоинженер из первого выпуска Калининградского училища, некоторое время работал в качестве сотрудника научно-исследовательского сектора там же, где и я – на кафедре судовождения. Потом он поступил в аспирантуру, но диссертацию так и не написал – думаю, в силу своего кипучего характера, благодаря которому он с энтузиазмом брался за многие дела, но редко доводил их до конца. Он разыскал меня в общежитии, где я тогда еще ожидал получения квартиры. Оказалось, что он работал в качестве заведующего учебной лабораторией на одном из учебно-производственных судов, приписанных к Владивостокскому порту, Никакого жилья у него во Владивостоке не было, да и работа не приносила ни морального удовлетворения, ни большого заработка, зато уж совладать с неразумными практикантами для него не составляло никакой проблемы. Я без большого труда уговорил его перейти на работу на нашу кафедру и договорился с Лукьяновым о выделении комнаты в студенческом общежитии. Так была закрыта проблема курса «Радионавигационные приборы», по крайней мере, на некоторое время, да и руководство практикой получило солидное подкрепление.

Курс «Электронавигационные приборы» закрыть оказалось труднее. На объявленный конкурс никто не подал документы, но однажды ко мне зашел молодой человек, рассказавший, что его отец, Евгений Борисович Песков, кандидат наук, работающий в Севастопольском приборостроительном институте, ищет возможность приехать на Камчатку. Правда, преподавать эту дисциплину ему не приходилось, но он занимался электрооборудованием судов и, надо полагать, сумеет ее одолеть. Я попросил директора повторно объявить конкурс, а мы стали ждать приезда Евгения Борисовича. Помня, какое неприятное впечатление произвел на меня прием во время собственного приезда, я, превысив полномочия, отправил в общежитие учебного мастера и лаборантку, чтобы они привели в полный порядок комнату, выделенную Пескову. И насчет машины в аэропорт договорился, и все остальное сделал так, чтобы произвести на нового доцента самое приятное впечатление. Естественно, что Евгений Борисович не оценил моих стараний, восприняв их как должное.

Песков был ближе всех ко мне по возрасту, мы не то чтобы сдружились – будущее показало, что у него был свой расчет, – но вместе совершали изредка дальние прогулки, ходили за грибами, взяв с собой его невестку. Сын его куда-то надолго исчез, – Евгений Борисович не говорил ничего на эту тему, а я и не спрашивал. Впрочем, было не до лирики: в штатном расписании кафедры продолжали зиять дыры.

Для проведения занятий по управлению судном я пригласил поработать по совместительству одного капитана оказавшегося «на берегу» после того, как он был на время лишен диплома за допущенное нарушение правил рыболовства. О каком там качестве его преподавания можно было говорить! Я боялся посетить его занятия, потому что, скорее всего, после такого посещения вынужден буду отказаться от дальнейшего использования его услуг. Однако к этой мере все-таки пришлось прибегнуть несколько позже, после провалившейся защиты дипломной работы Зеленера-старшего, наконец-то добравшегося на заочном факультете до завершающего этапа обучения. В полной беспомощности дипломника виноват был не только он сам, но его руководитель – все тот же капитан-штрафник.

По моей просьбе из базового института к нам были откомандированы на месяц для чтения лекций два преподавателя – Аркадий Николаевич Солодянкин и Олег Николаевич Жданов. Аркадий Николаевич взялся за навигацию, а Жданов – за дисциплину «Управление судном». Я не мог объяснить, почему отношение Аркадия Николаевича ко мне изменилось. Он как будто бы держался от меня на невидимой дистанции, прежде не существовавшей. А ведь мы и в рейсе вместе с ним побывали, и доставляли в Питер материалы по теме «Веер», и на защите его диссертации я присутствовал. Что-то было в том, что я всегда был с ним на «вы» и обращался к нему по имени-отчеству, а со Ждановым чуть ли не с давнего, еще в Находке, знакомства – на «ты», и для меня он всегда был просто Олегом.

Работа в нашем филиале была ему не в новинку: однажды за известную слабость он был отправлен сюда в подчинение Тарану и, проработав тут несколько лет, обзавелся множеством приятелей.

Конечно, Аркадий Николаевич и Олег здорово нам помогли, но их краткосрочный визит не был радикальным решением проблемы.

*

Я послал письмо в Одессу, профессору Леониду Федоровичу Черниеву. С ним я познакомился еще во Владивостоке, куда он приезжал по каким-то делам. Черниев как будто бы вел аспирантов, и кто знает, может быть, кто-нибудь из них соблазнится льготами Крайнего Севера. Ответ пришел от Вячеслава Александровича Синяева, доцента той кафедры, которой руководил Черниев, с просьбой более подобно сообщить об условиях работы и, конечно, прежде всего, о жилье. Я вспомнил, как лет десять назад, посещая Одесское высшее инженерное морское училище, застал на кафедре мореходной астрономии как раз этого доцента, который растолковывал порядок решения задач с использованием звездного глобуса иностранному курсанту, приехавшему учиться с далекого Маврикия. Четверти часа присутствия при их беседе было достаточно, чтобы оценить умение доступно растолковать непростые понятия даже плохо понимающему русский язык курсанту как показатель высокого профессионализма преподавателя.

Лукьянов с пониманием отнесся к моему предложению пригласить доцента Синяева – он разделял мою тревогу из-за нехватки специалистов. Мы совместно стали сочинять текст ответной телеграммы. Дошли и до главного пункта – о жилье. Я хорошо знал, что уже длительное время город не выделял филиалу ни одной квартиры, а ожидавшие в общежитии преподаватели получали жилье только за счет освобождения квартир уехавшими «на материк» коллегами. Игорь Сергеевич, покручиваясь вправо и влево в своем кожаном кресле, предложил написать: «Предоставляется комната в общежитии, получение квартиры – в течение года». Он откинулся на спинку кресла, с хитроватой улыбкой посмотрел на меня и добавил: «Пообещаем, и – не дадим». И подмахнул текст телеграммы.

Встретив Синяева в аэропорту, я привез его к себе домой – пусть побудет, пока разберется с вселением в выделенную в новом общежитии комнату. Моя маленькая двухкомнатная квартира Вячеславу Александровичу понравилась, жена радушно его приняла, а у нас хватало общих тем для разговоров. Прошел день, другой, а наш гость никаких признаков готовности к переселению в общежитие не обнаруживал. Прозрачный намек на то, что комната для него готова, похоже, дошел до него не сразу.

Я передал Синяеву курс мореходной астрономии, который был закреплен за мною уже двадцать пять лет. Грустно было осознавать, что мои наработки он не будет использовать – у него свои подходы, свои навыки. А я ведь только что сдал в печать новое учебное пособие – «Программированные задания по мореходной астрономии», вобравшее мой многолетний опыт. Нет, я ни в малой степени не надеялся на то, что державшийся подчеркнуто самостоятельно Вячеслав Александрович оценит мою жертву, – так и было, он воспринял ее как должное. Худо-бедно, но главные кадровые проблемы на кафедре были решены. А я стал осваивать полный курс навигации и лоции.

*

Итак, навигация – наука, которая рассматривает расчетные и графические методы определения курса и учета перемещения судна по назначенному пути, способы определения места судна по наблюдениям береговых ориентиров и сигналам наземных и космических радиотехнических систем. Навигация – главная штурманская наука; недаром судоводителей называют навигаторами.

Родная сестра навигации – лоция – обеспечивает изучение навигационной обстановки и гидрометеорологических условий по пути следования судна, средств навигационного оборудования морей, назначения и использования морских карт, руководств и пособий для плавания, методов выбора наивыгоднейшего и безопасного маршрута перехода.

По моему мнению, научно-технический прогресс требовал откорректировать взгляд на преподавание навигации и лоции, сформировавшийся в предшествующие времена. С выделением в дисциплину «Теоретические основы судовождения» ряда наиболее математически сложных вопросов, входивших ранее в программу навигации, появилась возможность более последовательно реализовать принцип «от простого к сложному» и сначала рассматривать средства навигационного оборудования морей и их характеристики, а потом уже способы учета перемещения судна. Ведь уже при первом же использовании навигационной карты курсант должен знать, что такое «щелевой створ», «тифон», «наутофон» и чем затмевающийся огонь маяка отличается от проблескового.

Магнитный компас в свое время был на судах основным, а то и единственным курсоуказателем, и понятно, почему при изучении темы «Курс судна» в первую очередь традиционно рассматривалось его использование. Сейчас основным указателем курса является гироскопический компас, расчеты курса для которого гораздо проще, и, следуя тому же принципу, целесообразно начинать изучение темы именно с него.

Камнем преткновения для выпускников в начале их самостоятельной работы на судах из года в год было отсутствие удовлетворительных навыков ведения судового журнала – основного юридического документа, призванного отражать все условия и обстоятельства плавания. Чтобы избавиться от этой болезни, я с первой же учебной прокладки – графического изображения на карте перемещения судна – ввел за правило выполнение записей в судовом журнале. Однако почти сразу же столкнулся с тем неприятным обстоятельством, что во всех задачах, содержащихся в составленных авторитетными авторами задачниках, начало прокладки, как и ее окончание, были отнесены к произвольным моментам времени. Это не позволяло отражать в записях такие важнейшие обстоятельства, как прием и сдача вахты, происходящие, начиная с полуночи, через каждые четыре часа. Поэтому пришлось отказаться от пользования задачником и заново составлять все задачи так, чтобы начало прокладки приходилось на момент приема вахты, а окончание – на момент ее сдачи. Оказалось, что даже в группе «ускоренников», большинство из которых составляли опытнейшие капитаны, с соблюдением правил ведения судового журнала было далеко не все в порядке, и мои капитаны самым серьезным образом воспринимали мои замечания, чтобы потом требовать от своих помощников четкого ведения записей за вахту.

*

Для преподавателя самый изматывающий вид деятельности – это вовсе не лекции, трудные для понимания слушателей, и не лабораторные работы со сложным оборудованием. Это, несомненно, прием экзаменов. За немногие минуты ты должен настроиться на общую волну с сидящим напротив тебя студентом или курсантом, помочь ему раскрыть свои лучшие качества и продемонстрировать их. Нужно внимательно выслушать ответ, отделив наносное, случайное от понятого и усвоенного, проанализировать предъявленные экзаменуемым знания и не просто выставить оценку, а убедить собеседника, зависящего от твоего решения, в ее безусловной справедливости.

Необходимость каждый раз перенастраиваться, высокое душевное и умственное напряжение при выслушивании каждого ответа, опасение ошибиться в оценке и огорчение от бессвязного бормотания неподготовленного, а в особенности недобросовестного курсанта, приводят экзаменатора к переутомлению, повышению кровяного давления и сильной головной боли. А разве у курсанта экзамен не вызывает мощнейший стресс?

Чтобы как-то снизить негативные проявления, возникающие в процессе приема экзаменов, я выработал для себя ряд приемов, которым следовал из года в год.

Прежде всего, о продолжительности экзамена. Нормы времени на различные виды педагогической деятельности в высшей школе отводят от 0,35 до 0,5 часа на одного экзаменующегося. Если следовать им буквально, то проведение экзамена в учебной группе из 25 человек будет занимать 9 – 12 часов. Представьте себе нагрузку, ложащуюся на бедного преподавателя, который, начав проведение экзамена в 9 часов утра, закончит его в 6 – 9 часов вечера! Это без перерыва на обед, без того даже, чтобы, извините, в туалет сходить. А каково последнему в очереди курсанту, который томится все эти часы под дверью аудитории и, когда, наконец, в нее заходит, уже ничего не соображает!?

Бывают ли такие длинные экзамены? Увы, бывают! Знавал я преподавателя физики, который кончал экзамен за полночь. Думаю, неспроста у него всегда было намного больше «неудов», чем по любой другой дисциплине.

Встречалась, и нередко, и противоположная крайность. Начинает преподаватель экзамен в половине десятого, а в одиннадцать уже сдает ведомость в деканат. Тут использовались различные приемы работы. Одни из «рационализаторов», наиболее беспардонные, выставляли по линейке «пятерки» всем экзаменующимся. Другие, не желающие привлекать к себе повышенное внимание декана, так же по линейке выставляли всем «тройки». Самые сообразительные в начале экзамена усаживали в аудитории всю группу и объявляли: «Кто согласен на "тройку”, соберите зачетки. Старшина группы, проставьте им "удовлетворительно”, я распишусь, и все они свободны. А кто претендует на "четверку” или "пятерку”, останьтесь, буду спрашивать».

Чем еще, кроме как неуважением и к своей науке, и к своим ученикам порождены эти и подобные новации?

На предэкзаменационной консультации я предлагал курсантам такой сценарий экзамена.

Первый по списку курсант входит в аудиторию в 9.00, второй – в 9.12, третий – в 9.24, и так далее. Каждому, вошедшему в аудиторию, на подготовку к ответу дается ровно один час, так что в этом плане все оказываются в равном положении. За это время нужно спланировать свой ответ так, чтобы уложиться в 10 – 12 минут.

Таким образом, первый курсант начинает ответ в 10.00 и должен завершить его до 10.12, когда начинает ответ второй. Весь экзамен для группы в 25 человек должен был уложиться в шестичасовой интервал.

Курсанты обычно сначала удивлялись этой схеме, а потом неизменно соглашались с нею.

Конечно, в точности уложиться в этот сценарий не удавалось, как правило, потому, что первые по очереди курсанты часто вызывались отвечать раньше назначенного им момента (однако досрочный ответ предыдущего курсанта никак не влиял на назначенное время начала ответа следующего). Кроме того, трудно бывало с последними в очереди курсантами; в их число обычно попадали наименее успевающие, и, поскольку в очереди за ними уже никого не оставалось, они тянули с ответом, надеясь этим выдавить желанную «тройку».

К продолжению

Вход на сайт
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Copyright MyCorp © 2024
    Сайт создан в системе uCoz