| Литке. Портрет в интерьере эпохи (продолжение 10)
XVIII
Тридцатитрехлетний капитан 1 ранга – человек молодой для этого звания – был с интересом и доброжелательством принят и в военно-морских и научных кругах Санкт-Петербурга. А сам он считал чрезвычайной удачей своей жизни то, что вскоре после завершения своей кругосветки он мог в Петербурге встретиться с великим немецким ученым-энциклопедистом Александром Гумбольдтом, только что возвратившимся из своего путешествия по России – Уралу, Западной Сибири, побережью Каспия. Им было о чем поговорить: их общими интересами были физика и метеорология, география и этнография, история и языки народов.
Хотя о Федоре Литке сложилось мнение, как об исправном служаке, обласканным вниманием императора, и приверженце научным занятиям, он был заметен и при дворе как завидный жених: худощавое лицо, высокий чистый лоб, проницательный взгляд глубоко посаженных глаз, в меру пышные прямые усы, подбритые посредине, и предмет особой заботы владельца – тщательно ухоженные бакенбарды. Ему так шел флотский мундир с высоким стоячим воротником.
Литке не торопился искать невесту, он, в сущности, не отдохнув после изнурительного плавания, был занят литературным трудом. Но сосредоточиться на нем не всегда было возможно: прошло едва восемь месяцев после завершения кругосветного путешествия, как Литке был назначен начальником отряда из трех судов – фрегатов «Анна» и «Принц Оранский» и брига «Аякс», отправлявшихся в учебное плавание с гардемаринами Морского кадетского корпуса. Считалось, что там, в суровых водах вблизи Исландии, молодые марсофлотцы смогут пройти хорошую школу морской выучки. Что-то с самого начала не понравилось начальнику, назначенному перед самым выходом отряда: от содержимого отсеков пресной воды шел дурной запах, мыло на корабли было выдано какое-то залежалое, а врача на весь отряд вообще не было. Узнав об этом, доктор Мертинс, товарищ и спутник Литке по экспедиции на «Сенявине», напросился в плавание. В морском министерстве не придали должного значения замечаниям Литке, приняв их за излишнюю придирчивость. К несчастью, худшие опасения Федора Петровича оправдались. На «Принце Оранском», где находился Мертенс, произошла массовая вспышка брюшного тифа. Несмотря на устройство лазаретов и карантин, полностью одолеть заразу не удалось, и сам Мертенс заболел; через две недели после возвращения в Кронштадт он скончался. Эти события тяжелым камнем легли на сердце Федора Петровича, и в своей книге он посвятил памяти друга проникновенные строки.
Новое поручение императора снова отвлекло Литке от работы над книгой о своем путешествии. В 1830 году вспыхнуло восстание в Царстве Польском против российской власти, превратившееся в полномасштабную войну. Главнокомандующий русской армией генерал-фельдмаршал Дибич надеялся быстро закончить войну, но не придал должного значения перевозкам продовольствия, необходимого для обеспечения войск, из-за чего кампания затянулась. В мае 1831 года Литке был направлен в Данциг с ответственным заданием: организовать надежное устройство перевозок по Висле и обеспечить надзор за всей продовольственной операцией. Впервые Федор Петрович был назначен выступать в качестве не просто военного моряка, а государственного чиновника, наделенного необходимыми полномочиями.
В Данциге Литке завязал близкое знакомство с российским генеральным консулом Людвигом Тенгоборским, продолжавшееся затем на протяжении многих лет. Тенгоборский деятельно помогал Федору Петровичу в осуществлении возложенной на него миссии. Нередко вечерами Литке с интересом внимал его рассуждениям насчет экономических приоритетов государства. По мнению знатока финансов и экономики, правительство должно поощрять те отрасли производства, которые могут развиваться на базе естественных ресурсов страны. Для России, страны по преимуществу земледельческой, благоденствия следует достичь за счет почвы, изобилующей сырым материалом, без развития мануфактурной промышленности. Литке ему возражал, ссылаясь на известный ему опыт Англии и Франции, но переубедить собеседника ему не удавалось.
Осенью до них дошло стихотворение Александра Пушкина, написанное на животрепещущую тему – «Клеветникам России». Одновременно пришли и известие, что не все в кругах петербургского общества одобряют эту резкую отповедь защитникам инсургентов. Литке же, обычно сдержанный в выражении чувств, с внутренним восторгом повторял полюбившиеся ему строки:
«…от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая…»
«Да, – говорил себе Литке, – это не то, что жизнеописание ни к какому делу не пригодного Евгения Онегина! Его бы ко мне на судно, я нашел бы, чем заполнить его "тоскующую лень”, кроме "науки страсти нежной!”».
В подтверждение того, что Литке успешно справился с поручением царя, он был награжден орденом Владимира 3 степени. А еще раньше был награжден орденом Святого Георгия 4 степени (за выслугу лет – 18 полугодовых кампаний) и золотым оружием – за 15 лет выслуги.
XIX
«Нет, сосредоточиться на работе над книгой решительно невозможно», – думал Федор Петрович, когда ему было объявлено очередное поручение императора Николая Павловича: сопровождать великих княжон в их поездке на морские купания в германское герцогство Мекленбург. Для этой поездки было выделено единственное паровое судно Балтийского флота – «Ижора», имевшее хоть не очень большой, но зато устойчивый ход – девять узлов при тихой погоде, чего достигал не каждый парусник. А Литке был назначен капитаном этого судна. Незадолго до того он получил свитское звание флигель-адъютанта, что давало ему аксельбант на плечо и льготы для производства в чинах.
До Ревеля девочек сопровождал сам император, их отец. Литке чувствовал себя стесненным, хотел этого или нет, – не каждый день от его искусства кораблевождения зависит судьба августейших особ. Великие княжны, конечно, заметили неловкость капитана; они шушукались между собой, как этот статный моряк молчалив и неопытен в придворных делах. А вообще-то они были премиленькими – и старшая, тринадцатилетняя Мария, которую сестры и папá иначе, как Мэри, не называли, и тремя годами младшая Ольга, она же Олли, и особенно семилетняя Александра, которую в семье почему-то называли Адини. Известие о холере в Мекленбурге заставило отказаться от намеченного маршрута, «Ижора» зашла в Ревель, княжны были поселены во дворце Петра I – Екатеринентале, а Литке организовал все обслуживание и даже наставлял кухонный персонал. Распорядительность капитана смущала Юлию Баранову, няню младшей княжны, что также стало предметом перешептывания девчонок.
Литке все-таки закончил свой капитальный трехтомный труд, который получил название «Путешествие вокруг света, совершенное на военном шлюпе "Сенявин” в 1826 – 1829 годах», но впереди было еще много хлопот по подготовке его к изданию и выпуску в свет вместе с атласом. Приложением к «Путешествию» намечено поместить «Из "геогностических” замечаний» Постельса (геогностика – историческая геология) и «О Каролинских островах и жителях этого архипелага» Мертенса. Отдельным изданием должна была выйти работа «Опыты над постоянным маятником, произведённые в путешествии вокруг света на военном шлюпе "Сенявин”».
Занятый обработкой огромного объема полученных в экспедиции научных материалов, Литке передал их часть другим ученым. академик Ленц поместил в трудах Академии статью, написанную по наблюдениям Литке за поведением магнитной стрелки. гельсингфорский профессор Гельштрем опубликовал статью по его систематическим измерениям в тропических климатах атмосферного давления, температуры воздуха и воды. Китлиц, участник экспедиции на «Сенявине», передал в музей Петербургской Академии наук огромную коллекцию собранных им в путешествии видов птиц и в Германии готовил к изданию альбомы своих зарисовок.
Научные заслуги Литке были по достоинству оценены и зарубежной научной общественностью. еще в 1832 году Королевское географическое общество в Англии избрало его своим почетным членом, за этим последовало признание научными учреждениями других стран.
Но жизнь повернулась к Литке – моряку и ученому – совсем другим боком.
XX
Император Николай, к которому Литке явился по поводу своего представления во флигель-адъютанты, внезапно, как это было у него в обыкновении, предложил Федору Петровичу стать воспитателем своего второго сына, великого князя Константина Николаевича. Что мог Литке ответить на такое предложение? В доли секунды он просчитал возможные варианты ответа. Изъявить согласие? Но его душа моряка и ученого была смущена совершенно чуждой ей перспективой променять честную флотскую службу на интриги и суету двора, с которыми он уже успел познакомиться, заняться делом, для которого он считал себя вовсе неподходящим. Отказаться? Но не ему ли с первых шагов на флоте въелась в плоть и кровь заповедь: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Император не мог не оценить дипломатичность ответа новоиспеченного флигель-адъютанта: «Воля Государя для меня закон, и если Его Величеству угодно будет повелеть, то мой долг – повиноваться».
Николай I, самодержец, стремившийся регламентировать, как в армии, все формы общественного устройства, строго регламентировал и воспитание своих детей. Старший сын, Александр, с момента восшествия самого Николая на престол в 1825 году, должен был воспитываться как Цесаревич, будущий император Александр II. предназначением второго сына, великого князя Константина Николаевича, было командовать военно-морским флотом. С рождения он был записан на военную службу. Ему еще не исполнилось четырех лет, когда отец пожаловал ему звание генерал-адмирала – высший из флотских чинов – и назначил шефом Гвардейского экипажа. Адмиральское звание, дарованное ребенку, по-видимому, следовало рассматривать как некий вексель, до предъявления которого к оплате еще нужно дослужиться; в будущем он пройдет всю лестницу табели о рангах, от мичмана начиная, правда быстрее, чем простые смертные.
Подчиняясь воле императора, Литке понимал, что, как он писал в своих записках, «воспитатель генерал-адмирала должен был натурально быть морской офицер, и государь изволил остановить свое внимание на мне».
Когда я получил неожиданное предложение перейти в мореходное училище на преподавательскую работу, то поначалу растерялся. Ведь у меня в мыслях не было, что я могу стать преподавателем. разве, когда-нибудь потом, в глубокой старости, когда я, утомленный длительными плаваниями, получу право поучать молодежь, восседая за кафедрой (именно «восседая», а не стоя у кафедры), и буду рассказывать разные штучки, а слушатели будут внимать, раскрывши рты. Но ничего такого не было: ни длительных плаваний, ни, тем более, глубокой старости, а принимать решение нужно было тут и сейчас. «Эх! – мысленно махнул я рукой. – Была – не была, куда кривая вывезет!».
Но, приняв решение, реализовать его было куда труднее. «Ну, хорошо, – думал я, – войду я в аудиторию, дежурный отрапортует: "Товарищ преподаватель...”, я скажу: "Здравствуйте, товарищи курсанты!”, они в ответ: "Гам, гам, гам!.. ”, а что же дальше?.. А дальше – как меня учили. А как меня учили? Да никак. Никто не учил меня быть ни преподавателем, ни воспитателем, а что молодые зубастые парни всегда готовы учудить что-нибудь язвительное над неопытным наставником – это я по своему курсантскому опыту знаю».
Я попытался вспомнить преподавательские манеры своих наиболее уважаемых учителей – профессора Ющенко, доцентов Кожухова, Дьяконова... Особенно почему-то Дьяконова, василия Фомича. Из-под его кустистых бровей на меня смотрела сама Мореходная астрономия, и он, казалось, не прилагал никаких усилий, чтобы удерживать внимание аудитории. Хотя, конечно, ничего само по себе привлекательного в формулах сферической тригонометрии не было. Но Фомич писал их на классной доске каллиграфическим почерком гидрографа и комментировал высоким ровным голосом, обращаясь не столько к аудитории, сколько к невидимому нам собеседнику. Иногда он ошибался, тогда стирал с доски все написанное и как бы виновато начинал громоздкий вывод с самого начала.
Еще вспомнил моего школьного учителя Павла Тимофеевича Пуговкина. Его специально держали на выпускных классах, и не было ни одного ученика, который завалил бы математику на экзаменах на аттестат зрелости. Он был фанатично увлечен своим предметом, вовлекал весь класс в состояние увлеченности и держал его весь урок, от звонка до звонка. Однажды, доказывая какую-то теорему, он поскользнулся и упал около доски, лёжа продолжал объяснение и поднялся только тогда, когда у нижнего края доски написал «Доказано» и поставил, по обыкновению, восклицательный знак.
Ну, хорошо, ведь все-таки я получил систематическое образование, а какое образование было у Литке?
Новый воспитатель терзался сомнениями. Ведь он сам не получил никакого правильного образования – он даже не учился в Морском кадетском корпусе, как все – или почти все – флотоводцы его времени. да и о своем воспитании он мог сказать мало хорошего: «…Отрок, не знавший никогда ласк, на одиннадцатом году жизни лишающийся отца; круглый сирота, остающийся без призора, без всякого воспитания и учения, в самые опасные годы юношества окруженный примерами разврата, самых грубых нравов и всякого соблазна». Что к этому добавить? Обучение в скверном пансионе; беспорядочное чтение в доме дядюшки Энгеля... Пожалуй, единственное светлое пятно – пребывание в семье Сульменева, который нанял учителей, познакомивших юношу с основами математики и навигации. Но и их воспитательную роль Федор Петрович оценивал очень невысоко: по его словам, это были дурные учителя, плохо знавшие свое дело.
«Ну, хорошо, – рассуждал Литке, – пусть у меня в жизни не было воспитателей, коих я мог бы брать за образцы. Значит, остается присмотреться к моим сотоварищам по новому моему ремеслу, попытаться перенять их опыт, их методу и принципы».
Воистину было счастьем, что такие сотоварищи были людьми замечательными – это воспитатели старшего сына императора, цесаревича Александра, Карл Карлович Мёрдер и Василий Андреевич Жуковский.
Мёрдер, военная косточка, образцовый русский офицер, «человек добрый и честный» по определению А.С. Пушкина, был извлечен Николаем Павловичем, тогда еще великим князем, из школы гвардейских подпрапорщиков. Карл Мёрдер был там ротным командиров в чине капитана; еще юным корнетом он участвовал в сражениях против Бонапарта, за отвагу был награжден орденом и после тяжелого ранения под Аустерлицем определен по военно-педагогической части. Николай, который был шефом школы, приметил худощавого, подтянутого офицера, с безупречно сидящей на нем военной формой и вдумчивым взглядом умных глаз.
Мёрдер безотлучно находился с наследником, днем и ночью, не ведая ни выходных, ни отпусков. Меньше всего он был похож на начальника; участие в детских играх, в учебе и развлечениях мальчика сделало его сердечным другом Александра, доверявшего воспитателю все свои маленькие тайны. Мёрдер заботился о том, чтобы его воспитанник – будущий самодержец – стал профессиональным военным, и добивался овладения им в совершенстве и верховой ездой, и гвардейской выправкой, и умением повелительно и четко отдавать команды строю вытянувшихся во фрунт гренадеров.
Но не менее важным Мёрдер считал воспитание в наследнике доброты и чувства сострадания к несчастьям мира сего. Он совершал с ним прогулки по окраинам Петербурга, посещал дома бедных жителей, знакомя с их нуждами и заботами, оказывая вспомоществования из небольших сумм, выделенных наследнику престола на благотворительность.
| |
