| Литке. Портрет в интерьере эпохи (продолжение 12)
Казалось бы, всё благополучно в семье контр-адмирала Литке – любимая жена, замечательные мальчишки, живи и радуйся. Пусть удавалось находить хоть минутки – и минутки только! – чтобы отдохнуть с женой и сынишками. Он пишет Жуковскому: «Мальчишки мои растут и утешают нас; добрая жена моя чувствует себя ныне лучше прошлогоднего. – Как понятно для меня все, что Вы говорите о Вашем домашнем счастии – как понятно это одно желание, чтобы оно только не переменилось; и я другого желания в жизни не имею». И еще: «В моем собственном уголке все благодаря Бога здорово, старшего моего мальчишку начинаю я уже учить грамоте». В другом письме: «Счастие отцовское ни с каким другим в мире сравниться не может; по общественному, нравственному закону человечества неразлучны с ним и заботы столь же великие; но как сладки и заботы эти, и самые страдания и пожертвования, которых эти маленькие существа нам стоят, делают их нам дороже».
Но фортуна нанесла такой жестокий удар, от которого не всякий, даже очень сильный человек, может оправиться. В августе 1843 года умерла при родах Юлия, а следом за нею – новорожденная дочь.
Горе, постигшее адмирала, было безмерно и усугублялась мыслями о том, что над родом Литке висит какое-то проклятье: ведь мать Федора Петровича умерла при его родах, и вот теперь также при родах ушла из жизни в мучениях мать его детей. Разве мог утешить дарованный царем чин вице-адмирала? Ни забвения, ни утешения нельзя было найти в работе, которую Литке все больше взваливал на себя. Даже не сразу он нашел в себе силы поделиться несчастьем с верным другом, Василием Андреевичем:
«…С тех пор как к Вам не писал, я был жестоко посещен Судьбою. – Все видели счастие мое семейное, – истинное счастие в сей жизни – разрушенным невозвратно; знаю, что я после того большую часть моего времени провел в странствиях по морю и по суше, спутником главной моей планеты и убедился, что и самая напряженная деятельность, наполняющая на худую минуту жизни, не в состоянии наполнить пустоты, оставляемые в душе жестокими потерями…».
Положение при дворе по-прежнему вызывало скрытое раздражение адмирала. Вроде бы и чин высокий, и рядом с государем императором, а все-таки не свободный человек, вольный распоряжаться сам собой, а кто-то вроде прислуги или повара. Разные мелочи, в других обстоятельствах, может быть, оставшиеся незаметными, напоминали о грани между членами императорской фамилии и обслугой, к которой он, в сущности, был причислен. предоставленные ему апартаменты в Гатчинском дворце, куда он выехал на лето вместе со своим воспитанником, произвели на него удручающее впечатление: «Вот что заменило нам наше доброе Царское Село – мрачное угрюмое место, дурные неприятные помещения. Мне отведены комнаты в 3-м этаже, в три аршина вышиною, с окнами на полу, без света и воздуха и без малейших удобств».
XXII
В наступившем 1844 году Литке всей душой погрузился в организацию углубленной морской подготовки своего подопечного, получившего флотское звание лейтенанта, а затем капитан-лейтенанта. На пароходе «Ладога» они поднялись вверх по Неве и по Онежскому озеру перешли к Петрозаводску. Так интересно было наблюдать, как вдоль бортов бегут зеленые берега. На литейном заводе его императорскому высочеству была продемонстрирована пальба из отлитых там пушек; посуху добрались до Северной Двины и снова на пароходе дошли по реке до Архангельска. Там уже ждал отряд из построенных на местной верфи и снаряженных к плаванию судов – 74-пушечный корабль «Ингерманланд» и фрегат «Константин». Литке казалось, что он мог бы с закрытыми глазами провести суда по пути, досконально изученному еще в молодые годы, во время новоземельских экспедиций. Отрадно было узнавать знакомые места, и грустно, что прежние годы безвозвратно ушли. Иная молодость пришла на смену. Семнадцатилетний великий князь, трепещущий, как застоявшийся резвый жеребец, только что  не бил копытом от нетерпения, впервые исполняя обязанности командира фок-мачты и вахтенного офицера. Кончилась игра в матросики, началась настоящая морская служба (конечно, под неусыпным приглядом Литке и Лутковского).
Великий князь Константин Николаевич
Путь на Балтику, в Кронштадт лежал неспокойные моря – Белое, Баренцево, Норвежское, Северное, с единственным заходом – в Копенгаген. Довелось и хлебнуть соленого норд-веста, и зарываться бушпритом в крутую волну, и подниматься на раскачивающуюся, подобно маятнику, мачту – словом, всего за месяц испытать всё, что знатоки называли емким слов «оморячиться».
Учебные занятия великого князя были прерваны на целый год; он отправился со своим наставником в плавание вокруг Европы. Заходы в Англию, Испанию и Францию, крейсирование с отрядом по Черному и Эгейскому морю, к Греческому архипелагу, посещение порта Николаев и турецкого Константинополя заняло восемь с лишним месяцев.
Литке был доволен морской выучкой своего воспитанника, уже исполнявшего должность старшего офицера на корвете «Менелай» и фрегате «Флора», а затем принявшего под свое командование фрегат «Паллада». с адмиралом Литке в плавание отправился Иван Константинович Айвазовский, официально назначенный живописцем Главного морского штаба (правда, без зарплаты). Он еще в 1836 году, девятнадцатилетним юношей, был прикомандирован в качестве художника на корабли Балтийского флота, где тогда великий князь Константин Николаевич совершал учебное плавание со своим наставником. Художник – певец моря – еще тогда познакомился со знаменитым мореплавателем, общение с которым всю жизнь будет обогащать его новыми знаниями и впечатлениями. В этот раз Айвазовский выполнил целый альбом карандашных рисунков – картины он писал только в мастерской, но, возвратившись в родную Феодосию, создал большое количество превосходных картин, навеянных путешествием.
9 сентября 1847 года Константину Николаевичу исполнилось 20 лет, то есть он достиг совершеннолетия и более не нуждался в воспитателе. Император оставил Литке при нем попечителем, и в этом качестве ему предстояло заботиться об интересах, нуждах или потребностях великого князя. уже на следующий день Федор Петрович пишет Жуковскому:
«Вчера переступил наш воспитанник через эту важную грань в его жизни; – важную для него, но важную и для меня, посвятившего 15 лет своей жизни на его образование… Невольно спрашиваешь только себя: какой же положительный результат этих 15-ти лет моей работы? Спрашиваешь и сам не знаешь, что ответить. Вот перед нами молодой человек целиком, со всеми его достоинствами и недостатками. Кто решится сказать, что в этом общем итоге принадлежит воспитанию положительно, что развилось мимо его; или даже вопреки ему? В особенности – разгадать или открыть, что воспитание в этом общем явлении отвратило или предупредило? – Принявшись как новичок за дело, совершенно мне чуждое, по воле Царской, я добросовестно (и Вы, Василий Андреевич, засвидетельствуете) старался в него вникнуть, обдумывая каждый шаг; сравнивая предпринятое с результатами и последствиями, прихожу к выводу, в котором боюсь почти признаться – но перед Вами можно... что воспитание может дерзнуть приписать себе... предупреждение дурного, которое без нас могло произойти; и что я охотно откажусь от всякого участия в достоинствах воспитанника, лишь бы не приписывали мне недостатков его. Воспитание как в том, так и в другом равно не грешно. – Сколько седых волос, сколько дурной крови, сколько лет жизни стоило мне неведение важной истины, что роль воспитателя, по крайней мере, у Принца, должна быть главнейше пассивная, предостерегательная...».
В связи с окончанием службы по воспитанию великого князя Константина Николаевича Литке был осыпан царскими наградами. он получил орден Владимира 2 степени, ему была назначена рента по 4000 рублей серебром в год сроком на 50 лет и вручена табакерка с портретом Государя и алмазными знаками с рескриптом о высочайшем благоволении. Иностранных орденов к этому времени накопился уже целый десяток: и прусский Красного Орла, и французский Почетного Легиона, и саксен-веймарский Белого Сокола… «Эк, сколько наград, – думал Литке, – уже и вешать некуда... Да, не забыть бы еще и российские ордена Станислава, Белого Орла…»
Думается, что Федор Петрович заметно преуменьшал свою роль в воспитании великого князя Константина Николаевича, генерал-адмирала, будущего руководителя и замечательного реформатора российского флота. Среди выдающихся заслуг воспитанника – воссоздание военно-морских сил России после жесточайшего поражения в Крымской войне, создание броненосного флота винтовых кораблей, вооруженных нарезными орудиями вместо гладкоствольных чугунных пушек. Под его руководством был разработан новый Морской устав, отвечавший последним требованиям войны на море, радикально сокращены нестроевые команды и береговые службы, висевшие, как гири, на ногах флота и без пользы поглощавшие средства, отпущенные на его содержание и развитие. русские эскадры вышли в Атлантический и Тихий океан. Константин Николаевич отменил на флоте телесные наказания и был одним из инициаторов судебной реформы, установившей состязательность сторон и гласность судопроизводства.
Он возглавлял комитет, готовивший освобождение крестьян от крепостной зависимости, и был достойным соратником своего старшего брата, Александра II, царя-реформатора. Новому царю, Александру III, не были нужны реформаторы у рычагов власти, и он отправил своего дядю Костю в отставку, сохранив за ним только дек оративный пост члена Государственного совета.
Великий князь Константин Николаевич
Когда истек срок попечительства Литке над Константином Николаевичем, он получил от великого князя трогательное письмо:
«...Вы всегда останетесь для меня мой старый Федор Петрович, с которым я непрерывно провел 16 лет, и если Господь Бог меня удостоит хоть чем-нибудь быть полезным флоту в его теперешнем положении, то, разумеется, Вы тому главная причина...»
Получив это послание, адмирал задумался. Сколько раз он сетовал Жуковскому на леность своего воспитанника в писании писем: «...Константин Николаевич давно собирается к Вам писать, но не соберется...»; «...Генерал-адмирал писал к Вам впрочем с вояжа раз или даже, как он уверяет, два...»; «Не хотелось отвечать прежде моего В. Князя, не хотелось и понукать его слишком... а он, мой голубчик... тяжеловат на подъем. Таким образом проходили неделя за неделей...».
«Я и вправду стал стареть, – думал адмирал. – Так хочется верить, что мой голубчик написал письмо не по казенной надобности, а по велению сердца – и дай ему Бог здоровья!».
| |
