Море Бобровое

Глава 10 (окончание)

После этой стычки Резанов закрылся в своей каюте и не выходил из нее более трех недель, до прихода «Надежды» в Петропавловскую гавань на Камчатке. Вот что записал в своем дневнике верный ему Шемелин: «дух его лишился всей бодрости, после того воображались ему одни только ужасы смерти и ежеминутные о том опасения (хотя не было к тому никаких причин). Он при малейшем шуме, стуке, на шканцах или в капитанской каюте происшедших, изменялся в лице, трепетал и трясся; биение сердца было беспрерывное. Он долгое время не мог приняться за перо и трясущимися руками что-либо изображать на бумаге; здоровье его в продолжение пути до Сандвичевых островов сколько за неимением свежей пищи, а больше от возмущения душевного и беспокойств разного рода, так изнурилось и изнемогло, что мы опасались лишиться его навеки».

А тут добавилась еще одна неприятность: умер болевший чахоткой повар резанова…

У Сандвичевых (Гавайских) островов корабли расстались: «Надежда» продолжила путь на Камчатку, а «Нева» направилась прямо в Русскую Америку, на Кадьяк.

Горше всего Резанову было не от обиды на причиненные оскорбления, а от осознания того, что он проиграл, и проиграл потому, что не смог найти нужной линии поведения с неуважительными моряками, и надо было что-то предпринять, чтобы восстановить пострадавшую репутацию. Ему, лицу, облеченному доверием императора, не на дуэль же вызывать обидчиков. Николай Петрович понимал, что Крузенштерн не будет на него жаловаться – кляузничество противно кодексу чести морского офицера, но у него-то самого остается один вариант действий: запустить бумагу – подать «отношение» равному ему по чину правителю Камчатки. Хоть дух Резанова и «лишился всей бодрости», но профессиональных навыков владения приемами бюрократического сочинительства он не утратил. тщательно взвешивая каждое слово,  он составлял подробное описание случившегося – так, как всё, с его точки зрения, происходило. Особенно удачно получились выражения: «до какой степени буйство их простиралось», «начальство давно им уже не уважалось, и к оскорблениям его привыкло», «чувствуя такие наглости». Камергеру сделалось очень жалко самого себя, и он, не в силах сдержаться, написал: «многие делали мне оскорбления, которым при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств». А потом, сам удивившись своей смелости, добавил: «Я едва имел силу уйти в каюту и заплатил жестокой болезнью, во время которой доктор ни разу не посетил меня, хотя все известны были, что я едва не при конце жизни находился». Насчет доктора мало походило на правду, но Резанов мысленно махнул рукой: «А, сойдет!»

С приходом «Надежды» в петропавловскую гавань 2 июля 1804 года резанов немедленно покинул корабль и поселился в доме коменданта майора Крупского, отправив с нарочным написанное им «отношение» правителю Камчатки генерал-майору Павлу ивановичу Кошелеву, имевшему местопребывание в Нижнекамчатске, в семистах верстах от гавани. Ранее написанные слова он дополнил угрозой срыва экспедиции: «Имею я крайнюю нужду видеться с вашим превосходительством, и по высочайше вверенным мне от государя императора поручениям получить нужное от вас, как начальника края сего, пособие. У меня на корабле взбунтовались в пути морские офицеры. Вы не можете себе представить, сколь много я вытерпел огорчений и насилу мог с буйными умами дойти до отечества. Сколь не прискорбно мне, совершая столь многотрудный путь, остановить экспедицию, но при всем моем усердии, не могу я исполнить японского посольства, и особливо когда одне наглости офицеров могут произвесть неудачу и расстроить навсегда государственные виды. Я решился отправиться к государю и ожидаю только вас, чтобы сдать вам, как начальствующему краем, всю вверенную мне экспедицию»

Кошелев, получив сообщение о бунте на корабле, поспешал, как только мог, и прибыл в петропавловский порт 1 августа с двумя офицерами и шестьюдесятью солдатами, которых он взял по требованию Резанова для усмирения мятежников. К его изумлению, в порту все было спокойно. Команда «Надежды» занималась исправлением корабельной оснастки; привезенные припасы и товары были выгружены на берег; туда же свезена для осмотра и просушки большая часть подарков, предназначенных для доставки в Японию. Гемерал-майору, известному своей добропорядочностью и справедливостью, не составило труда разобраться в истинной картине произошедшего.

 Целую неделю Кошелев старался примирить конфликтующие стороны. Резанов не жалел слов, чтобы изобразить поведение Крузенштерна и других офицеров, как посягательство на лицо, удостоенное доверия государя императора, Крузенштерн же, ставя интересы дела выше личной обиды, действительно сожалел, что сорвался  и вступил в недостойную перепалку с тешившим свое честолюбие вельможей. Наконец, было достигнуто соглашение. Офицеры «Надежды», в полной парадной форме, при шпагах, во главе со своим командиром явились в дом, где квартировал посланник, и принесли свои извинения за нанесенные ему оскорбления.

Резанов ответил письмом Кошелеву: «…польза Отечества, на которую посвятил уже я жизнь свою, ставит меня выше личных мне оскорблений, лишь бы успел я только достичь моей цели, то весьма охотно все случившееся предаю забвению и покорнейше прошу вас оставить бумаги мои без действия».

Над Авачинской бухтой прогремели залпы артиллерийского салюта: это на борту «Надежды» Крузенштерн провозгласил тост во здравие Резанова, а Резанов – во здравие Крузенштерна.

Посольство в Японию, куда «Надежда» направилась из Петропавловской гавани, закончилось неудачей. Вряд ли в этом можно винить Резанова – страх перед проникновением в страну чужеземного влияния был для правителей сегунской Японии сильнее любых экономических выгод.

Поминая русскую мать, матросы перетаскивали обратно на корабль выгруженные на берег по требованию властей пушки, ружья, порох, с изумлением рассматривали не принятые японским императором подарки от русского императора, перевозка которых на корабле доставила множество хлопот Крузенштерну и ратманову: огромных размеров зеркала, большущие ковры и гобелены, на одном из которых был изображен государь Александр Павлович во весь рост, чудесные часы в виде бронзового слона – размером с лошадь, электрическая машина, пускавшая трескучие искры, когда крутился ее диск с серебряными наклейками. Много, много было еще занятных вещичек, и теперь эти диковинки приходилось со всеми предосторожностями грузить на корабль, чтобы доставить обратно, в Россию.

«Надежда» привезла в Петропавловск Резанова (которого Крузенштерн стал именовать «господин камергер» – какой он теперь «господин посланник»!) и отправилась решать свои задачи научно-гидрографической экспедиции.

К продолжению