Море Бобровое

Глава одиннадцатая

Промышленники – жители острова Кадьяк – эскимосы, которых называли «конягами», а лисянский называл просто «кадьякцами», охотились на морских бобров на байдарках, целыми флотилиями выходившими к месту промысла. Охотник, обнаруживший морского бобра, кидает в него дротик – стрелку и поднимает весло, чтобы обозначить то место, где калан нырнул в воду. Байдарки расходятся в разные стороны, образуя кольцо вокруг этого места на таком примерно расстоянии от центра, какое зверь может проплыть под водой. В тихую погоду место, где калан нырнул, узнают по пузырям, поднимающимся на поверхность, а при волнении поверхности моря он ныряет обычно против ветра. Как только калан вынырнет, охотники мечут в него свои стрелки, и если он нырнет снова, то ближайший к нему охотник поднимает весло, и все повторяется в той же последовательности, пока зверь не будет убит или не обессилет настолько, что не сможет нырнуть. Чтобы определить, где расстояние между байдарками побольше, калан столбиком высовывается из воды, но тут он и подвергает себя наибольшей опасности. Погоня за одним каланом продолжается иногда по несколько часов, и бывает, что раненый зверь лапами вырывает из себя стрелку. Легкой добычей охотников становится самка, у которой ранен детеныш. Она ни за что не оставляет свое дитя и кидается на байдарку, откуда слышен его голос…

А в июне 1805 года камергер Резанов на компанейском судне «Святая мария» отправился из Петропавловской гавани в Русскую Америку. Командовал судном молодой, но уже прекрасно себя зарекомендовавший лейтенант Николай Хвостов, в числе нескольких офицеров принятый на службу в Российско-Американскую компанию. «Мария», оснащенная как бриг – двухмачтовое судно с прямыми парусами на обеих мачтах, была построена всего год назад в Охотске, но на переходе к Камчатке получила сильную течь и по этой причине была вынуждена зайти в Петропавловск для починки.

Хвостов, как и его друг и соратник, мичман Гавриил Давыдов, был очарован обходительностью камергера (видно, не прошел даром урок, преподанный офицерами «Надежды» и «Невы»!) Знакомство с Резановым изрядно сбило с самонадеянных офицеров ощущение собственной исключительности. Всего через месяц после отплытия Хвостов пишет:

«Вот человек, которому нельзя не удивляться. Скажу справедливо, что я и Давыдов, им разобижены: до сих пор мы сами себе удивлялись, как люди, пользующиеся столь лестным знакомством в столице, имея добрую дорогу, решились скитаться по местам диким, бесплодным, пустым или лучше сказать страшным для самых предприимчивых людей. Признаюсь, я не говорил и не думал и не приписывал одному патриотизму и в душе своей гордился; вот была единственная моя награда! Теперь мы должны лишиться и той, встретившись с человеком, который соревнует всем в трудах… Все наши доказательства, что судно течет и вовсе ненадежно, не в силах были остановить его предприимчивого духа. Мы сами хотели возвратиться на фрегате в Россию, но гордость, особливо когда сравнили чины, почести, ум, состояние, то в ту же минуту сказали себе: идем, хотя бы то стоило жизни, и ничто в свете не остановит нас…

… Я не могу надивиться когда он спит! С первого дня нашей встречи, я и Давыдов всегда при нем, и ни один из нас, не видал его без дела. Но что удивительнее: по большей части, люди в его звании бывают горды; а он совсем напротив… »

Плавание, начавшееся при плохой погоде, прошло благополучно, и уже в августе 1805 года «Святая Мария» подошла к первому пункту, посещаемому Резановым в Русской Америке, – поселению на острове Кадьяк.

Здесь камергер встретился со старыми своими знакомыми – членами духовной миссии, которую возглавлял теперь иеромонах Гедеон, прибывший на «Неве» в прошлом году. Гедеон первым делом нажаловался на капитан-лейтенанта Лисянского и мичмана Василия Берха, которые безо всякого почтения к его духовному сану обращались с ним в путешествии и вообще, по его мнению, были опасными вольнодумцами, безразлично относившимися к слову Божию. Гедеон хотел угодить Резанову, высказав свое отношение к его обидчикам, которые участвовали в «бунте» на борту «Надежды», куда они прибыли по приглашению Крузенштерна. Резанову же, наоборот, было неприятно воспоминание об унижении, которому он подвергся тогда, во время стоянки кораблей экспедиции на Маркизовых островах, тем более что, в отличие от офицеров «Надежды», Лисянский и Берх так и не принесли ему свои извинения.

Резанов был понаслышан о тянущемся вот уже десяток лет конфликте между членами духовной миссии на Аляске, теми монахами, которых он в свое время сопровождал в дороге от Петербурга до Иркутска, и главным правителем Российско-Американской компании Барановым. Ему не раз уже приходилось читать доходившие до столицы жалобы миссионеров, и вот теперь предстояло на месте разобраться в обстановке.

Нет, Резанов вовсе не забыл, как еще Шелихов, сопровождавший миссионеров в пути от Иркутска до Охотска, с изумлением делился своими впечатлениями о монашеской братии: что он, Шелихов, ожидал и что получил. Монахи, еще не прибыв в Америку, уже как будто бы устроили гонку – окрестить как можно больше якутов, повстречавшихся им в пути. А потом, прибыв на Уналашку, крестили всех подряд, а уж на Кадьяке счет окрещенных пошел на тысячи. Отец Макарий ездил по острову, крестил и венчал, крестил и венчал, не интересуясь, был ли абориген крещен ранее. Случалось, что одни и те же алеуты и кадьякцы вносились разными миссионерами в списки новокрещенных под разными именами дважды и даже трижды. В отчетах, отправляемых своему церковному начальству, указывалось число окрещенных куда большее, чем вообще было жителей на островах…

«Должна же быть от миссионеров какая-нибудь польза компании», - не без оснований полагал Баранов. он рассчитывал, что обращение туземцев в единую с русскими веру будет способствовать их сближению, а проповеди среди бесшабашной вольницы промышленников благоприятно воздействуют на их необузданные нравы. Спервоначала он был рад и тому, что в составе миссии оказались имевшие познания и опыт в инженерном и горном деле Ювеналий и брат его Стефан – как не хватало специалистов во владениях Нового Света! Но Иоасаф напрочь отказал Баранову в участии миссионеров в мирских делах. «Ладно, лишь бы не мешали», - согласился Баранов. Он отвел миссии большой участок земли, дал людей и материалы для строительства, и скоро за оградой был поставлен жилой дом, подсобные строения, возведена церковь.

Афанасий, к службам мало пригодный по причине слабости рассудка и склонности к пьянству, больше занимался огородами, Герман выпекал хлеб для братии да не без удовольствия делал разную черную работу. А остальные продолжили соревноваться в обращении туземцев скопом в истинную веру, о чем Резанов с сарказмом писал, познакомившись с их деятельностью:

 «О духовной миссии скажу вам, что она крестила здесь несколько тысяч, но только, что литературно сказать – крестила. Видя нравы кадьякцев несколько смягченными, не отношу я нимало к трудам миссии, но ко времени и собственным способностям их. Монахи наши никогда... не искали развивать понятия диких, не умели входить в обширные виды ни правительства, ни компании. Они купали американцев и когда по переимчивости их умели они в полчаса хорошо крест положить, то гордились успехами и, далее способностями их не пользуясь, с торжеством возвращались, думая, что кивнул, мигнул и все дело сделано».

 Особенно усердствовал Ювеналий. Он, пренебрегая предупреждениями и прямым запретом Баранова, отправился на материковую часть Аляски, жители которой с нескрываемым недоверием относились к пришельцам  и с которыми еще только-только завязывались первые связи. Резанов не стеснялся в выражениях, описывая гибель миссионера:

 «На полуострове Аляска завелся было... торг с горными народами, великие пользы открывавший. Монах Ювеналий тотчас улетел туда для проповеди, крестил их насильно, венчал, отнимал девок у одних и отдавал другим. Американцы все буйство его и даже побои долго сносили, но наконец опомнились, что этого урода избавиться можно, и, посоветовавшись между собою, кончили тем, что убили преподобного; да об нем и жалеть бы нечего, но принесли в жертву ожесточению своему и всю артель русских и кадьякцев, не оставя ни одного живого».

 А тянувшийся уже много лет конфликт с правителем Барановым начался еще с первых месяцев пребывания миссии на Кадьяке.

Первая зимовка выдалась голодной. Баранов предложил братии зарабатывать на пропитание рукоделием, что с возмущением было отвергнуто. Съеден был весь привезенный из Охотска скот, и даже собаки. Монахам приходилось питаться собранными на берегу ракушками, «аки акридами», с гневом и возмущением говаривал Иоасаф. Спустя полгода после закладки церкви он уже писал жалобу Шелихову, что постройка ее идет медленно и что баранов препятствует миссии в выполнении ее предназначения, не желая допускать алеутов к крещению: «А причина тому та, что жизнь их развратная. Я едва мог убедить некоторых жениться. А прочие и слышать о том не хотят. А девок держат все публично. Да еще не по одной».

Этот довод постоянно выдвигался против Баранова, которого первого обвиняли в двоеженстве. Все знали, что Баранов, у которого в России осталась жена Матрена, живет во грехе с индианкой, дочерью вождя колошей, которую назвали при крещении анной Григорьевной, и прижил от нее детей, названных православными именами - Антипатра и Ирину.

Иоасаф был глубоко убежден, что власть церкви выше, чем мирская власть какого-то озабоченного греховными земными делами человечка небольшого роста. Он нисколько не сомневался в своем праве советовать Шелихову заменить Баранова на посту правителя его компании на какого-нибудь иного человека, который в руководстве аборигенами полагался бы на советы и наставления церкви. А баранов, наоборот, считал, что церковь для того и призвана в Новый Свет, чтобы помогать ему, Баранову, представляющему здесь интересы компании и государства. После смерти Шелихова разлад только увеличивался.

Желая усилить свое влияние в Северо-Американской компании, Иван Голиков предложил учредить на Аляске архиерейскую кафедру. Синод усмотрел в этом меру по усилению российского влияния в заморских владениях и представил соответствующее предложение императрице Екатерине. Та благосклонно отнеслась к предложению и, распорядившись возвести Иоасафа в сан «Епископа Кадьякского и прочих принадлежащих к тому в Америке островах», положила из казны на содержание епископского дома «по четыре тысячи триста рублей и 80 рублей и по осемнадцати копеек».

 Но Екатерина вскоре умерла, а взошедший на престол Павел был склонен поддерживать не церковников, а промышленников.

В 1799 году  Иоасаф, возведенный в сан епископа, погиб вместе с кораблем, на котором возвращался  после рукоположения в Иркутске. Правление образовавшейся Российско-Американской компании не было склонно тратиться на архиерейство, и затея эта больше не возобновлялась.

А монахи после отбытия Иоасафа в Иркутск почти перестали покидать пределы своего огороженного частоколом участка. Кто занимался огородничеством, кто вступал в шумные ссоры со своими собратьями, отец макарий самовольно отправился в Охотск, а оттуда – и в Петербург с очередными жалобами на Баранова; иные из братии донимали главного правителя своим «пьянством и буйством», так что тот даже грозился заковать их в цепи, а тронувшегося в буйстве рассудком Афанасия и вправду сажал на цепь.

Сочинил донос на Баранова и Герман, который, вообще-то говоря, не очень вникал в дела правителя. в доносе написал, что с ведома Баранова творятся вопиющие безобразия, что им  незаконно приобретены несметные богатства (которых он, как и никто другой, никогда не видел) и что выделяемые казной деньги на содержание миссионеров до них не доходят.

 Вступившему на престол императору Александру I Синод доложил, что управление делами Российско-Американской компании не обращает внимания на духовную миссию и не помогает ей в выполнении ее задач. По указанию императора Синод принял решение направить на Аляску своего уполномоченного, чтобы ознакомиться с фактическим состоянием дел в миссии и оказать ей необходимую помощь. Санкт-Петербургский митрополит подобрал для этого кандидатуру иеромонаха Александро-Невской лавры Гедеона, человека образованного и к тому же имевшего большой и разносторонний опыт преподавательской работы: он преподавал в семинариях и французский язык, и риторику с философией, и математику.

Прибыв на Кадьяк, Гедеон, настроенный решительно выступить в поддержку миссионеров, растерялся: главный правитель Баранов четко и аргументировано выложил факты недостойного поведения, самоуправства, буйства и стяжательства миссионеров. Вернувшийся на Кадьяк после обхода на «Неве» Алеутских островов Лисянский подлил еще масла в огонь: «…приехавший из Кенайского залива промышленник уведомил нас, что его обитатели живут спокойно, но только требуют, чтобы к ним не присылали наших священников. В противном же случае они поручили ему сказать, что убьют первого, кто только осмелится к ним приехать».

Выполняя поручение Резанова, полученное еще до отправления в путешествие, Гедеон попытался разобраться с обучением детей во владениях компании.

Главный правитель Баранов, как и Шелихов когда-то, был поборником просвещения местных жителей, в особенности детей от смешанных браков – креолов, прекрасно понимая, что именно из них вырастут служащие компании, связанные с нею кровным родством. Он всегда поддерживал организацию школ на новых землях, однако наладить в них систематическое обучение не удавалось из-за нехватки подготовленных преподавателей. На острове Кадьяк тоже было две школы: в одной, для девочек, учительствовала жена правителя кадьякской конторы Баннера, в другой, для мальчиков, - некто Юдин, простой промышленник. Ему бы самому поучиться, да и не раз Баранов обращался к монахам – людям вроде бы образованным – с просьбой заняться преподаванием, тем более что школа для мальчиков и располагалась-то на территории миссии, но каждый раз они с негодованием отказывались.

Гедеон по поручению Резанова доставил на Кадьяк целую библиотеку в 1200 книг, столь необходимых для обучения детей, и расширил школу для мальчиков, преподавать в которой поручил отцу Нектарию. Там намечено было обучать чтению, письму, русской грамматике, катехизису, основам истории и географии. На соседнем острове Афогнак открыл еще одну школу, в которой дети должны были обучаться огородничеству, рыболовству, распознаванию и сбору полезных кореньев и трав, предусмотрено было даже сапожно-башмачное отделение. преподавать в эту школу были посланы монахи Герман и афанасий. Собрана была едва ли ни сотня детишек, содержавшихся на компанейском счете. Они с жадностью тянулись к учению. Только проку и от Нектария, и от Германа с Афанасием было мало: учителя из них получились никудышные.

Прибывший на Кадьяк Резанов пробыл там три недели. Он энергично принялся за работу, стремясь прежде всего поправить школьные дела. Взяв с собой Хвостова и Давыдова при полной офицерской форме, да и сам в камергерском мундире с лентой и орденами, Резанов устроил экзамен для детишек-креолов и остался настолько доволен их тягой к учению, что вручил награды и даже распорядился отправить четырех мальчиков для продолжения учебы в Россию, в штурманское училище в Кронштадте.

Однако столь высокая оценка дана была скорее природным способностям детей, а вовсе не их школьной подготовке. Что делать с горе-преподавателями – Резанов и сам не мог сообразить. Он сообщал впоследствии в Петербург, что «распекал» монахов «келейно и в присутствии отца Гедеона», «стыдил, что не знают они американского языка по сие время… Поручил им собирать словарь… но как всякое дело им медведем кажется, то приступил я сам к сочинению словаря сего…»

Комбинируя «кадровые решения» из небогатого наличного состава, Резанов поручил было Нектарию директорствовать в двухклассном училище, в которое была преобразована школа для мальчиков, но вскоре как-то сами собой директорские обязанности вернулись к Гедеону.

Покидая Кадьяк, Резанов, склонный по характеру своему к педантичной пунктуальности, оставил инструкции, в которых наказал принимать в училище мальчиков без ограничения количества и независимо от происхождения. Выпускников училища определять на работу в компании матросами, конторщиками, мастеровыми, писарями, а по десять человек из них ежегодно направлять первоначально в Иркутск, где им сделают введенную еще императрицей Екатериной прививку оспы, а оттуда в Москву и Петербург для обучения ремеслам и наукам. По истечении пяти лет они должны быть заменены другими воспитанниками и вернуться на службу во владения компании. Школа для девочек была поименована «Дом благодарения Марии», в нее также надлежало принимать на учение креолок и лучших выпускниц отправлять в Россию для обучения рукоделиям и хозяйству.

Переход к крепости Новоархангельской был недолгим, и вот, наконец, Резанов впервые встретился с правителем Русской Америки Александром Андреевичем Барановым, недавно получившим от императора чин коллежского советника, а с ним – потомственное дворянство. Резанов пребывал в сомнениях. То, что он увидел и на Кадьяке, и на Ситке, он оценил казавшимся ему метким выражением: «пьяная республика». «Люди, идущие на промысел, суть частью народ буйный, пьяной и столь развращенный, что всякое общество должно счастием считать, что избавилось их», - писал Резанов в Петербург. Но нельзя было не убедиться в том, что благодаря именно этим людям, которые отнюдь не получают достойного вознаграждения за свой невероятно тяжелый труд, акционеры компании богатеют год от года. С одной стороны, еще в Петербурге до Резанова доходили жалобы на главного правителя и слухи о его злоупотреблениях, да и без того были очевидны его жесткость, переходящая в жестокость, его требовательность, граничащая с самоуправством. Все это отнюдь не настраивали на положительную оценку деятельности правителя. Но, с другой стороны, только здесь, на месте, можно было оценить те невероятные трудности, которые приходилось ежедневно преодолевать этому усталому пожилому человеку, обеспечивающему на краю света соблюдение интересов не только компании, служащим которой он был, но и самой России. А проводимая ревизия свидетельствовала об абсолютной честности и бескорыстии правителя, что было совсем уж неожиданно для человека, вышедшего из купеческого сословия.

«Я скажу вам, милостивые государи, что Баранов весьма оригинальное и притом счастливое произведение природы. Имя его громко по всему западному берегу до самой Калифорнии. Бостонцы почитают его и уважают, а туземцы из самых дальних мест предлагают ему свою дружбу. Истинный патриот вполне оценит его...», - пишет Резанов в Петербург. В феврале 1806 года он сообщает императору: «...Намерен он был (Баранов) возвратиться в Россию, но я, видя край без сведущего начальства остающийся и лучших людей за ним последующих, объявил ему, что Вашему Императорскому величеству благоприятно будет, чтоб остался он здесь до присылки из России ему преемника, и он повиновался. Множество полезных его подвигов заслуживают беспристрастно ему отличие».

Резанов, большая часть жизни которого была отдана работе в разных судебных инстанциях, по праву считал себя знатоком российской судебной системы. Его не могло не удивить отсутствие в Русской Америке какого-то установленного порядка судопроизводства, и по его указанию был учрежден суд для рассмотрения долговых претензий, жалоб на притеснения и обиды, споров между промышленниками и ссор между  туземцами и русскими. Суд получил название «расправа промышленных и американцев». В суде председательствовал один из служащих компании, в состав его входили двое русских, а если рассматривались дела, касающиеся коренных жителей – еще и двое туземцев.

Резанову подвернулся случай продемонстрировать силу закона, устроив образцово-показательное действо в специально созванном собрании простого народа – матросов с кораблей, промышленников и аборигенов, возглавляемых своими тойонами. Некий мещанин Куликалов, женившийся на американке, избивал ее и сына – грудного младенца смертным боем. Привезенный с острова Атки злодей на этом собрании был прилюдно закован в кандалы, и Резанов объявил собравшимся, что преступник будет отправлен с первым попутным транспортом в Охотск и оттуда доставлен в Иркутск, где его ждет строгий суд и неизбежное наказание. «Для Вашего Императорского Величества, - добавил камергер, - равны все подданные, и любое преступление – промышленника ли, американца ли – будет строжайше наказано».

Смешанные браки стали предметом глубоких раздумий Николая Петровича. Он понимал, что взрослые мужчины, на годы оторванные от родных мест, неизбежно сходятся с туземными женщинами. Нередко, отработав по контракту свой срок, промышленник возвращался в Россию, оставив жену и детей в Америке на произвол судьбы. Но еще хуже было, если он забирал их с собой. На Камчатке или в Охотске он пропивал все, заработанное за годы тяжкой жизни на чужбине, а потом снова завербовывался на промысла. А жена с детьми, оказавшись в совершенно чуждой и непонятной ей обстановке без всяких средств к существованию, была обречена на нищенство и гибель.

«Поверьте, Милостивые Государи мои, – сообщал Резанов в одном из писем, – что американцам нужны только примеры семейственной жизни и хозяйства – но их нет здесь; нужно заняться ими – но сие упущено из виду; нужны примеры доброй нравственности – но они все реже»

К окончанию