| Море Бобровое
Глава девятая
«А скажи мне, любезный друг Николай Петрович, почему обезьяну называют обезьяной? Ведь ни к каком ведомом мне языке подобного слова нет, кроме нашего, русского?» – спрашивал граф Платон Александрович сослуживца своего по Смоленскому драгунскому полку Николая резанова, поддразнившего, тыкая пальцем, любимую обезьянку фаворита.
«А я думаю, любезный граф (у резанова язык не поворачивался называть его, как бывало, "Платошей”), что это слово появилось в нашем языке при тишайшем царе Алексее Михайловиче. Тогда итальянские шарманщики по Москве ходили с обезьянками на плече, счастье на билетике вытаскивали, разные кунштюки выказывали, а праздные люди, изумляясь их проделкам, спрашивали: "А это он может?” И хозяин презабавной мартышки с важностию отвечал: "Он может”, что по-итальянски произносится: "Абассиан”… А зеваки понимали, что это имя у него такое – Абизьян».
Платон Александрович ласково улыбнулся, а сам в памяти зарубку сделал: «Надо будет насчет обезьяны голубушке моей, матушке-императрице, рассказать…»
Да, высоко залетел Платоша Зубов, выше не бывает. Ну, на лицо он весьма приятен, но умом или познаниями не блещет, разве что по-французски выучился говорить лучше любого француза. А, выучившись, он хорошо понял, что главная заповедь для того, кто в жизни хочет преуспеть, французами же и выражена, как отчеканена: «Шерше ля фам», то есть «Ищите женщину». Это он, Платон Зубов, двадцатидвухлетний штабс-ротмистр лейб-гвардии конного полка, не упустил свой случай попасться на глаза шестидесятилетней императрице и душой и телом ей отдаться, несмотря на неприлично огромную разницу в возрасте. Неприлично – это для тех, кто во прахе родился и во прахе же и умрет, а он, Платон, теперь и граф, и генерал-адьютант, и многих орденов кавалер, и богатства у него – не сосчитать, на карту ставит многие тысячи, не считая. И какое ему дело до того, что где-то шепоток идет, что-де у государыни-императрицы «зубная боль» – он-то знает, что любовь у нее совсем не «платоническая» (хотя, смотря в каком смысле это говорится?), и пусть завистники говорят, что во дворце он «ходит через верх»…
В различных вариантах биографии Николая Петровича резанова вплоть до 1803 года довольно много противоречий, нестыковок и просто неясностей. Между тем, уточнение событий его жизни в течение 39 лет, предшествовавших отправлению в Русскую америку, могло бы многое объяснить в его поведении во время экспедиции, которому разные исследователи дают прямо противоположные оценки...
Вспоминал ли Коля Резанов свое детство? Будучи человеком, в соответствии с модой века, сентиментальным, надо думать, нередко вспоминал. Энциклопедия сообщает, что он родился в 1764 году в Санкт-Петербурге. образование и воспитание получил в родной семье. Но относительно места, где провел детские годы герой нашего рассказа, энциклопедия умалчивает. известно, что дед его, полковник Гавриил Резанов, в 1745-1746 годах проводил ревизию в Иркутске, причем приехал он в Иркутск из Томска, а уехал – в Тобольск… отец Николая, Петр Гаврилович, по крайней мере, уже спустя три года после рождения сына жил в Иркутске, имея собственный дом, и прожил в городе не менее десяти лет. Конечно, сибирские корни Резанова не могли не сказаться в его последующем интересе к Русской Америке, связанной с Сибирью – Иркутском, Тобольском, Томском – кровными узами.
Петр Резанов имел гражданский чин коллежского советника, что по Табели о рангах соответствовало воинскому званию полковника, и занимал должность председателя иркутского совестного суда. Такие суды занимались, по преимуществу, рассмотрением гражданских дел, причем им было дано право принимать решения не только по закону, но и «по совести» – отсюда и необычное название. Родовитая семья Резановых давно уже безнадежно обеднела, и, в сущности, кроме репутации честного и справедливого человека, другого богатства у Резанова – старшего не было. Да и этот его драгоценный капитал был поставлен под серьезную угрозу, когда его обвинили в пропаже 292 рублей и 33 копеек с четвертью – суммы, внесенной в суд в обеспечение одного из имущественных исков. Дело об утрате этих денег тянулось не то восемь лет, не то целых двадцать шесть, пока обвинение с судьи не было окончательно снято решением Правительствующего Сената.
Домашнее воспитание Николай получил отличное. Он превосходно владел французским и немецким языком и довольно сносно – английским. По обыкновению, принятому в дворянских семьях того времени, уже в 14-летнем возрасте Николай поступил в военную службу, поначалу числился по артиллерии, но вскоре он – уже офицер в лейб-гвардии Измайловском полку. Трудно поверить, что в этот престижнейший полк юный офицерик мог попасть без протекции; упоминают о знакомстве его отца с Гаврилой Романовичем Державиным – так ли это?
Вот две взаимоисключающих версии: «В возрасте 21-22 лет (то есть в 1785 – 1786 годах) оставил военную службу в результате происков соперников» – какие происки и каких соперников? «В 23 года (то есть в 1787 году) поручик лейб-гвардии Резанов командовал гвардейским отделением, охраняющим Екатерину Великую при её возвращении из Крыма в Петербург».
Но так или иначе, черная полоса проходит по карьере Николая Резанова. Блестящий молодой гвардейский офицер, стоявший на карауле у спальни Екатерины II, он попадает в заштатный Псков, где служит в губернской казенной палате (в суде по гражданским делам – как и отец!), имея чин коллежского асессора, что соответствует лейб-гвардии штабс-капитану или штабс-ротмистру.
А, между тем, богатую он получит практику в запутанной казуистике российского судопроизводства, приобретет навык в терпеливом и скрупулезном раскручивании дел, в безукоризненном оформлении юридических документов, в подготовке безупречно стройных заключений и ведении канцелярского хозяйства, что впоследствии сослужит ему хорошую службу.
Но эта провинция давит и засасывает энергичного и честолюбивого молодого человека, и три года, прошедшие в неустанных канцелярских трудах, уже считает он за пять лет. И снова какая-то неведомая нам протекция возвращает его в столицу, и вот он уже, бывалый бюрократ, служит теперь в Санкт-Петербургской казенной палате, он, проливавший в глуши слезы по своей загубленной жизни, снова полон надежд. Уж не Платоша ли зубов, пожалованный полковником и флигель-адьютантом и начинающий стремительное восхождение вверх, по щедрости душевной порадел товарищу недавних лет?
Граф иван Григорьевич Чернышев, вице-президент Адмиралтейств-коллегии, мог приметить старательного молодого офицера, еще когда сопровождал императрицу Екатерину во время ее путешествия по южным провинциям России и в Крым. А тут как раз граф, уже имевший все высшие российские военные ордена, был награжден алмазными знаками ордена святого Апостола Андрея Первозванного «за труды в вооружении флотов при управлении Морским департаментом». Будучи по натуре своей склонен к лени, за что от самой матушки-императрицы получил прозвище «барин», Чернышев, достигший высших наград, уразумел, что больше ему нет необходимости на службе проявлять усердие, а хорошо бы подыскать человечка, который бы за него тянул воз черновой работы. А человечек этот тут как тут – все тот же Николай Резанов, и Чернышев берет его начальником своей канцелярии.
Невидная вроде должность, а седые адмиралы искали его благорасположения, и не то, что обер-офицеры – капитаны I ранга перед ним навытяжку стояли. Может быть, там и зарыты были корешки будущих конфликтов Николая Петровича с капитан-лейтенантами, не привыкшими навытяжку стоять ни перед какими чинами?
Но, конечно, эта непродолжительная служба сыграла огромную роль в его познании флотских дел, и, конечно же, он познакомился с документами готовившейся годами тремя раньше грандиозной кругосветной экспедиции под командованием 29-летнего капитана I ранга Григория Ивановича Муловского, близкого родственника Ивана Григорьевича Чернышева. Всё было предусмотрено в детально разработанной Адмиралтейств-коллегией инструкции: и доставка грузов в русские владения на Тихом океане, и закрепление за Россией этих владений, и заведение торговли с Японией, и открытие новых земель с составлением их точнейших карт. А от обещанных наград и привилегий дух захватывало: всем офицерам – внеочередное производство и двойное жалование. начальнику экспедиции Екатерина II изволила лично определить порядок награждения: «когда пройдет он Канарские острова, да объявит себе чин бригадира; достигши мыса Доброй Надежды, возложить ему на себя орден Святого Владимира 3-го класса; когда дойдет до Японии, то и получит уже чин генерал-майора».
Экспедиция не состоялась из-за начавшейся войны с Турцией, и Николай подсознательно определил, что это ему выпадет честь осуществить невиданное путешествие, это его ждут почести и слава. Он еще не представлял даже приблизительно, как ему удастся осуществить сие славное свершение, но что осуществит его именно он – в этом он уже не сомневался.
Резанов хорошо понимал, что чиновничья должность в Адмиралтейств-коллегии сама по себе не сулит дальнейшего продвижения вверх, туда, где уютно расположился Платоша Зубов. Ах, с каким чувством декламировал Николай Петрович звучные строки Гаврилы Державина:
«Услышь, услышь меня, о Счастье!
И, солнце как сквозь бурь ненастье,
Так на меня и ты взгляни;
Прошу, молю тебя умильно,
мою ты участь премени…»
Нет, не напрасно Николай Резанов вспомнил Державина. Поэт как раз был назначен «секретарем для доклада по сенатским мемориям» непосредственно при императрице Екатерине, иначе говоря, лицом, представляющим императрице прошения и предложения по их удовлетворению. И Резанов, ни секунды не колеблясь, принимает предложение стихотворца стать правителем его канцелярии. Он надеялся, что в этой должности будет иметь, наконец, прямой доступ к ее величеству, – и не ошибся. Прямодушный и горячий Державин, докладывая дела императрице и требуя справедливого их решения, не сдерживал эмоций; однажды даже схватил государыню за край мантильи, так что она вынуждена была позвать на помощь. Поэтому Екатерина не без удовольствия принимала с докладом вместо не в меру пылкого поэта его превосходно воспитанного, красивого и обходительного начальника канцелярии. Она стала употреблять его для своих особых поручений, чем, конечно, вызвала неодобрительные мысли у Платона Александровича, своего не терпящего соперников фаворита. И у Зубова быстренько нашлось незамысловатое решение возникшей проблемы: отправить своего возможного соперника с глаз императрицы долой. И предлог вполне благовидный нашелся.
В далеком городе Иркутске, недавно ставшем столицей Восточно-Сибирского генерал-губернаторства, там, где служил отец Николая Резанова, вошел в силу энергичный и предприимчивый купец Григорий Шелихов. Со многими идеями касательно русских владений в Америке он обращался и к иркутскому губернатору, и к императрице Екатерине, и у самого Зубова покровительства искал. Одним из важнейших моментов в прожектах Шелихова было предложение о посылке на Аляску духовной миссии с целью совершения богослужений для оседлого русского населения и распространения православной веры среди коренного населения Русской Америки. Предложение это нашло поддержку и в Синоде, и у митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского, и у самой императрицы, которая подписала указ об отправке на Аляску через Иркутск духовной миссии во главе с иеромонахом Валаамского монастыря Иоасафом. Сопровождать миссию до Иркутска было поручено Резанову; на него же была возложена обязанность провести инспекцию компании Григория Шелихова. Екатерина II явно не доверяла сибирским купцам и их запискам о Северной Америке: «Что они учредили хорошо, то говорят они, нихто тамо на месте не свидетельствовал их заверения».
Миссия убыла из Петербурга 25 декабря 1793 года.
Иеромонах Иоасаф был человеком представительным, умевшим ладить с окружающими. В долгой дороге резанову было о чем с ним поговорить.
Иеромонах Макарий, по возрасту самый старший в группе, напротив, к разговорам не был склонен, особенно если в них могло быть затронуто его прошлое. По-видимому, ему было что скрывать.
Иеромонах Афанасий, родом из простых, в разговоры с Резановым не вступал, и то ладно, потому что склонен он был к неумеренному питию, за что постоянно получал внушения от иоасафа.
Иеродиакон Нектарий постоянно чем-нибудь болел. Немалое удивление у Резанова это вызывало – зачем в столь дальний и опасный путь послали человека со многими недугами?
Иеромонах Ювеналий пытался держать себя с Резановым на равной ноге – ведь он недавно еще был инженерным прапрощиком. Однако Резанов холодно, но решительно поставил его на место, и Ювеналий замкнулся в себе – поддерживать отношения с остальными участниками миссии он считеал ниже своего достоинства.
монах Герман и с виду, и в общении был простоват. Он охотно выполнял поручения братии, в ученые разговоры не лез, но можно было понять, что у него нередко было что-то свое на уме, чем он ни с кем не собирался делиться. В пути он легко сходился со случайными встречными, в особенности с людьми низкого или вообще неизвестно какого сословия. Дорога ему, в отличие от постоянно охавшего Нектария, откровенно нравилась, в пути он чувствовал себя как рыба в воде.
Отправляясь в дальний путь, Резанов испытывал двойственные чувства. С одной стороны, досадно было, что прерывается с таким трудом налаживаемая придворная карьера, и кто бы тому виной – Платоша Зубов, который до сей поры во всем его поддерживал. Но, с другой стороны, не само ли провидение упрямо подталкивает по направлению к Великому океану, к заморским землям, к свершениям, достойным древних героев Илиады и Одиссеи?..
В длинной дороге было время подумать, разложить по полочкам все, что было ему известно о Григории Ивановиче Шелихове, встреча с которым ждала в Иркутске. Еще в Петербурге Резанов от корки до корки проштудировал недавно изданную книгу с диковинным названием «Российского купца именитого Рыльского гражданина Григория Шелихова первое странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному океану к Американским берегам». Да и о поездке Шелихова в Петербург Николай Петрович был наслышан, хотя повстречаться с ним тогда не довелось.
В Иркутске Резанов встретил весеннюю оттепель и непроходимую грязь. Едва обнявшись с отцом, помывшись и переодевшись, Николай Петрович поспешил к генерал-губернатору – вручить ему именные депеши из Петербурга. Тут же был представлен ему и предмет его заинтересованности – именитый гражданин Григорий Иванович Шелихов. Как-то незаметно официальная цель миссии – инспекция Северо-восточной компании – смешалась с неофициальной – приятным времяпровождением в гостеприимном доме Шелиховых. Григорий Иванович представил столичному посланцу все бумаги компании, содержавшиеся в образцовом порядке, и принес свои извинения: ему необходимо было отлучиться в Охотск, чтобы отправить в Америку два судна, на одном из которых должны оплыть миссионеры. Состав миссии увеличился до десяти человек: в Иркутске к ней присоединили монахов Иоасафа (того же имени, что и глава миссии) и Стефана (брата ювеналия, горного инженера в прошлом) и двух послушников.
Возвратившийся по осени Шелихов был явно расстроен своими впечатлениями от миссионеров, с которыми ему довелось познакомиться вплотную. Он-то ожидал, что направление в заморские земли посланцев православной церкви будет служить просвещению коренных жителей и смягчению жестких нравов промышленников. Однако монахи никакого интереса к своей будущей пастве и условиям ее жизни не выказали. Они заранее с высокомерным презрением относились к «дикарям», с которыми им предстоит встретиться, и явно не собирались их просвещать, надеясь лишь окрестить побольше этих дикарей, чем заслужить отличие по своей службе. Почти все они держали себя надменно даже с доброжелательно относившимся к ним Шелихову, по инициативе которого и было предпринято их направление на служение, а что уж говорить о других.
Двойная итальянская бухгалтерия, знатоком которой считал себя ревизующий, показывала идеальную сходимость баланса и вдоль, и поперек – даже при желании не к чему придраться. А, по правде говоря, и желания-то придираться у Резанова не было, он не без удовольствия присматривался к милым сестричкам – дочерям Григория ивановича. Позже он сообщал в письме:
«... достоинства старшей дочери его привлекли еще более меня к его дому. Взаимные наши склонности были родителями благосклонно приняты, я получил руку ее…»
На самом деле всё было сложнее. Четырнадцатилетняя девочка-подросток, каких много, не так уж чтобы особенно привлекла внимание приезжего своими еще не раскрывшимися достоинствами. Он трезво взвешивал плюсы и минусы своего породнения с купцом. Он-то, Резанов, хоть и не княжеской или графской фамилии, а все-таки потомственный дворянин, и как посмотрят при дворе на его родство с купцом, простолюдином? Не загубит ли он таким мезальянсом свою с таким трудом складывающуюся карьеру?.. А с другой стороны – на взлете будущий тесть, мыслит не как лабазник из захолустья, а как государственный муж, глядишь, целая Америка будет под его началом. И тогда посмотрим, кто знатнее – одряхлевших родов графы да князья или он, воистину русский Колумб, как его Гаврила Романович в обыкновении величал. А приданое? На казенной службе, сколько ни зарабатывай, а тратить приходится еще больше – надо фасон держать. Нет, жениться, жениться!..
Батюшка неожиданно сомнение высказал. Уж на что он на любимого сына наглядеться не мог, пылинки с сюртука сдувал, а тут вдруг возьми да и скажи, что разное говорят про Григория Ивановича. Купец, конечно, он купец и есть: не обманешь – не продашь, но тут, сынок, не простым обманом пахнет, поговаривают, объехал он на кривой уважаемых людей, компаньонов своих, Голиковых Иван Ларионыча и Михаил Сергеича… А Николай Петрович неожиданно заговорил с отцом по-французски: «Папá, ву ву тромпэ, же не сюи па дакор!» Петр Гаврилович от удивления рот раскрыл: он уж и забыл, как по-французски говорить, с большим трудом догадался, что сын имел в виду – ты, батя, ошибаешься, и вовсе я с тобой не согласен.
К продолжению
| |
