Море Бобровое. Главы 1,2

 Глава первая

 «Боинг» быстро снижался, как будто проваливаясь в плотном воздухе. Впереди по курсу и внизу была видна взлетно-посадочная полоса, проложенная на перешейке, соединявшем две части острова, таком узком, что казалось – самолет непременно съедет в воду. Нет, не съехал. Здравствуй, Уналашка!

Саша тучинский, симпатичный молодой человек лет двадцати пяти, недавний киевлянин, специально выписанный из Лос-Анджелеса для обслуживания нашей делегации, представлявшей Петропавловск-Камчатский – город-побратим Уналашки, распределял прибывших между встречавшими согласно заранее составленному списку. Хозяева забирали гостей и покидали аэропорт. В конце концов из прибывших остался я один: мой опекун, намеченный принимающей стороной, почему-то не явился.

Наконец Саша отловил случайно забредшего в аэропорт местного жителя, который без колебаний согласился принять меня на постой. Хозяин мой, Дэн Мэрфи, как мне показалось, был слегка выпивши, но оказался человеком весьма общительным. Из всех предложенных ему вариантов моего имени он выбрал забавно выговариваемое им «Володька». Ну что ж, Володька так Володька (из врученного участникам делегации проспекта: «Вы, конечно же, знаете, что в Америке нет отчеств. Называйте себя по имени или по фамилии. Здесь также обращаются друг к другу уменьшительными именами – это вполне вежливо»). Дэн, техник по обслуживанию портальных кранов, приехавший из штата Орегон на заработки, работал в транспортной компании «Американ Президент Лайнс». Эта компания владела двумя десятками скоростных контейнеровозов, способных перевозить от одной до четырех тысяч двадцатифутовых контейнеров; все суда компании носили имена американских президентов.

Дэн жил в стандартной секции двухэтажного дома для служащих компании, которая предоставляла все необходимое оборудование, включая кухонную утварь и постельное белье. Квартира располагалась на двух уровнях: салон и кухня внизу, две комнаты наверху, два туалета – вверху и внизу, в верхнем, совмещенном с ванной, брошено несколько номеров журнала «Плейбой», – кажется, единственное замеченное в квартире чтиво (если считать, что «Плейбой» использовался для чтения). Простецкое холостяцкое хозяйство, для поддержания порядка в котором Дэн прилагал минимум усилий. Меня на первых порах удивило, что, отправляясь утром на работу, Дэн оставлял стиральную машину, в которой крутилась смена постельного белья, работающей без всякого присмотра, но у него это было в порядке вещей.

Из подаренных сувениров Дэну понравилась больше всего, конечно же, полосатая матросская тельняшка. Он тут же надел ее и красовался в таком виде перед своим дружком, алеутом Данилой (своим тезкой, собственно говоря). Данила был крайне немногословен, и трудно сказать, на чем основывалась их взаимная симпатия. Скорее всего, на совместной выпивке, за которой я однажды застал их, вернувшись вечером с какого-то мероприятия. Подвыпивший Данила отправился домой, а Дэн, не раздеваясь, мирно уснул на диванчике в салоне.

Дэн, добрая душа, как-то привел меня в местный магазин:

– Володька, я хочу купить для твоей жены французские духи. Какие духи она любит?

Признаться, вопрос застал меня врасплох. Какие духи? Да никаких французских духов ни ей, ни мне сроду видеть не приходилось. Единственное название, которое мне приходилось слышать, – это, конечно, «Шанель номер пять». Но как об этом сказать Дэну? Да и почем они – может быть, это безумно дорого? По российской привычке, на всякий случай, изображаю стеснительность: «Да что ты, Дэн, спасибо, не стоит беспокоиться…».

Дэн принял мою российскую жеманность за категорический отказ и на покупке французских духов больше не настаивал. Он завел меня в расположенный по соседству книжный магазин, принадлежащий моей старой знакомой по встречам на Камчатке, кипящей энергией Эби Вулбридж, и, уже не спрашивая меня, купил и подарил мне прекрасно иллюстрированную книгу «Алеутские острова». Я благодарен Дэну за этот подарок. Духи давно бы кончились, а эта книга лежит передо мной, как новенькая, и время от времени я снова и снова перелистываю ее страницы.

Я еще перед вылетом проштудировал сведения об Аляске и Алеутских островах.

Алеутские и Командорские острова были открыты экспедицией Беринга – Чирикова в 1741 году.

Алеутские острова расположены в северной части Тихого океана. простираясь цепью к западу до полуострова Аляска, они отделяют от океана Берингово море и состоят из четырех основных групп (считая с запада на восток): Ближние, Андреяновские, Крысьи и лисьи. Острова имеют вулканическое происхождение. В холодный период года (с октября по март) над северно-западной частью Тихого океана (более теплого по сравнению с материком) образуется область пониженного давления – Алеутский минимум, который определяет характер погоды на огромных пространствах океана и Азиатского материка.

восточнее Алеутских островов, в западной части залива Аляска, расположен остров Кадьяк, а в восточной части залива – архипелаг Александра с островом Ситка.

в Тихом океане, к востоку от полуострова Камчатка, находятся Командорские острова, которые сейчас входят в состав Камчатской области России.

Продвижение русских землепроходцев на восток в XVIII веке привело к присоединению Алеутских островов и Аляски к России под общим названием Русская Америка. В 1867 году Россия продала все свои владения в Русской Америке Соединенным Штатам; в настоящее время это – штат Аляска США.

Алеутские острова изобилуют русскими топонимами, на вскидку: Давыдов, Бобров, Коровин, Богослов, Три Сестры…

Уналашка – название второго по величине острова Алеутской гряды. Впрочем, это название варьируется: нередко встречается написание и произношение «Уналяска» и даже произношение «Аналяска» – последнее, конечно, объясняется спецификой английской орфоэпии. К острову Уналашка вплотную примыкает небольшой остров Амакнак, на котором, собственно, и расположен аэропорт. Водное пространство между Уналашкой и Амакнаком образует бухту Илюлюк с защищенными гаванями Датч-Харбор и одноименной с заливом гаванью Илюлюк. Остров Амакнак защищает с севера Капитанскую бухту, в вершине которой находится гавань Порт Левашова. Все эти бухты и гавани обеспечивают прекрасные условия для укрытия и стоянки морских судов; там расположен международный порт Датч-Харбор.

мне далеко не сразу удалось разобраться: Уналашка и Датч-Харбор – это разные населенные пункты или один и тот же, только именуемый по-разному, тем более что на географических картах и даже в бумагах, которые получили члены нашей делегации, использовалось то одно название, то другое, то оба сразу, а иногда даже через дробную черту: Датч-Харбор/Уналашка. Пришлось затратить немало усилий, чтобы выяснить: название Датч-Харбор часто применяется к части города на острове Амакнак, который соединен с островом Уналашка мостом. Датч-Харбор в настоящее время является частью города Уналашка.

Коренные жители – алеуты носят, как правило, русские имена и фамилии. Странно выглядят здесь, на далекой от России земле, православные кресты на местном кладбище. В центре Уналашки, совсем рядышком с тихой бухтой, стоит православная церковь, возведенная еще во времена отца Иоанна Вениаминова, знаменитого ученого и просветителя, впоследствии ставшего митрополитом Московским под именем Иннокентий. Служит в ней на церковно-славянском языке священник-алеут, который русского языка не знает, но, говорят, что тексты молитв ему понятны.

Выступавший перед нашей делегацией профессор Рэй Хадсон подарил мне ксерокопию «Карты морских открытий, российскими мореплавателями на Тихом и Ледовитом морях в разные годы учиненных», которая «сочинена и по новейшим наблюдениям иностранных мореходцов выправлена и гравирована 1802 года». Как интересно; значит, эта карта использовалась как новейшая в кругосветной экспедиции Крузенштерна! Камчатка на ней – совсем как на современных картах, а вот Сахалин не очень похож. А между Сахалином и островам Хоккайдо на карте показан еще один изрядных размеров остров, именуемый «Каразуто или Шиша». Интересно, откуда он взялся?

А огромное водное пространство между Азией и Северной Америкой, отделенное от основной площади «Южного океана или Тихого моря» Алеутскими и Командорскими островами, на карте поименовано «Море Бобровое».

Морям нередко даны имена по названиям стран, берега которых они омывают: Норвежское, Аравийское, Ирландское, или в честь выдающихся мореплавателей: Дейвиса, Беллинсгаузена, Баффина. Это, конечно, хорошая традиция, и справедливо, что, начиная с 1818 года, на российских картах море, о котором идет речь, именуется Беринговым. Но все-таки жаль, что исчезло единственное во всем Мировом океане название моря, полученное по имени забавного и беззащитного животного… Он, право же, заслужил, чтобы его имя сохранялось не только на старинной карте.

Глава вторая

 С рассветом пришел туман. Калан Узулях, еще не желая просыпаться, нежился на воде, слегка покачиваемый небольшой волной. Как всегда, он спал, плавая на спине, так что наружу высовывалась усатая морда да брюхо, на котором он сложил пятипалые лапы. В таком же тихом блаженстве неподалеку то ли спали, то ли дремали его братья и сестры – а, может быть, жены и дети – кто разберет? Вообще-то у Узуляха не было имени, как и ни у кого из его сородичей, но мальчишки, называвшие себя «коголаги» – алеуты острова Уналашка – любили играть особенно с ним и прозвали его так по имени тойона – вождя племени, на которого, по их мнению, калан был очень похож.

Когда Узулях, тяжело переваливаясь, выползал на берег, шустрые мальчишки устремлялись к нему, гладили его густой и мягкий мех, что-то говорили ему на своем человечьем языке, а калан отвечал на своем, каланьем, в котором не было слов, но чувства, которые он выражал добродушным мычанием, были всем понятны. Его не зря  прозвали именем тойона: он был грузен, как старшие из мальчиков, а по длине своего темно-коричневого тела – от светлой макушки до конца так похожих на ноги ластов – даже превосходил их. Ну, а уж в своем гареме, среди ласкавшихся к нему самочек, он несомненно был тойоном: он решал, кого принять в объятия сейчас, а кого заставить еще подождать своей очереди.

Но подходило время просыпаться. Калан, морская выдра, – это вам не какой-нибудь ушастый морской лев, который может спать, сколько душе угодно. У морского под шкурой толстый жировой слой, который защищает его от чрезмерной потери тепла в вечно холодной воде северных широт. Ау вся защита – снаружи, это его роскошная меховая шуба. Ночь еще можно выдержать, но к утру становится зябко, нужно подкрепиться, хорошо покушать, чтобы тепло, выделяемое при переваривании обильной пищи, грело изнутри, придавая новые жизненные силы.

Калан - морская выдра. В России его называли морским бобром

Узулях приоткрывает глаза, но не торопится переворачиваться на брюхо. Он трет глаза короткими ручками с перепонками между пальцами, вальяжно потягивается и заразительно, совсем как человек, зевает – и раз, и другой: ведь все еще спать хочется. Так нехотя, лениво он прогоняет сон, крутит круглолобой головой на короткой шее, шлепает себя по щекам – ну вот, он уже проснулся, он уже готов встретить новый день, туман уже может рассеиваться, а солнце вставать.

Ну вот и добыванием пищи можно заняться. Калан набирает в легкие воздух и ныряет. Там, на морском дне, он находит свою главную добычу – аппетитных морских ежей,  но не отказывается и от мидий и устриц в двустворчатых раковинах, быстроногих крабов, не прочь прихватить и подвернувшуюся рыбину. Если нужно, калан может занырнуть в глубину и на сотню метров и пробыть под водой не одну минуту.

попалась богатая добыча, только что же с ней делать? Ведь хочется захватить с собой побольше, а рук-то всего две, много ли за один раз унесешь на поверхность? Да очень просто: ведь прямо на животике у калана имеются складки кожи, наподобие карманов; пока еще есть воздух в легких, рассовывай по ним добычу, а там, наверху, разберемся!

Поднявшись с глубины, Узулях вновь принимает свою излюбленную позу – ложится на спину. Прежде всего, надо разделаться с трепыхающейся рыбиной: ее в карман не спрячешь, приходится удерживать в лапах. А теперь можно извлечь из карманов самое вкусненькое – морских ежей и разложить их на собственном животе, как на обеденном столе. С ежами надо обращаться аккуратно: они колючие, нетрудно и пораниться. Но Узулях давно научен обращению с иглистым лакомством. Своими короткими лапками он аккуратно приминает иголки, приглаживает их и уже без опасения отправляет лакомые шарики в рот. Сколько же их? Один… второй… третий… Как жаль, что все самое хорошее быстро заканчивается, даже морские ежи!

Теперь наступила очередь следующего блюда, в этот раз – мидий. Но не глотать же их вместе с несъедобными раковинами, да и горло можно оцарапать. Не-ет, Узулях – запасливый мужичок. У него в складке на животе припасен на этот случай симпатичный камушек. Вы-то думали, Узулях – простачок, камень со дна подобрал то ли по слепоте, то ли по глупости? Узулях – умница, каких в царстве животных раз-два и обчелся. Достав камень, он колотит им по створке раковины и ловко разбивает ее. Нуте-с, а теперь посмотрим, что там внутри. Вкусно? Вкусно! А камушек спрячем в карман обратно – он еще не раз пригодится.

Приятное ощущение сытости разливается по телу калана. Теперь можно и отдохнуть – то ли на бережок выбраться, то ли просто понежиться в своей любимой позе неподалеку от берега.

Но главное, конечно, – послеобеденный туалет, надо тщательно убрать с мехового покрова мелкие песчинки, которые попали в него при посещении морского дна,  все крошки, оставшиеся от сытной трапезы.

Так хорошо покачаться на легкой морской волне, и ничего, не страшно, что она понемножку относит подальше от берега, туда, где и вода почище (чистота – главное!), и отгребать от прибрежных камней не нужно…

Но что это?! Кто-то из собратьев забеспокоился, за ним другой… Узулях мгновенно опрокидывается и занимает в воде вертикальное положение, высовываясь из нее, как столбик, почти на половину длины своего туловища. Так и есть! Там, у горизонта, недалекого с высоты каланьего роста, видны быстро приближающиеся треугольные плавники. Это касатки – злейшие враги морских выдр! Скорее, скорее, поближе к берегу, за защитную полосу морских водорослей, на мелководье, куда касаткам ходу нет! Каланы, как пловцы брасом, толчками продвигаются вперед, вспенивая воду мощными ударами задних конечностей, похожих на ласты.

А после небольшого перерыва – снова добыча пропитания, и опять – тщательная чистка своего великолепного меха.

Приходит вечер, пора устраиваться на ночлег. Узулях подплывает к зарослям морской капусты, выбирает место, где длинные и узкие листья водорослей простираются по поверхности воды, и подныривает под них, совершая несколько оборотов вокруг продольной оси своего тела. Не всегда с первого раза, но все-таки ему удается обмотаться водорослями, и, всплыв на поверхность, он оказывается будто бы стоящим на якоре. Теперь можно быть спокойным: ни течение, ни волны не унесут Узуляха ни в открытое море, ни на прибрежные камни.

Если бы Узулях знал, сколько открытий и находок будет совершено людьми в погоне за его драгоценной шкурой, сколько будет совершено поступков самоотверженности и предательства, сколько крови прольется. Он спит спокойно, не ведая, что его самый прочный, самый красивый, не портящийся, не стареющий мех станет предметом вожделения в огромном, неведомом ему мире: от холодных проспектов столичного Санкт-Петербурга – там, где его называют морским бобром и где он роскошным воротником украсит генеральские шинели, до базаров знойной Бирмы, где на чашу весов выкладывают столько золота, сколько весит шкурка на другой чаше. Ничего этого не знает доверчивый Узулях. И только в тот миг, когда охотник за пушниной занесет над ним палку, он, словно вдруг что-то поняв, жалобно закричит и прикроет глаза короткими лапами, пальцы которых так похожи на человеческие.

 К продолжению