| Никто не ответит
Глава из повести
"Воскреснет ли старый комендант?"
I
Отказ от работы на подлагпункте Спорном группы осужденных за КРТД первоначально не вызвал никакой видимой реакции со стороны лагерного начальства. Нужно было подвести прочное основание под предстоящую расправу, затянув невыход отказчиков на работу.
А пока донимали только мелкими пакостями. 11 или 12 ноября принесли карточки для получения питания из общелагерного котла только на 18 человек, а на 19 не принесли, сказав, что их «нет в списках». Никаких вразумительных объяснений старостат не получил и поэтому отказался брать карточки, заявив, что возьмут их только тогда, когда принесут на весь коллектив. Начальник подлагпункта Шульц распорядился снова принести карточки на 18 человек, и снова старостат отказался: «Принесите все, тогда примем карточки».
К счастью, еще был остаток сухого пайка от предыдущего месяца, да покупали продукты у других лагерников. Арнольд Соесон записал в дневнике:
«…С 10-го числа (ноября 1936 года – В.В.) наш коллектив не получает продуктов, и имеющиеся запасы идут к концу. Сегодня рабочие узнали и начали нам помогать. Прислали 16 пачек табаку, консервов,спичек, сахару и обвиняют нас в том, что мы молчали о своих продовольственных затруднениях. Собираются нам помочь, чем могут. Для нас лично не важна особенно их помощь материальная, а важно то, что они сочувствуют нам. Это уже политическое оформление справедливости нашей борьбы. Поступили пожертвования: помощь от рабочих коммунальной секции, гаража и т.д. …Голодом нас не возьмешь».
Но, в общем-то, Соесон был излишне оптимистичен в своих записях. В жгучий мороз колымской зимы молодые организмы требовали хорошего и регулярного питания. Разговоры о пище все чаще возникали в палатке № 9.
Однажды ночью, когда под такие разговоры есть особенно захотелось, отец все-таки не выдержал, надел полушубок, шоферские рукавицы и пошел в столовую, которая для водителей на трассе работала круглосуточно. Буфетчик – заключенный-«бытовик» Арсений бурилов взглянул на часы, когда к нему пришел «неизвестный»: было 2 часа 20 минут 4 декабря.
В столовой был заведен такой порядок, что с полуночи идут обеды на новые сутки, на которые нужны и талоны на эти сутки. Оставшиеся от прошлого дня обеды раздаются рабочим за наличный расчет, а остальное списывается актом и выливается свиньям.
Когда отец пришел в столовую, первое блюдо – суп с капустой и второе – рыба кета с кашей еще не были списаны. Отец спросил у бурилова: «Можно ли взять обед?» Бурилов поинтересовался, есть ли у незнакомца водительская книжка, на что отец уклончиво ответил, что с собой нет. Тогда буфетчик спросил в лоб: «А вы водитель?», и отец ему ответил: «Да». Ну, если так, может взять обед.
Но товарищи-то в палатке тоже есть хотели. «А можно ли взять пять обедов?» – спросил отец; буфетчик ответил на это согласием. Точно так же он согласился отпустить десять обедов. И уже перешли в руки Бурилова 13 рублей за десять первых и десять вторых блюд, как появился заведующий столовой, тоже заключенный-«бытовик» Баранович, обругал буфетчика и приказал вернуть деньги мнимому водителю…
II
Арнольд Соесон записывал в дневнике:
«…Разбита жизнь – так говорят люди в дни реакции. В наши дни такое настроение захватило широкие слои общества – за границей свирепствует фашизм, у нас процветает невиданный до сих пор в мире рабский труд. Миллионы погибли в огне гражданской войны, много миллионов унес в землю голод, десяток миллионов сосланы в лагеря и многие миллионы еще ждут. Сейчас в России арестовывают всех тех, кто прямо или косвенно связан с оппозицией, но даже и тех, кто знал оппозиционера. Страх завладел массами – друг друга ссылают, угнетают. НКВД хозяин страны. Конституция для страны, а в отношении НКВД в конституции ни слова.
…Все активные силы, способные встречать удары, сосланы в лагеря. Малейшая сознательность – и ты в лагере. Как лагерь воспитывает? Этот вопрос вообще ставить нельзя. Деградация лагерного населения – убиваются умственные способности, калечится морально (зависть, доносы, преступления) и физически человек. Весь выхолащивается – недоедание, непосильный труд, жилищное стеснение, болезни, репрессии, карцер, РУР…»
Сподвижники Феликса Эдмундовича недолго ломали голову над ключевым вопросом обвинения. все определяет маленькое слово, одно-единственное, а как много оно тянет! Как эти троцкисты-отказчики себя называют? Верно – «коллектив»! А мы сюда еще крохотное прилагательное добавим, и получается – как? Ну? «Боевой коллектив»! Боевой! То есть террористическая организация, а это позволяет подвести организованный отказ от работы не только под пункты 11 и 14 статьи 58, но, если следствию постараться, то и под пункты 7 и 8. доблестные чекисты стараются не ради орденов, должностей или званий – просто работа у них такая, выполнять волю партии, волю советского народа.
Вначале какой-то разнобой получился. С одной стороны, собственно отказ от работы на автобазе № 3 требовал принятия соответствующих мер. С другой стороны, готовилось дело, по которому будут проходить Мейденберг и барановский, и нужно было представить связь с ними «коллектива» в Спорном. Поэтому следствие и разделилось на отработку двух направлений.
3 декабря 1936 года заведено следственное дело на 9 заключенных – «членов контрреволюционной троцкистской группировки и организаторов общей троцкистской забастовки», привлеченных по статье 58, пункты 14 и 11. В список вошли Теблоев, Агрон, Санталов, Беленький, Вениамин и Давид Вейхманы, Григоросудло, Гуров, Баранов. Теблоев – член старостата, его кандидатура бесспорна. Агрон – один из наиболее активных идейных троцкистов, насчет него тоже сомнений нет. Санталов подрался со «стахановцем» Иванниковым, чем не террористический акт? Беленький – вообще сомнительная личность; китайский язык знает, - готовый японский шпион. К тому же, он заведовал буфетом, и собрать показания «бытовиков» против него – легче легкого. Гуров… По агентурным донесениям, несдержан на язык, крайне резок в высказываниях против советского строя. Баранов – не в меру общителен, захаживал в палатки «бытовиков», найдется кому подкрепить обвинения против него. А вот с тремя оставшимися сложнее. Следователи в особенности надеялись получить необходимые показания от братьев вейхман. Изучая личные дела заключенных, сотрудники НКВД без труда разобрались, что Вейхманы не были идейными троцкистами. По сообщениям осведомителей, они даже пытались удержать коллектив от крайних мер, особенно Давид Вейхман – уж очень он осторожен; а, значит, зачем же им защищать подлинных зачинщиков акций протеста. Что касается этого черногорца, Григоросудло, - как-то не очень он вписывался в коллектив; внедренный осведомитель, спровоцировавший групповой отказ от работы, уверяет, что показания от него будет нетрудно получить.
14 декабря были водворены в РУР – роту усиленного режима –Автономов, Кацерава, Штейн, Архипов, Коломенкин, Козлов. После некоторой перетасовки в качестве обвиняемых на процессе Кроля-Барановского-Мейденберга. будут фигурировать Автономов и Кацерава – члены старостата, а также Штейн, Суров и Поляков.
Штейн вообще не работал ни одного дня, заявлял: «Я в лагерь не работать приехал, а срок отбывать». осведомитель сообщал, что днем Штейн демонстративно укладывался спать, а вечерами и по ночам вел беседы «на к-р темы»…
Суров пользовался в коллективе большим авторитетом, был заводилой на вечерах самодеятельности.
Поляков… Ох, морщились сотрудники органов при упоминании этой фамилии. Мало того, что пароходе «Кулу» он выступал с открытыми контрреволюционными призывами, что, переезжая с одной командировки на другую, фактически осуществлял связь между группами троцкистов, что ему инкриминировался побег, - но, главное, он был двоюродным братом убийцы Сергея Мироновича Кирова, а кому охота иметь под своим началом такого заключенного!
19-20 декабря последовали новые обыски и аресты.
«У Вейхмана В.Б. при обыске изъята фактурная книга на сорока шести листах со стихами собственного производства, один лист черной копировальной бумаги».
На допросах следователь задавал арестованным и другим заключенным из палатки № 9 одни и те же вопросы, на которые получал, в сущности, одни и те же ответы.
Из протокола допроса Константина Беленького:
«Никакой троцкистской группировки в поселке Спорном я не знаю, и естественно, что членом какой-либо группировки я не состоял…».
Через четыре дня Беленький снова был вызван на допрос. В этот раз он отказался отвечать на вопросы следователя.
Из протокола допроса Арнольда Соесона:
«Вопрос. Что вы знаете о наличии контрреволюционной вредительской организации, существующей на территории пос. Спорный – автобазы № 3?
Ответ. О наличии контрреволюционной вредительской организации на Спорном я ничего не знаю.
Вопрос. Когда, кто инициатор "боевого коллектива” из троцкистов и кто возглавлял этот "боевой коллектив”?
Ответ. Никаких "боевых коллективов” я не знаю».
Агрон и Корнюшкин вовсе отказались от дачи показаний.
III
Давид и Вениамин ясно осознали нависшую над ними угрозу. Статьи 5811 – организационная деятельность, направленная к подготовке и совершению контрреволюционных преступлений и 5814 – контрреволюционный саботаж недвусмысленно предусматривали применение «высшей меры социальной защиты» – расстрела.
В конце декабря отца допрашивали трижды, Давида – два раза. Старший уполномоченный УНКВД Мельников первым вызвал на допрос Вениамина Вейхмана. Один за другим последовали вопросы о составе коллектива заключенных за КРТД, о выборах старостата, словом, о том, что и так следствию было известно. Отец отвечал, что заключенные объединились в коллектив для организации совместного питания и проживания; никаких других целей коллектив не преследовал и особого названия и вообще названия он не имел. Конфликт с администрацией возник из-за того, что коллективу было отказано в выдаче сухого пайка, а так как затем сухой паек был выдан до 10 ноября, то повод для прекращения работы отпал. Но члены коллектива были возмущены, когда 5 ноября появились плакаты с оскорбительным содержанием по отношению к ним, и решили подать заявление с протестом и отказаться от работы до удовлетворения выставленных в заявлении требований. Давид Вейхман написал текст заявления, в котором не было концовки с отказом от работы. Однако большинством голосов было принято решение такую концовку дописать и от выхода на работу отказаться.
«…Какое участие принимал старостат в составлении заявления, я не знаю. Меня в это время не было, но в обсуждении заявления на собрании старостат никакого участия не принимал. На долю старостата выпало только подача заявления администрации и ведение переговоров на основе решения собрания коллектива».
Следователь Мельников писал медленно, делал ошибки в письме, даже слово «троцкистский» писал неправильно. Наверное, поэтому отец написал в протоколе свои ответы собственноручно, когда Мельников вызвал его на допрос на следующий день. Следователь начал издалека – как организовывались вечера самодеятельности, как производилась закупка продуктов для коллектива, а уж потом перешел к вопросам в лоб: «Когда в коллективе обсуждалась новая Конституция, как она была воспринята отдельными членами коллектива? напишите наиболее характерные выступления по Конституции членов старостата и членов коллектива».
Отец написал в протоколе: «Среди живущих в палатке № 9 новая Конституция не обсуждалась, а, следовательно, не было никаких выступлений. Читался вслух доклад т. Сталина, который также не обсуждался. По поводу конституции и доклада т. Сталина мнений живших в палатке № 9 я не знаю. Доклад Сталина читался несколькими людьми, кажется, Агроном, Яковенко и Лозовским. Комментарии доклада и замечания по отдельным его местам я не помню, и надо добавить, что сам доклад был прослушан с большим вниманием».
Дальше пошли вопросы, явной целью которых было получение показаний против членов старостата коллектива. Ничего из этого не вышло:
«…Выступления Кацеравы и других ни при совместном обсуждении каких-либо вопросов, ни при частных беседах у нас на Спорном я не слышал и подобного рода выступлений или высказываний – не знаю.
…О мероприятиях, в какой-либо мере направленных к срыву нормального хода работы в цехах автобазы № 3 со стороны Кацеравы, Автономова – мне абсолютно ничего не известно.
…Никаких поручений абсолютно ни от кого (в том числе и от Кацеравы), направленных к вредительству, я не получал.
…С других командировок никто, никакой помощи не оказывал».
Допросы Давида Вейхмана Мельников начал так же издалека. обстоятельные ответы Давида о выборах старостата и его обязанностях, о приезде Мейденберга, о составлении заявления протеста с отказом от работы не содержали ничего нового. Наконец, следователь напрямую поставил вопрос, подводящий к статье 5814: «Что Вам известно о плане мероприятий по срыву нормального хода работы на автобазе № 3, выработанном Автономовым и Кацеравой и объявленном на одном из собраний коллектива в ноябре месяце сего года?» Давид ответил столь же обстоятельно, как и на предыдущие вопросы:
«На коллективе ни Автономов, ни Кацерава или кто-либо другой не ставили на обсуждение или в порядке информации вопрос о срыве работы на автобазе № 3. При отдельных беседах с членами коллектива также старостат не выдвигал вопрос о срыве работ. Когда ставили вопрос об отказе в выдаче сухого пайка и о плакатах, то мнение всех членов коллектива было следующего порядка: для достижения ряда требований, изложенных в моем протоколе допроса от 22 декабря м-ца сего года, в распоряжении коллектива имелось только два метода – отказ от работы и голодовка. Старостат и весь коллектив считали, что раз голодовка не достигает цели и на нее не обращает внимания лагерная администрация, то этот метод был отвергнут и был избран отказ от работы».
После нейтрального вопроса о вечерах самодеятельности неожиданно Мельников повернул к личности Барановского, члена старостата во время голодовки «204 заключенных-троцкистов» на карантинном пункте в Магадане. Вопрос был задан с дальним прицелом: увязать шаткое дело Барановского-Кроля-Мейденберга с забастовкой в Спорном. Ответ Давида, конечно, не удовлетворил следователя: «О том, что Барановский организовал нашему коллективу какую-либо помощь во время отказа с нашей стороны в получении продовольственных карточек и отказа от работы, я ничего не знаю. Фамилия Барановского в нашем коллективе не упоминалась».
К концу декабря были составлены справки на допрошенных заключенных, содержание которых совпадало почти слово в слово:
«З/к Вейхман прибыл в Севвостлаг в 1936году и с первых же дней принял активное участие в организованной нелегальным троцкистским "комитетом” коллективной голодовке из заключенных троцкистов, требуя "полит-режима”. Будучи направлен для отбытия срока заключения в Управление Автотранспорта "ДС” пос. Спорный з/к Вейхман вступил в нелегальную контрреволюционную троцкистскую вредительскую организацию, именующую себя "боевым коллективом”, являлся активным участником забастовки, организованной "боевым коллективом” и выполнял ряд поручений от организации».
Серия допросов завершилась, справки были подшиты в дело, и наступила пауза. По-видимому, намечалось сначала осудить Автономова, Кацераву и других вместе с Кролем и Барановским, а потом уж заняться и остальными.
IV
Следователь даже здесь, в магаданской глухомани, являл собой образец подтянутости и аккуратности. Гимнастерка обтянута так, что под ремнем нет ни морщинки, отменно чист свежий подворотничок, подбородок идеально выбрит, щеки и виски обтерты резко пахнущим одеколоном «Шипр». Зимой уставную гармонию форменной одежды нарушали белые бурки с отворотами и головками, обшитыми хромовой кожей, однако они выглядели не только уместными, но даже необходимыми в колымские холода. Следователь гордился своим умением носить форму, которое не каждому давалось, и производить этим впечатление и на начальников, и на сослуживцев, и на подследственных. Но больше всего он гордился – втайне, конечно, - своей особенной фамилией. Каждый раз, встречаясь с новым подследственным на первом допросе, он представлялся сначала своим полным титулом: оперуполномоченный секретно-политического отдела Управления государственной безопасности Управления НКВД СССР по Дальстрою, а затем делал небольшую, но весомую паузу, и только после этого произносил: Смертин.
И он сам чувствовал, как жутковатый холод проходит по спине подследственного, пока он записывает в протоколе допроса: «Я, оперуполномоченный УНКВД по "ДС” Смертин, допросил в качестве…». А в голове у подследственного вертится: «Ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня…»
Конечно, и старший уполномоченный Мельников делал свое дело не хуже Смертина, но такого подсознательного ужаса, нет, не внушал.
Товарищ Карякина, хоть и баба («женщина», - поправлял себя Смертин), но следователь хоть куда. Сначала думали поручать ей исключительно женский контингент, но вскоре убедились, что она с мужиками ничуть не хуже справляется, в особенности с этими интеллигентами, троцкистами.
Особь статья – это, конечно, Горецкий. И вид у него какой-то раздрызганный, и вечно он как бы то ли выпивши, то ли с похмелья, однако что-что, а классовое чутье у него, как у хорошей ищейки, да и хватка, как у цепного пса, - вцепится – не отпустит.
Неопытная молодежь, вроде Николая Абрамовича, вначале еще болела неким чистоплюйством, что ли; на них, видите ли, произвело сильное впечатление поведение осужденных троцкистов в последние мгновения перед казнью. Ничего, раз-другой этим новичкам поручили самим убивать приговоренных к ВМН, попривыкли и даже превосходили в усердии бывалых исполнителей.
В апреле, после завершения процесса, на котором были осуждены как руководители забастовки на Спорном Автономов, Кацерава, Суров, Штейн и Поляков, последовала вторая серия допросов.
«Протокол допроса. 1937 апреля месяца 1 дня я, пом. оперуполномоченного Унквд по Дальстрою Горецкий, допросил в качестве…»
В это день Горецкий допросил в качестве свидетелей двух заключенных; они дали желаемые следствию показания:
«..Активная группа троцкистов… состояла из заключенных, осужденных за КРТД: Агрон, Гуров, Вейхман давид, Вейхман Вениамин, Баранов, беленький, Санталов, Григоросудло, которые впоследствии были зачинщиками и организаторами забастовки троцкистов на Спорном».
2 апреля Горецкий продолжил допрос одного из «расколовшихся» свидетелей, но на втором допрашиваемом в этот день – Сергее Корнюшкине – вышла осечка.
Корнюшкин был арестован в ноябре 1934 года и осужден особым совещанием «за участие в контрреволюционной группировке» к пяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. На допросе он дал единственный ответ: «Никакой забастовки на Спорном среди троцкистов не было, а было по отношению ко мне созданное администрацией автобазы № 3 условие для работы на автобазе: травля и невыдача соответствующего питания, что заставило меня бросить работу 9 ноября 1936 г.» Подписать протокол допроса Корнюшкин отказался.
В протоколах, написанных рукой Горецкого, обращает на себя внимание не только корявость стиля, но и какой-то прыгающий почерк. Строчки и буквы как будто рассыпаются, не подчиняясь воле пишущего. Как у пьяного. Только один протокол написан хоть и безграмотно, но твердым трезвым почерком – это когда 3 апреля с утра Горецкий допрашивает в качестве свидетеля Козия, помощника начальника подлагпункта. Понимал, значит, когда можно пить, а когда нельзя.
Следующим в этот день он допрашивает еще одного свидетеля – заключенного, осужденного по «бытовой» статье, но тот ничего конкретного не показал. Осечка.
А на третьем допросе – полный конфуз. Допрашивался Арнольд Соесон, человек твердых антисталинских убеждений.
«Вопрос. По каким соображениям Вы укрываете и категорически не хотите давать показания о контрреволюционной троцкистской борьбе с лагадминистрацией, то есть на лиц, организовавших и руководящих забастовкой троцкистов на Спорном?
Ответ. Я не знаю троцкистской группировки на Спорном, сам я не троцкист и на этот вопрос ответить не могу».
А вот Смертин в тот же день получил от одного из заключенных четкие показания: «Организаторами троцкистской забастовки были наиболее активные троцкисты заключенные Теблоев, Агрон, Гуров, Баранов, Григоросудло и братья Вейхманы…» Всё сошлось!
Зато Тебо Теблоев начисто отказывается от признания какой-либо вины:
«…Ни с какими призывами к троцкистскому коллективу я не выступал ни на каком собрании.
…В предъявленном мне обвинении по ст. 58 п.п. 14 и 11 виновным себя не признаю, потому что я ни в какой забастовке участия не принимал и никого к этому не призывал и никакого участия ни в какой троцкистской организации я не принимал. Старостат, в который я входил, был выбран на собрании заключенных для обслуживания их бытовых нужд…»
14 и 15 апреля – Горецкому повезло! Один из подследственных дает нужные показания: «Кроме осужденных заключенных троцкистов активными организаторами общей троцкистской забастовки были Теблоев, Агрон, Гуров, Баранов, Вейхман Давид, Санталов… Агрон заявлял: "Нужно бороться организованно и доводить борьбу до конца, если мы этого не будем проводить, то на нас сядут верхом”… Гуров говорил: "У нас уже давно нет советской власти, СССР – это фашистское государство. Сталин из России хочет сделать рабское римское государство… У нас существует законодательство хуже любого азиатского государства, уже больше половины всего населения находится в лагерях…” Баранов: "Мы боремся за рабочий класс против существующей бюрократии, стоящей у власти”».
Этот подследственный оговаривает и себя: «Я признаю себя виновным полностью в предъявленном мне обвинении по статье 58-14, так как я саботировал и был участником забастовки».
Почему он – единственный из всех участников отказа от работы – подыгрывал следователям НКВД, давал показания против других заключенных и против самого себя? Может быть, он надеялся этим смягчить свою участь? Все равно его казнили вместе со всеми заключенными, проходившими по этому делу.
Последний допрос Горецкий проводил 15 апреля. Михаил Гуров в первый раз был арестован в 1935 году «за контрреволюционную троцкистскую агитацию» и был сослан на три года в Казахстан; в 1936 году осужден к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Единственное, что гуров сказал на допросе: «Организаторов и организации забастовки на поселке Спорном не было». Подписывать протокол он отказался.
V
Начальнику СПО от обвиняемого з/к Вейхмана В.Б.
по делу пос. Спорный, ст. 58-14 и 58-11
Заявление
Ознакомившись с делом, я должен заявить следующее: никогда я не принадлежал ни к какой троцкистской оппозиции и ни к какой-либо троцкистской группе или группировке. Свидетели, характеризующие меня как «неразоружившегося троцкиста», - они кем-то введены в заблуждение и делают необдуманные заявления.
Инкриминация мне активного участия в отказе от работы не совпадает с действительностью. Наоборот, я был противником отказа от работы, присоединился к неработающим значительно позже – последним… под влиянием некоторых лиц.
Я никогда не подписывал никакого заявления, в котором требовалось свободное передвижение по зоне и целый ряд подобных пунктов, как это указывалось свидетелями, под названием «политрежима».
Должен отвергнуть показания свидетеля Двилевича, указывающего, что я якобы приводил в палатку проезжавших через Спорный троцкистов. Этот факт я отрицаю полностью.
Опровергаю и считаю вымышленными показания свидетеля Мазурова о том, что я предлагал ему вступить в коллектив.
Никого я не агитировал начать так называемую «забастовку», а наоборот, по мере сил склонял людей отказаться от безумного шага – коллективного отказа, рекомендуя продолжить работу, в целом ограничившись подачей одного заявления.
Прошу учесть мое заявление, чтобы была ясность в действительной обстановке дела и моего в нем участия.
В. Вейхман
16.IV.37 г.
Объяснение
к протоколу об окончании следствия по делу обвиняемого
Вейхмана Д.Б.
Считаю необходимым, в целях установления истины, разъяснить следствию следующее
В конце октября 1936 г. (кажется, 23 числа) я, безо всякого повода с моей стороны, был снят с работы в больнице, где был счетоводом. Несмотря на мои неоднократные напоминания в УРБ о том, что я нахожусь без работы, мне ее не предоставляли.
В момент группового отказа осужденных за КРТД в палатке № 9 я также находился без работы.
К заявлению об отказе от работы я не присоединялся и подписи своей под ним не давал, т.к. был сторонником того, чтобы работу продолжать.
Считаю поэтому, что акты, составленные на отказ от работы, в которых в числе других указан и я – не верны.
Присоединился к заявлению я лишь 11 ноября, но фактических отказов у меня не было, т.к. в это время никакая работа мне лагерной администрацией не предлагалась.
Д. Вейхман
Обвинительное заключение по следственному делу № 0021 утверждено А.А. Мосевичем 21 апреля 1937 г. В нем указано, что виновными частично признали себя Вейхман В.Б., Григоросудло Н.Д. и Баранов В.А. Остальные заключенные виновными себя не признали. Обвиняемые находятся под стражей в следственном изоляторе УНКВД по Дальстрою. Дело направлено прокурору Севвостлага НКВД для дальнейшей передачи на судебное рассмотрение специального отделения Дальневосточного краевого суда.
Прокурор Саулеп обвинительное заключение утвердил.
23 мая 1937 г. отделение Дальневосточного краевого суда по Севвостлагу НКВД и гостресту «Дальстрой» в составе – председатель Сергеева, члены Суворов и Дарлинец на подготовительном заседании утвердило обвинительное заключение с преданием суду Теблоева, Агрона, Гурова, Вейхмана Д., Вейхмана В., Баранова, Беленького, Санталова, Григоросудло. Дело производством приостановлено до прибытия выездной сессии суда на трассу.
25 мая заключение направлено в пос. Спорный. Обвиняемые до приезда выездной сессии должны содержаться под стражей в ИЗО в поселке Оротукан.
Впрочем, насчет последнего обстоятельства не все ясно.
Отец не выходил на работу с 11 ноября по день ареста – 20 декабря, а с 1 января, как значится в карте учета рабочего времени, он уже работал лесорубом и путевым рабочим в лесозаготовительном комплексе, отказов от работы не было, норму выполнял в среднем на 86 процентов ежедневно. Данных о местонахождении отца и его работе во втором квартале 1937 года в деле нет; в карте зачета рабочих дней за третий квартал указано, что он содержится во внутренней тюрьме УНКВД по ДС, однако в деле имеется характеристика, в которой сообщается, что Вейхман В.Б. с 9.08 по 6.09 работал забойщиком на прииске «Нечаянный», к работе относился хорошо, норму выполнял на 118 % и замечаний не имел.
К окончанию главы
| |
