| Носильщик с медной бляхой
Глава из повести
"Воскреснет ли старый комендант?"
I
«Привет, родная!
Наконец-то собрался написать тебе большое письмо. Последнее мое письмо было из Минусинска, я послал его 5 июня. По-моему, тебе из него стало видно, какие настроения и мысли меня так сильно волновали. Объясняю это только одним: я все чего-то ждал, что это будет для меня – было неясно, но я чувствовал, что скоро наступит какая-то разрядка. И действительно. Буквально через несколько часов события начали разворачиваться с головокружительной быстротой. Все мои предвидения об отъезде совершенно оправдались. Итак, замелькал "Красноярск-Владивосток” и, наконец, Нагаево».
Из письма отца от 11 октября 1936 г.
О том, что в 1936 году отец, находившийся в ссылке, был вторично осужден, я впервые узнал в январе 1990 года из письма заместителя начальника подразделения УКГБ по Хабаровскому краю:
«По постановлению особого совещания при НКВД СССР от 26 мая 1936 года Ваш отец за "контрреволюционную троцкистскую деятельность” был заключен в исправтрудлагерь сроком на 5 лет. Данных по существу обвинения… в материалах дела не имеется…
В материалах дела имеются также данные о том, что Президиумом Магаданского областного суда 12 мая 1956 года отменено постановление особого совещания НКВД СССР в отношении Вашего отца Вейхмана В.Б.»
Что же произошло весной 1936 года, в чем заключалась «контрреволюционная троцкистская деятельность» отца? Ведь был же какой-то повод – подлинный или надуманный, - по которому его осудило «особое совещание». Обращаюсь в магадан с запросом о причинах ареста и осуждения отца и просьбой выслать справку о его реабилитации по приговору 1936 года. Мне ответил старший помощник прокурора области В.С. Ильяшенко:
«Что касается судимости Вашего отца по постановлению Особого совещания НКВД СССР от 26.05.36 г., то этого дела в Магаданской области нет и в Президиуме Облсуда оно не пересматривалось. По всей видимости, арест имел место в Красноярском крае, где отбывал ссылку Ваш отец. Поэтому вопрос может быть решен в прокуратуре края».
Прокуратура Красноярского края откликнулась быстро:
«Ваше заявление о судьбе отца в краевой прокуратуре рассмотрено. Как установлено проверкой, архивы УВД крайисполкома, укгб ссср по Красноярскому краю сведениями об аресте, ссылке и осуждении Вейхмана Вениамина Борисовича не располагают».
Пишу в Главный информационный центр МВД СССР, откуда мне сообщают, что мое заявление направлено в УКГБ по Омской области. Из УКГБ по Омской области мне отвечают, что запрашиваемых данных у них нет и мое заявление направлено в УВД Магаданского облисполкома. Таким образом, круг замкнулся.
Заявление, отправленное в Главное управление по исправительным делам МВД СССР, переадресовано в УКГБ по Хабаровскому краю, откуда, естественно, начальник подразделения отвечает мне:
«Абсолютно ответственно заявляю Вам, Владимир Вениаминович, что какими-либо дополнительными данными о судьбе Вашего отца Вейхмана Вениамина Борисовича УКГБ СССР по Хабаровскому краю не располагает».
На мое письмо с подробным изложением всех перипетий поиска из Центрального архива КГБ ответили:
«…Ваше заявление, поступившее в Комитет госбезопасности СССР, направлено для дополнительной проверки в Магаданский областной суд с просьбой дать ответ по интересующим Вас вопросам.
В Центральном архиве КГБ необходимых сведений в отношении Вашего отца, Вейхмана В.Б., не имеется».
Пошли, значит, по второму кругу.
Неожиданно получаю еще одно письмо из Главного информационного центра МВД СССР:
«Сообщаем, что Ваше заявление по вопросу о реабилитации Вейхмана Вениамина Борисовича по судимости 1936 года направлено на рассмотрение в КГБ СССР, откуда Вы получите ответ».
Полгода спустя после письма из Центрального архива КГБ отвечает Магаданский областной суд:
«Никаких сведений о том, что приговор Особого совещания от 26 мая 1936 года отменен Магаданским областным судом, в деле не имеется. Этот приговор состоялся в г. Минусинске и может быть отменен по подведомственности Красноярским областным судом.
Кроме того, сообщаю, что 12 мая 1956 г. президиум Магаданского областного суда не заседал».
А из КГБ СССР мое заявление отправили снова… в УКГБ по Хабаровскому краю. Третий заход! Терпеливый зам. начальника подразделения шлет ответ, прямо противоположный тому, что пришел из Магадана:
«Как мы сообщали Вам ранее… постановление особого совещания при НКВД СССР от 26 мая 1936 года отменено Президиумом Магаданского областного суда 12 мая 1956 года. Это значит, что Ваш отец Вейхман Д.Б. (так в письме – В.В.) данным постановлением суда полностью реабилитирован.
Для получения уточняющих данных Вы можете обратиться в Магаданскую областную прокуратуру».
Спасибо, уже обращался, и об этом было сказано в письме, на которое ответили из Хабаровского УКГБ.
Последнее письмо – от председателя Красноярского краевого суда:
«На Ваше заявление об отмене приговора Особого совещания при НКВД СССР от 26 мая 1936 года в отношении Вашего отца ВЕЙХМАНА Вениамина Борисовича сообщаю, что сведениями об осуждении ВЕЙХМАНА В.Б. в Красноярском крае краевой суд, информационный центр УВД крайисполкома и УКГБ СССР по Красноярскому краю не располагают».
 Прости меня, отец, что мои двухлетние поиски не смогли приподнять завесу неизвестности вокруг твоего ареста и осуждения в 1936 году. Добросовестные и не очень добросовестные чиновники направляли мои заявления по одному кругу за другим, словно руководствуясь приписываемым Берии изречением: «Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы»…
II
Вениамин Вейхман (в ссылке) с женой Людмилой, 1936 г.
Когда я получил возможность просмотреть несколько дел осужденных «за КРТД», то обратил внимание, что под постановлениями «особого совещания» стояла либо та же дата – 26 мая 1936 года, либо близкие к ней даты, а приговор был у всех один и тот же: заключить в исправтрудлагерь сроком на 5 лет.
Вскоре я нашел объяснение этому совпадению, равно как причину ареста и осуждения отца.
В марте 1936 года Г. Ягода направил Сталину письмо о ходе ликвидации «троцкистско-зиновьевского подполья и выявления террористических элементов». Ссылаясь на будто бы полученные при арестах сторонников Троцкого данные, Ягода сообщает об усилении ими контрреволюционной деятельности и предлагает: всех троцкистов, находящихся в ссылке, арестовать и направить в дальние лагеря; троцкистов, исключенных из партии при последней проверке партийных документов, решением Особого совещания отправить в дальние лагеря сроком на 5 лет; троцкистов, уличенных в причастности к террору, судить и расстрелять.
Руководствуясь предложением Ягоды, поддержанным Вышинским, принятым опросом членов политбюро ЦК ВКП(б) и подписанным Сталиным, особое совещание – под председательством того же Ягоды – штампует одинаковые постановления, по которым потоки осужденных ранее по обвинению в «контрреволюционной троцкистской деятельности» направляются на Колыму…
Отец был арестован 5 июня 1936 года и до этапа содержался в Красноярской тюрьме.
III
С красноярским этапом продолжили следовать в пересыльный лагерь во Владивостоке заключенные-«троцкисты» из политизоляторов, лагерей и тюрем Казахстана. На станции Красноярск они организовали демонстрацию: вывесили из окон вагонов плакаты с лозунгами, написанными зубным порошком, - «Долой бюрократию и самозванца Сталина!» Когда вокруг вагонов собрались люди, заключенные произносили речи, которые, впрочем, были прерваны охраной. «Жандармы! Сталинские опричники!» - кричали закоперщики.
«Начальнику Управления НКВД Красноярского края от политзаключенных коммунистов, едущих спецэтапом во Владивосток.
Требуем Вашего вмешательства действия начальника конвоя и его помощника, сопровождающих нас и ведущих себя провокационно грубо по отношению к политзаключенным.
В случае Вашей неявки ответственность за последствия в пути возлагаем на Вас.
Староста вагона № 543 М. Бодров
12/VI 36 г. г. Красноярск»
По-видимому, здесь, в красноярском этапе, отец и встретился со своим братом Давидом, отправленным, как и он сам, в дальние лагеря.
«Медленно, с остановками, подошли мы к огромному транзитному лагерю, что был расположен на Второй речке во Владивостоке в середине тридцатых годов. Видны были два огромных деревянных здания и много-много парусиновых палаток. Лагерь был обнесен сплошным деревянным забором, по верху – пять или шесть рядов колючки. У вахты колонна остановилась, ворота раскрылись, и уже лагерная охрана в обычной армейской форме, но с серыми петлицами и без звезд на фуражках, с винтовками и наганами начала принимать нас, считая по пятеркам».
(Из книги воспоминаний и размышлений А. Сандлера и М. Этлиса «Современники ГУЛАГа»).
В пересыльном лагере заключенные, осужденные за «контрреволюционную троцкистскую деятельность», продолжили акции протеста против отправки «в суровые арктические зоны», за предоставление режима политических заключенных. Руководство действиями заключенных возглавила «политтройка» – Кроль, Мейденберг и Барановский. Александр Исаевич Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» упоминает о том, что в карагандино-колымском (по сути, красноярском) этапе 1936 года троцкисты называли «предателями и провокаторами» тех, кто отказывался подписать их телеграмму протеста Калинину – «против посылки авангарда революции – т.е. их – на Колыму». «Воинствующие» троцкисты (они же – «идейные», «не отошедшие»), которые называли себя «коммунистами марксистами-ленинцами», выступая против беззаконий сталинского режима, предъявляли Сталину, в сущности, те же обвинения, что и были выдвинуты Сталиным против них. Вот как, например, это выглядело в выступлении уже упоминавшегося Михаила Бодрова на собрании политических ссыльных:
«Вы, товарищи, не видите, что творится у вас под носом. Диктатуры пролетариата нет, есть бонапартистско-фашистская диктатура. В партии совершился термидор. В партии не осталось элементов, проводящих линию ленинизма, а есть только чиновники, которые выполняют очередные заказы Сталина. Сталин является выразителем международной буржуазии, и он выполняет ее социальный заказ…»
Однако в «линии ленинизма» (как и в «линии Троцкого») так же были воплощены произвол и беззаконие, как и в сталинском режиме. Так, Ленин, дав в «строго секретном» письме указание арестовать «как можно больше, не меньше, чем несколько десятков, представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии» города Шуи по одному лишь подозрению в сопротивлении декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей, добавил: «Политбюро даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а при возможности также не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров…»
В мае 1922 года в Москве состоялся суд над арестованными в Шуе, который приговорил к расстрелу 11 священников. Президиум ВЦИК заменил шестерым из них высшую меру на лишение свободы на пять лет. Каменев, бывший тогда председателем Моссовета, обратился в политбюро с просьбой о сохранении жизни всем осужденным. Политбюро поручило рассмотреть эту просьбу Троцкому, который представил заключение об отсутствии данных для смягчения приговора этим осужденным.
«…Беспощадность и есть высшая революционная гуманность…» – утверждал Троцкий в том же 1922 году. Два года спустя он развил свою мысль:
«Трудовой человек "добр”, это его несчастье. Доброта в борьбе есть величайшее преступление, которое приводит к лишним жертвам, ибо недоделанная борьба требует новой борьбы; как недорубленный лес вырастает вновь, так и недобитый враг оживает и вновь требует борьбы. Беспощадность и непреклонность в борьбе есть высшая гуманность».
Троцкий до конца оставался верным своему пониманию «гуманности». В 1938 году издаваемый им «Бюллетень оппозиции» утверждал: «Даже в самом остром вопросе – убийство человека человеком – моральные абсолюты оказываются совершенно непригодны. Моральная оценка, вместо политической, вытекает из внутренних потребностей борьбы».
Однако не этот теоретический постулат объединял и вдохновлял «идейных» троцкистов, что, как писал биограф Троцкого И. Дойчер, «троцкий оставался активным и борющимся антиподом Сталина до конца, его единственным гласным противником. На протяжении этих 12 лет, с 1929 по 1940 год, против Сталина не мог подняться ни один голос в Советском Союзе, и нельзя было услышать эхо прежней напряженной борьбы за исключением униженных признаний вины, на которое вынужденно пошло множество противников Сталина…
Троцкий был вдохновителем, организатором и символом сосланной оппозиции…
Ссылка, принудительное безделье, тяжкие сомнения мучили энергичных и умных людей, делавших революцию, сражавшихся в гражданской войне и построивших новое государство…
Непримиримыми троцкистами были в основном молодые люди… привлеченные к оппозиции ее призывом к пролетарской демократии, заклятые враги бюрократии и фанатики антисталинизма… По большей части молодежь, для которой разрыв с партией не был большим моральным потрясением, была также безучастна к сложным экономическим и социальным вопросам, но горячо реагировала на призыв оппозиции к свободе выражения мнения, относясь ко всей бюрократии с яростной враждебностью, которая еще больше обострилась в результате преследований и ссылки».
Необоснованная вера в слабость сталинского режима, в неизбежность его скорого падения под ударами просыпающегося от апатии рабочего класса при поддержке международного пролетариата означала утрату «идейными» троцкистами чувства реальности, и их открытое противодействие карательным органам лишь облегчало этим органам и партийной бюрократии их полное физическое уничтожение. Тоталитарный режим, не стесненный никакими моральными или юридическими нормами, небрежно прикрыв правовой беспредел наскоро сварганенным тезисом «об обострении классовой борьбы по мере успехов в строительстве социализма», последовательно осуществляя истребление всех, кто проявлял — или потенциально мог проявить – хоть малейшие признаки оппозиционности, просто независимости мышления, навешивая на жертвы ярлыки «троцкистов».
IV
«Я очень рад, что ты нынче хорошо отдохнула. По Чусовой я сам когда-то на лодке ездил – в 1930 году. До сих пор самые лучшие воспоминания. Вот с камня Высокого, что против Кына, я чуть было не навернулся. Не быть бы нам тогда знакомыми и родными. Может быть, и лучше? Нет, пожалуй, хуже! Во всяком случае, очень разумно сделала, что поехала. Вот вместе бы… Эх, мечты!.. Ты с Кауровки, как я понял из очерка, выехала 4 июля? Ну, а я в это время провел, наверно, на всю жизнь незабываемую ночь в бухте Золотой Рог у Владивостока. Как парадоксальна жизнь. Ты, вероятно, и не представляла себе в эту ночь, где я и что со мной. Я же всю ночь помнил о тебе, но сосредоточиться на чем-нибудь не было возможности».
Из письма отца, начатого 10 ноября 1936 г.
Тогда, в 1930-м, отцу пошел только двадцать первый год. Он был назначен начальником первой водной экспедиции, организованной редакцией газеты «Всходы коммуны». Участниками экспедиции были дети и подростки – юные натуралисты, юные техники, артисты из «живой газеты».
«…Первую половину нашего пути (из 14 дней) двенадцать дней шел дождь… Трудная обстановка все-таки мало отразилась на работе… Обслужено все 22 населенных пункта.
Бригадой по пионерской работе проведено: 27 бесед по пионерской работе, организованы бригады по сбору утиля, составлены планы работы двух детколхозов, двух лагерей…
Организованы в трех пунктах уборочные эстафеты, сделаны «налеты» на кооперативы с выявлением мешкотары и масса других работ.
Бригадой юнтехов было организовано 12 коллективных радиослушаний, поставлено 6 приемников, проведено около 20 бесед, 2 конференции юнтехов, пайка и покраска инвентаря колхозов и ряд других работ».
Конечно, отец вспомнил не эту свою корреспонденцию, больше похожую на статистический отчет, не мешкотару и планы работы «детколхозов», - вспомнил прозрачное течение своенравной Чусовой, то бурной и капризной, то плавной и мелкой -–около берега выше колен, а на середине реки едва покрывающей ступни ног. Густой сосновый лес, крутые серые скалы…
А события, предшествовавшие «незабываемой ночи», получили отражение в воспоминаниях М. Байтальского «На Колыме»:
«Надо отдать справедливость истинно революционному духу большинства этого этапа – троцкистов; весь путь от пересылки к порту, под эскортом многочисленного конвоя, сопровождался пением старых революционных песен. С большим воодушевлением весь этап, с обнаженными головами пел "Интернационал”, "Вы жертвою пали”, "Варшавянку”, "Смело, товарищи, в ногу”…»
В материалах Дальневосточного краевого суда по Севвостлагу НКВД и Дальстрою этот факт получил иную оценку:
«…В г. Владивостоке во время следования на пристань для посадки на пароход организовали контрреволюционную демонстрацию с выкриками контрреволюционных лозунгов и пением песен с контрреволюционными припевами».
В сборнике «"Хотелось бы всех поименно назвать…” (По материалам следственных дел и лагерных отчетов ГУЛАГа)» цитируется сообщение осведомителя:
«…Во время следования к порту организовали к-р демонстрацию с пением революционных песен: "Варшавянки” с троцкистским припевом” – "Нам ненавистны Сталинские чертоги”, "Марсельезы” и др.
Во время к-р демонстрации троцкистов в порту г. Владивостока стоял иностранный пароход. ЕРШОВ, ГИРШИК, САЯНСКИЙ… перебравшись к краю колонны, развернули плакат с лозунгом: "Долой СТАЛИНА”, "Да здравствует Л.Д. ТРОЦКИЙ, гениальный революционер”, - и стали выкрикивать: "В свободной стране, где пишут, что нет политзаключенных, а политзаключенных ссылают пачками на каторгу. Смотрите – вот перед вами коммунисты-большевики-ленинцы, окруженные конвоем фашизма”…»
«Удивление» – такое довольно точное определение реакции иностранных моряков на это зрелище нашел М. Байтальский:
«Матросы грациозного, молочно-белого танкера под норвежским флагом, пришвартованного к берегу, высыпали на палубу и с нескрываемым удивлением наблюдали столь удивительный подконвойный этап, бодро шагающий под звуки знакомого им "Интернационала”».
Колонна заключенных – по пять в ряд – направлялась на мыс Чуркина, откуда на деревянных баржах, вмещающих по пятьсот-шестьсот человек каждая, зэков должны были доставить на пароход «Кулу», стоявший на якоре в Амурском заливе.
Этот пароход был гордостью директора треста «Дальстрой» Эдуарда Петровича Берзина, который сам лично в мае 1935 года выезжал в Амстердам, чтобы ускорить его покупку. Пароход получил название в честь реки, слияние которой с другой рекой – Аян-Юрях – и образовывало Колыму. «Кулу» стал одним из самых крупных судов во всем Тихоокеанском бассейне. Его отличали сильно развитые надстройки и высокий надводный борт – более 2,5 метров при полной загрузке, а в балласте – на пять метров выше. Осадка в полном грузу – около девяти тысяч тонн – составляла 8,3 метра. В свои трюмы с трехэтажными нарами «Кулу» вмещал до трех тысяч заключенных.
На должность капитана «Кулу» был приглашен один из опытнейших моряков с более чем тридцатилетним стажем плавания на судах торгового флота, закончивший когда-то херсонскую мореходку, - Николай Алексеевич Пережогин. Однако его командование пароходом было недолгим – в 1937 году он разделил участь тех, кого перевозил в трюмах и твиндеках «Кулу».
Пароход "Кулу"
На первой барже среди заключенных находились Мейденберг и Барановский, которые осмотрели трюмы и, когда подошла вторая баржа, призвали находящихся на ней заключенных не подниматься на борт парохода, а уже высадившихся на судно «политических» сойти на баржу. Конвой преградил путь к трапу, начальник конвоя выстрелил в воздух, кто-то не то обрубил, не то сбросил конец, которым баржа была пришвартована к пароходу… «В нас стреляют! Долой кровавую жандармерию НКВД!» – кричали на барже; конвой пытался оттеснить от борта возбужденную массу заключенных; организаторы акции всячески пытались вовлечь в нее колеблющихся и «неприсоединившихся»: запели «Интернационал», кто-то размахивал красным платком, как флагом. Эти действия не были чистой импровизацией; они осуществлялись во исполнение решения заседания «политтройки» с активом «идейных» троцкистов:
«1. Запретить общение с администрацией каждого заключенного в отдельности. В случае замеченности объявлять этим лицам бойкот и терроризирование.
2. Все переговоры с администрацией ведет старостат, т.е. "политтройка”.
3. Вести разъяснительную кампанию, что по прибытии на место и здесь во Владивостоке необходимо организовать массовую голодовку с требованием политрежима. В противном случае, требовать отмены приговоров и возвращения с Колымы на материк.
Использовать переход от пересыльного лагеря в порт и посадку на пароход для устройства полит. демонстрации».
«Во время посадки на пароход (во Владивостоке) з/к з/к Майденберг (правильно – Мейденберг – В.В.) и Барановский явились инициаторами к.-р. обструкции, которая сопровождалась выкрикиванием к.-р. лозунгов и призывов к активному сопротивлению лагадминистрации, эта обструкция в итоге вылилась с форму бунта, т.к. была сорвана нормальная высадка з/к з/к на пароход».
Из приговора по делу Кроля, Барановского и др.
Я не знаю, где в эту ночь находились отец и его брат Давид, - на борту «Кулу» или на барже, дрейфовавшей по заливу; но что «сосредоточиться на чем-нибудь не было возможности» – это бесспорно.
Катер вскоре поймал баржу с загнанными в ее душный трюм заключенными, но подвел ее снова к трапу «Кулу» только на следующий день, когда на судне побывали прокурор и представитель НКВД, вступившие в переговоры со старостатом. Чтобы поскорее выдворить из Владивостока воинствующих оппозиционеров, власти пошли на удовлетворение их требований, касающихся перевозки в бухту Нагаева: пообещали не загонять в трюмы осужденных по политическим статьям, кормить их из одного котла с конвоем, вежливо обращаться с ними. Запыхтела паровая машина, загрохотали по клюзам якорные цепи; дрогнул корпус, когда тяжелые якоря оторвались от грунта; медленно набирая ход, судно тронулось с места, и вот уже навсегда остались позади строения и маяки Владивостока…
| |
