Проза Владимира Вейхмана
Главная | Регистрация | Вход
Пятница, 29.03.2024, 18:26
Меню сайта
!
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Я – сэнсей

КВИМУ (2)

Определенная напряженность во взаимоотношениях с курсантским коллективом, проявившаяся на первых порах, была связана с тем, что предыдущие плавательные практики были производственными, и курсанты проходили их на штатных должностях матросов. На производственных судах мало кто из командиров обращал внимание на выполнение программы практики. Да и напряженная физическая работа в режиме «восемь через восемь» не оставляла ни времени, ни сил, ни желания для качественного выполнения программы практики, потому и отчеты по практике составлялись по большей части формально, уже после возвращения в училище и путем переписывания с учебников.

Желание взрослых парней, проходящих преддипломную практику, заработать перед предстоящим выпуском было вполне естественным. Но, к сожалению, опыт свидетельствовал о том, что совместить работу в составе палубной команды с качественной подготовкой к предстоящему выполнению штурманских обязанностей удается крайне редко. Что же касается учебно-производственных судов, то они в первую очередь были производственными, а потом уже учебными. При продолжительности рейса около трех месяцев, в рейсовом задании на отработку учебных задач отводилось только двое суток: одни сутки, еще до выхода из порта, на тренировки в действиях по судовым тревогам, и еще сутки – непосредственно в море. Члены постоянного экипажа, кроме причитающейся им зарплаты, такой же, как на прочих производственных судах, получали еще доплату за руководство практикой курсантов, а рейсовое задание было облегченным. А курсанты-практиканты участвовали во всех производственных операциях, на транспортном рефрижераторе – в приемке рыбопродукции от добывающих судов и размещении ее по трюмам, и никакой оплаты за свой труд не получали. Таким образом, члены постоянного экипажа за курсантский труд получали и часть основного заработка, и доплату к нему, и премии.

Судовая администрация предусматривала выделение нескольких штатных должностей матросов палубной команды для замещения их курсантами. Обычно эти места замещали либо практиканты, привилегированные в силу каких-то причин – например, старшины групп, либо более нуждающиеся, скажем, семейные. После обсуждения с курсантами мы отказались от такого варианта использования штатных должностей, поскольку ребята, их замещавшие, выпадали из учебного процесса и, занятые целый день на работе, оказывались в худших условиях для выполнения программы практики по сравнению со своими товарищами. Вместо этого мы предложили, чтобы предусмотренные этими штатными должностями обязанности выполнялись практикантами рабочей смены, а заработанные деньги делились на всех курсантов. Так, по нашему и курсантскому мнению, было справедливо, хотя в этом и возникали проблемы с соблюдением законодательства о труде и других правовых актов. В судовой роли – документе, определяющем распределение обязанностей между членами экипажа, – для каждой должности должна быть указана конкретная фамилия. А случись что, скажем, при работе на высоте или другой опасной работе с лицом, с записанным в судовой роли не матросом, а практикантом, – кому отвечать за нарушение правил охраны труда? Нас поддержал помпоуч, и капитан со старпомом, скрепя сердце, согласились.

Кроме того, капитан через помощника по учебной работе предложил, чтобы один из преподавателей занял должность младшего помощника капитана, как это считалось обычным на учебно-производственном судне в его предыдущих рейсах. Это давало дополнительный заработок и, к тому же, плавательный ценз, необходимый для получения следующего, более высокого морского диплома. Своим отказом мы удивили капитана. Занимая должность помощника капитана, преподаватель обязан нести штурманскую вахту, на которой может руководить лишь двумя-тремя практикантами, а остальные курсанты оставались бы без должного внимания. К тому же, работа в штате постоянного судового экипажа ставила нас в прямую зависимость от судовой администрации, на что мы, представляя интересы училища, не могли согласиться.

*

С приходом в район промысла вся учебная работа была свернута, курсанты были распределены между бригадами, обеспечивающими прием рыбопродукции от добывающих судов и укладку ее в трюмах. Один за другим подходили к нам большие рыболовные траулеры, стальные тросы с визжанием наматывались на барабаны грузовых лебедок, крупноячеистая грузовая сетка с тяжелым грузом выползала из-за борта траулера и повисала над разверстым люком одного из трюмов нашего рефрижератора. Ухман – так называли матроса, руководившего погрузкой – махал вытянутой рукой сверху вниз и радостно кричал: «Майна!» Сетка с грузом на деревянном поддоне плавно опускалась на дно трюма, где матросы-грузчики – в основном, практиканты – разбирали тяжелые картонные короба с замороженной рыбой, разносили их по прожорливому трюму и укладывали в стройные штабеля. Работа, прямо скажем, не для слабосильных, но еще тяжелее было перегружать джутовые мешки с плотной и влажной рыбной мукой, от которых исходил тяжелый, неприятный запах. Не зря же за рыбомучными траулерами у рыбаков закрепилось прозвище «крематорий».

Иногда «Зыцарь» подходил к крупнотоннажным плавучим базам. Эти большущие суда, ошвартовавшись к сейнерам, вычерпывали улов прямо из кошельковых неводов, с помощью которых эти маленькие суденышки облавливали огромные косяки рыбы; одновременно с плавбазы на транспортный рефрижератор перегружалась готовая рыбопродукция. На одной из плавбаз, к которой подошел наш «Зыцарь», капитаном-директором был недавний наш студент-«ускоренник». Никто из нас, преподавателей, раньше не бывал на таком плавучем предприятии, и мы попросили капитана показать нам свое судно.
Передача людей в открытом море с одного судна на другое – дело очень ответственное, и на том и другом судне им руководили старшие помощники капитана. На палубу нашего «Зыцаря» была опущена сетка из растительного троса; ее углы зацеплены за гак грузового шкентеля («гак» на морском языке – металлический крюк, а «шкентель» – трос, противоположный конец которого намотан на барабан грузовой лебедки). В сетке, как в мешке, посредине находилась большая автомобильная покрышка. Мы встали на эту покрышку лицом друг к другу, крепко вцепились в тросы грузовой сетки и были нежно перенесены на палубу плавбазы.

Капитан-директор показал нам огромные рыбные цеха, в которых рыба сортировалась, разделывалась и укладывалась в поддоны для последующей заморозки. Машинное отделение впечатляло своими размерами, плавным, казалось бы, независимым от людей перестукиванием клапанов, почти санитарной чистотой стальных настилов и приборных панелей. Рулевая рубка, даже по сравнению с не маленьким «Зыцарем», казалась необъятной и даже внушала опасение: сколько же времени потребуется, чтобы добежать от одного крыла мостика до другого. А каюту капитана даже трудно было назвать каютой: она включала просторную приемную, рабочий кабинет, холл для отдыха и уютную спальню. По морской традиции, капитан пригласил нас к накрытому с столу изделиями собственной судовой кулинарии и, естественно, с запотевшей бутылкой «Столичной», извлеченной из холодильника. Обед заставил нас от души похвалить искусство судовых поваров и пекарей, да и стопка-другая прозрачной, с холодка, «Столичной» была хороша.

На прощанье Карапузов попросил дать с собой парочку тушек скумбрии: он любил их подсолить, поперчить, подложить лавровый лист, завернуть в пергамент и заморозить в холодильнике. Сутки спустя было готово очень вкусное кушанье.

Через несколько месяцев после возращения в Калининград до меня дошел слух о том, что жена этого капитана плавбазы, школьная учительница, с негодованием рассказывала своим коллегам, что вот-де Вейхман и на промысле ее мужа не оставил в покое, высадил на его плавбазу целый десант, пил-ел, да еще с собой прихватил. Такие вот они, преподаватели-ученые, только и делают, что обирают своих учеников.

*

На переходе между районом промысла и очередным портом захода сильно качало. Все три судовых магнитных компаса – главный, путевой и учебный – словно исполняли какой-то замысловатый танец, их картушки ходили вправо и влево, не задерживаясь ни на каком среднем значении. Кто-то из штурманов равнодушно заметил: «При качке они всегда так болтаются, устарела эта техника прошлого века». Я-то знал, что дело совсем не в «устаревшей технике», а в том, что не компенсированы раскачивающие картушку магнитные силы. Простейший метод их компенсации описан во всех учебниках: «Во время качки корабля картушка компаса начнет ходить, и ее нужно успокоить, передвигая соответствующим образом вертикальный креновой магнит. Нужно найти такое положение картушки, при котором раскачивающая ее сила будет компенсирована и картушка успокоится». Всё правильно, одно только неясно: каким таким «соответствующим образом» нужно передвигать магнит? Раньше, на другом судне, я уже пробовал применить этот метод, но у меня ничего не получилось. Значит, тогда что-то я делал не так. Я попытался найти возможное решение задачи и пришел к выводу, что возможны следующие варианты решения задачи: перемещать магнит вверх; перемещать магнит вниз; перевернуть магнит; заменить магнит. Мне стало ясно, что наугад найти нужное положение нужного магнита практически невозможно. Нехитрый чертеж помог мне сформулировать четкое правило решения задачи. Не прошло и получаса, как картушки всех трех компасов были успокоены и лишь чуть-чуть реагировали на качку.

Позже этот прием, наряду с другим предложенным мною методом исключения влияния качки на показания магнитного компаса, был проверен в длительном плавании моим дипломником, капитаном Латушкиным. Нашу статью опубликовал журнал «Рыбное хозяйство».

Другим вопросом, занимавшим меня, была проблема оценки качества неавтоматизированных навигационных измерений и повышения их надежности. Методы оценки точности измерений, используемые в мореходной астрономии, были достаточно хорошо известны, хотя некоторые их элементы и нуждались в уточнении. Однако область их применения была довольно ограничена, я же пришел к выводу о возможности использования этих методов в качестве критерия натренированности наблюдателя в выполнении «ручных» измерений. Эту идею практиканты первоначально встретили с некоторым недоверием, но вскоре оценили эффективность метода и даже переусердствовали, применяя его и тогда, когда в этом не было необходимости. Ассистенты, работавшие со мною в последующие годы, также подхватили мою идею и включили ее в арсенал своих методических приемов.

Одну из наиболее ответственных задач в практике не только судовождения, но и любых измерений, в особенности выполняемых «вручную» небольшими сериями, составляет выявление грубых ошибок, или промахов. Приходится считаться с тем, что не выявленный промах может сильно исказить результат – среднее значение в ряду измерений. С другой стороны, столь же неблагоприятны последствия необоснованного вычеркивания из ряда результатов «подозрительного» наблюдения.

Ведь, может быть, именно оно-то и было самым лучшим.

Используемые обычно в математической статистике критерии выявлении промахов связаны с выполнением сравнительно большого объема вычислений и применением специальных таблиц, а вопрос о промахах традиционно рассматривается применительно к достаточно большим рядам измерений. Но в нашем случае ситуация заведомо иная.
Опираясь на определенные положения той же математической статистики, мне удалось предложить собственный достаточно эффективный метод выявления промахов в ограниченном ряду наблюдений. При этом объем вычислений оказывается значительно меньше, чем при использовании любого другого метода.

Курсантам этот метод понравился, и они стали применять его при выполнении астрономических наблюдений. Моя статья с изложением нового метода была опубликована в научно-техническом сборнике, а Борис Иванович Красавцев включил его в очередное издание своего учебника «Мореходная астрономия», правда, без указания фамилии автора.

*

Порт захода!.. Извечное противоречие: на берегу хочется в море, а в море – на берег. Для выгрузки экспортной рыбопродукции наш «Зыцарь» направился в самый угол Гвинейского залива, в устье большой реки Вури, и ошвартовался в камерунском порту Дуала.

Душно тут, в этой части Западной Африки. По справочникам, на склоны вулкана Камерун, отчетливо видимого после ливня, выпадает едва ли не самое большое в мире количество осадков. Но сейчас, в сухой сезон, снежная вершина вулкана почти всегда закрыта облаками и туманом.

Сойдя на берег, одно удовольствие – побродить по центральным улицам города, полюбоваться на витрины ювелирных магазинов, с удивлением разглядывать стройных местных женщин, грациозно несущих на голове тяжелые корзины и тюки, не придерживая их руками. И как им только удается удерживать равновесие!

А вот идет, уже без груза на голове, белокожая молодая женщина, должно быть, француженка. Нет, что-то в ней свое, хорошо знакомое – не в одежде, не в походке, а в чем? Говорю курсанту Тарасову, идущему вместе со мной: «Смотрите, вот эта женщина – наша, русская». – «Да что вы, Владимир Вениаминович, откуда здесь русской женщине взяться?». Квартала через два нас обгоняет какой-то молодой человек: «Ребята, вы наши?» – «Мы-то наши, а ты чей такой?» Оказалось, это второй пилот арендованного президентом республики Камерун вертолета, он приглашает зайти к нему домой, это рядом!

Мы все очень удивились, когда он у себя дома представил нам встреченную недавно женщину: «Это моя жена, знакомьтесь…». Как я узнал в ней русскую?

Экипаж вертолета состоял из четырех человек: командир, второй пилот, бортмеханик и переводчик, но взаимоотношения между ними, единственными русскими в большом городе, были какими-то странными: они общались только по служебным делам, строго соблюдая должностную иерархию. Второй пилот до поездки в Камерун работал в Краснодаре, а здесь, в заграничной командировке, они с женой хотели скопить на кооперативную квартиру, экономя на всем и питаясь только папайей…

На следующий день ко мне в каюту зашел старший помощник капитана Генрих Садовский. Поляк по национальности, он тут же познакомился с польским торгпредом в Камеруне, паном Цегельским (который, впрочем, просил называть его «товарищем»). У пана Цегельского старшая дочка, Терезка, училась здесь в лицее, и по математике у нее что-то не получалось с эллипсами. Не будет ли пан профессор столь любезен проконсультировать паненку Терезу? Конечно, пан профессор будет любезен.

Я заглянул в справочник Бронштейна и Семендяева по высшей математике, который неизменно возил с собой уже почти два десятка лет. С Терезкой, симпатичной девчушкой лет пятнадцати, мы на следующий день без большого труда разобрались в премудростях аналитической геометрии, а еще через день товарищ Цегельский пригласил капитана, Генриха и меня нанести ему визит.

Торгпред, скорее напоминающий деловитого заведующего складом, показал нам образцы продукции, экспортируемой из Польши в Камерун. Это были оцинкованные ведра, тазы, топоры, грабли, какие-то лейки и прочий скобяной товар, пользующийся у местных жителей большим спросом. Он с гордостью сообщил, что, благодаря его инициативе, товарооборот между странами возрос в десятки раз по сравнению со временами его предшественников. Правда, за время его работы в Камеруне его варшавскую квартиру ограбили уже трижды, последний раз даже вывезли всю мебель…

У четы Цегельских, кроме Терезки, было еще два сына, старший из которых собрал просто фантастическую коллекцию африканских бабочек, препарировав их по всем правилам энтомологии. Мне осталось только поверить, что даже малая часть этой коллекции в Польше будет стоить куда дороже похищенной мебели.

Обильный и разнообразный обед подавала приветливо улыбающаяся негритянка, и «Виборова» из холодильника под роскошную закуску хорошо пошла.

Пилоты советского вертолета, как и Цегельские, побывали у нас на судне. Вдохновленные подкопленным тропическим вином, курсанты самозабвенно провопили второму пилоту:
«Лишь одна у летчика мечта –
Высота,
Высота!..»

Командир вертолета пригласил тех же троих – капитана, старпома и меня – к себе на кружку пива. Я представился его жене; она с непонятным мне удивлением воскликнула: «Как! Это вы?!». Тут мне пришла очередь удивляться: «Да, это я, а что?». Оказывается, жена пилота изучала английский язык по известному учебнику моего однофамильца – профессора МГИМО Григория Абрамовича Вейхмана…

Из Дуалы мы вышли в ночь накануне праздника – Дня учителя. Собрались в каюте помпоуча. Пригласили капитана Ильина, которого сменил на мостике старпом Генрих. Жарко было и душно, парадные костюмы у всех, даже у щепетильной в вопросах моды Галины Николаевны, были одинаковы: шорты и накинутые кое-как легкие распашонки. Попытались сидеть за столом, но тут же от этой затеи отказались и уселись на палубе, скрестив ноги по-турецки. Выпили за учителей и учеников по бокалу тропического вина, потом по другому, по третьему… Первым не выдержал Карапузов и с выражением безнадежного отчаяния на лице, как будто бросаясь с обрыва в воду, запел:
«Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идет…»

За настежь распахнутыми иллюминаторами стояла непроглядная тьма африканской ночи, лениво плескалась вода Гвинейского залива, а мы, четверо преподавателей и помпоуч, заливисто выводили:
«…Зачем, зачем он повстречался
Со мной на жизненном пути…»

Капитан, не привыкший к хоровому пению уважаемых преподавателей, с изумлением смотрел на нас.

*

Заведующий кафедрой высшей математики, отставной полковник Рогатов предложил мне совместно написать учебное пособие для курсантов судоводительской специальности по математической обработке результатов наблюдений. Насчет издания, по его словам, он договорился, училище оплатит типографские расходы. Мы поделили тематику пособия, и я, не откладывая дело в долгий ящик, тут же принялся за работу. Когда я закончил свою часть, поинтересовался у Рогатова: готова ли его половина? Хотя она и не была готова, Рогатов условился насчет набора написанной мною части текста, и я отнес рукопись в типографию. Несколько месяцев спустя набор был готов, а Рогатов по поводу своей половинки рукописи отвечал все также уклончиво. В конце концов, дело так и закончилось ничем, не считая того, что мой несостоявшийся соавтор то ли потерял, то ли зажилил взятую у меня дорогую мне книгу с автографом моего учителя, профессора Ющенко.
Зато Рогатов преуспел в другом: он добился разрешения провести представительный семинар преподавателей кафедр высшей математики и профилирующих кафедр специальностей «Судовождение на морских путях» и «Промышленное рыболовство».

На него съехались представители почти полутора десятков вузов и научных организаций. Владимир Иванович, мой заведующий кафедрой, член оргкомитета, собиравший с участников семинара деньги не то на оплату гостиницы, не то на обратный проезд, пересчитывал полученные ассигнации, в основном, как всегда, помятые и замусоленные. Среди них совершенно неуместными казались новенькие, будто бы только с печатного станка, сторублевки. Дмитриев рассуждал вслух: «Кто же это расплатился сотенными? Наверное, академик Гнеденко… Нет, откуда у академика такие деньги?! Конечно, это Шишло, старший преподаватель из мурманской мореходки!».

Доцент Солоноуц из научно-методического совета по математике при министерстве высшего образования вел семинар элегантно и остроумно. Два вопроса стояли в центре обсуждения. С одной стороны, высшая математика нередко изучалась как сумма сведений, ориентированных на некоего абстрактного «инженера вообще», прежде всего, потому, что преподаватели математики нередко не имели представления о сфере их применения в последующей конкретной профессиональной деятельности своих учеников. Другая крайность заключалась в том, что некоторые преподаватели профилирующих кафедр не использовали мощные возможности математических методов, опускаясь до уровня наименее подготовленных слушателей,

 Но наиболее острым оказался вопрос об использовании вероятностных методов в технических дисциплинах. Разгорелась резкая полемика между Михаилом Николаевичем Андреевым, заведующим кафедрой судовождения из Калининградского института рыбной промышленности, и Еленой Сергеевной Вентцель, профессором Московского института инженеров транспорта, чей учебник «Теория вероятностей» лежал на столе у каждого уважающего себя преподавателя инженерных дисциплин. Его отличало как раз то, ради чего и собрался семинар – неразрывная связь теории и ее практических приложений. Елена Сергеевна покоряла своей глубочайшей интеллигентностью, артистичностью и блестящим остроумием в неуклонном отстаивании своих убеждений. Меня удивило только, почему Михаил Николаевич, пытаясь отстаивать свою точку зрения, обращаясь к профессору Вентцель, упорно называя ее Ириной Сергеевной. Я сначала подумал, что ослышался, но Андреев повторял имя «Ирина» еще и еще раз, а Елена Сергеевна воспринимала это как должное. Я спросил сидевшего рядом Бориса Вульфовича: «Почему он называет ее Ириной?». Ответ Бориса изумил меня: «Ты что, не знаешь, что она свои литературные произведения подписывает "И. Грекова”?». И. Грекова – это же автор опубликованных в «Новом мире» рассказа «Дамский мастер», повести «На испытаниях», которые я прочитал взахлеб, не отрываясь! Значит, вот она кто, эта замечательная женщина!

Елена Сергеевна Вентцель

 Как на любом семинаре, симпозиуме, съезде, самое интересное происходило в последний день.

По обыкновению, заказанный автобус подъехал к гостинице «Москва», у которой собрались участники семинара, с большим запозданием. Мы поехали осматривать достопримечательности Калининграда – бывшего немецкого Кенигсберга. Преклонили головы у места захоронения Иммануила Канта возле стены разрушенного кафедрального собора, а потом я попросил отвезти нас к могиле Бесселя. Хотя любому калининградскому студенту имя Канта знакомо лучше, чем имя Фридриха Вильгельма Бесселя, однако в инженерных расчетах формулы Бесселя используются несоизмеримо чаще, чем идеи великого Иммануила. Говорят, что точное местонахождение могилы Бесселя утеряно при сносе старого немецкого кладбища, но потом, вспомнив о его заслугах, все-таки поставили скромный памятник на вершине невысокого холма. Первым взбежал туда профессор Мышкис, автор учебника по высшей математике для инженерных вузов. Мы без слов постояли у памятника, каждый думал о своем, предполагаю, об одном и том же: о бренности человеческой жизни и о непреходящей роли научных идей. Длинную дорогу до курортного Светлогорска мы ехали молча.

После короткой прогулки у волн прохладной весенней Балтики мы направились в ресторан «Риф», название которого у преподавателей морских вузов вызвало поток шуток. Привезенный с собою крупный балтийский угорь сразу же был передан на кухню. Однако обед сильно задерживался, и одесский профессор Овчинников начал уже громко выражать свое неудовольствие. Впрочем, голодные страсти улеглись, когда, наконец, наш угорь выплыл из кухни и всех пригласили к столу.
Проделав обратный путь, мы очутились в ресторане гостиницы «Москва». Мы с заведующим кафедрой Владимиром Ивановичем соединились за одним столиком с доцентом Борисом Вульфовичем из Мурманска и, конечно, с Еленой Сергеевной. Естественно, что она была в центре нашего внимания. Кстати, ее литературный псевдоним не подразумевал имени «Ирина», а происходил от математического символа «игрек»; она и произносила его слитно, с ударением на первом слоге: «Игрекова»…

Разговор продолжился в номере Елены Сергеевны и затянулся далеко за полночь. Елена Сергеевна на вопрос: «Как это вы все успеваете?» – ответила: «Очень просто – не успеваю. А своей художественной прозой занимаюсь, в основном, во время двухмесячного вузовского отпуска»… Вспомнили и казавшийся нелогичным конец рассказа «Дамский мастер», а Елена Сергеевна рассказала, как встретили ее повесть «На испытаниях» в военно-инженерной академии имени Жуковского, в которой она проработала более тридцати лет. На специально созванном партийном собрании ее произведение признали «идейно порочным». Появились погромные рецензии, в которых автор обвинялся в «клевете на советских воинов», в «искажении сложившихся национальных отношений». Еще бы. один из главных героев повести носит немецкую фамилию, а другой так вообще еврей. Добро бы об этом писала «Красная звезда» – газета военного ведомства, так и «Литературная газета» туда же: «низкий художественный уровень» повести… Справедливости ради следует сказать, что бурное писательское собрание дало этому произведению самую высокую оценку. А тут подошел срок переизбрания Елены Сергеевны в ее профессорской должности. Партийное руководство академии приложило все силы, чтобы завалить переизбрание. Но когда была вскрыта урна для тайного голосования, результаты оказались ошеломляющими: пятьдесят голосов было «за» и только один – «против». Только тогда Елена Сергеевна подала заявление об увольнении из академии.

Я нашел в этом рассказе какую-то не так уж и отдаленную аналогию с моим увольнением из Дальрыбвтуза, хотя, конечно, мне со своей неорганизованностью и сомнениями было куда как далеко и до таланта, и до упорства в достижении цели Елены Сергеевны Вентцель – И. Грековой.

Ее слова как будто врезались в память: «Главное – не бояться. Никогда и ничего не бояться».

К продолжению
Вход на сайт
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Copyright MyCorp © 2024
    Сайт создан в системе uCoz