Я – сэнсей

КВИМУ (4)

Инспекцию возглавлял полковник, а то и генерал, который обходил солдатские казармы, проверяя заправку коек, традиционно откушивал из солдатского котла, приказывал расчехлить и снова зачехлить технику, а затем, чаще всего, взбирался на крышу ангара, чтобы самолично оглядеть бескрайние барханы. Один раз, поднявшись на крышу, генерал, перед тем хорошо пообедавший в офицерской столовой, до того засмотрелся на окрестности, что потерял ориентировку, позабыв, в каком месте он ступил на крышу с лестницы. Побагровевший генерал, потыкавшись то к одному, то к другому краю крыши, завопил истинно генеральским голосом: «Подполковник! Дайте мне целеуказание на лестницу!»

После демобилизации в майорском звании Клавдий Леонидович приехал в наш город, где пообещали дать жилье то ли ему, то ли его жене, которая была врачом редкой специализации. Они и вправду получили квартиру на углу улиц Коммунистической и Павлика Морозова, а Клавдий вспомнил свое морское образование и устроился ассистентом на нашу кафедру. Он отличался отменной обязательностью, по-отечески относился к курсантам, терпеливо втолковывая им нехитрые истины судовождения, на практических занятиях ставил «двойки» направо и налево, но тут же помогал отыскать и исправить ошибки.

*

Практика началась неудачно. «Николай Зыцарь» еще стоял в ремонте, в доке, так что даже в туалет (по-морскому – «гальюн») приходилось ходить по зыбкой сходне на док, как и затем, чтобы умываться и зубы чистить, и даже бриться по утрам. Насколько ремонт может еще затянуться – никто не знал, даже капитан, который появлялся на судне лишь затем, чтобы пойти поругаться с руководством завода. Говорят, что загвоздка была, в основном, по механической части, все приставали с вопросами к старшему механику, но он, вечно озабоченный, все время куда-то торопится и в ответ буркал что-то неразборчивое.

С первой минуты пребывания на судне я, наученный опытом предыдущей практики, чувствовал здесь себя уверенно. Помощник капитана по учебной работе Козлов попытался командовать, но толку от его «командования» было, как от козла молока. Мало того, что по образованию он рефмеханик и в штурманском деле вовсе не разбирается; к тому же, он привык руководить практикой первокурсников, а их боцману спихнешь, тот найдет, чем их занять: круглое катать, плоское бросать. Тут же – на тебе, «товарищи ученые, доценты с кандидатами», как поет под гитару курсант Зябликов, высоченный такой – всего Высоцкого знает наизусть, это его приохотил командир их роты, капитан третьего ранга, у которого дома полная коллекция записей Владимира Семеновича.

Я отодвинул Козлова от вмешательства в наши дела: сам составил график курсантских вахт и приказал курсантам ни в какие конфликты с судовой администрацией не вступать и по всем вопросам обращаться лично ко мне или к Клавдию Леонидовичу. Козлов, с одной стороны, конечно, был недоволен, а с другой – ему меньше забот.

Надоело стоять в ремонте, хотелось поскорее начать нормальную жизнь. Тут еще вовсе нелепое происшествие случилось. Когда паром с пассажирами подходил к причалу заводского поселка, здешний милиционер поспешил раньше всех попасть на берег, первым прыгнул на причал, но не допрыгнул и ушел под воду между бортом парома и причалом. Как ни смотрели, нигде никаких следов его найти не смогли. На следующий день тело милиционера искали водолазы – здоровенные мужики в скафандрах и тяжелых медных шлемах. Я с одним поговорил. Говорит, что искать трудно, вода мутная, на дне ил, ничего не видно. Тело нашли только к вечеру, оно было далеко снесено течением.

Курсантов, кроме находящихся на вахте, каждый день отпускаем в увольнение. Все обходится без происшествий: чувствуется, ребята дисциплинированные, да и взрослые уже – самым младшим по двадцать два, понимают, что можно, что нельзя.

Наконец-то ко дню осеннего равноденствия ремонт закончился, вышли в рейс. Журчит вдоль борта вода, слегка покачивает, ласково греет осеннее солнце, на душе легко и спокойно. Но по озабоченному лицу Клавдия заметно, что его что-то беспокоит. Я осторожно расспросил его. Оказывается, перед отходом он отправил обстоятельное письмо супруге своей – как-то там ей без него доведется прожить эти три месяца? Ведь они прикипели друг к дружке, никогда надолго не расставались – ни когда он после военно-морского училища на Дальнем Востоке служил, ни когда переучивался на офицера-ракетчика, ни когда в знойной Средней Азии пёкся в пустыне в секретном гарнизоне… А вот теперь, считай, на старости лет, она – там, а он – здесь…

На учебно-производственном судне

Разоткровенничавшийся Клавдий Леонидович рассказал, что он душой прикипел к мореходной астрономии. И равноденствие, и солнцестояние, и апогей-перигей – все это стало для него своим, кровным. Неожиданно он поведал о том, что говорят обо мне курсанты. По их мнению, я был настоящим ученым, потому что рекомендовал им какие-то неожиданные книжки, а сам все писал, считал, чертежи вычерчивал. Даже в Морском астрономическом ежегоднике ошибки нашел, а уж Мореходные таблицы – святая святых штурмана – в пух раскритиковал. «Я, – говорит, – сам куда более совершенные таблицы составил, особых усилий не прилагая; для меня это не работа, а так, шутки гения». Не помню, чтобы я такое говорил, хотя «шутки гения» – действительно, из моего лексикона. А еще курсанты всерьез верят, что я весь ежегодник – двести с лишним страниц одних цифр – наизусть знаю. И на любой вопрос что по астрономии, что по навигации, я, дескать, всегда отвечаю точно и сразу же. «Да, ученый – он ученый и есть».
Я от души посмеялся над байками о моей собственной персоне.

*

Первые дни практики – может быть, не самые трудные, но, конечно, самые ответственные. Наша с Клавдием Леонидовичем задача в эти дни – привить курсантам необходимые навыки самостоятельной работы, приучить их оценивать обстановку, выбирать тот или иной способ действий, заложить, как учит инженерная психология, основы динамических стереотипов. Для этого приходится многими часами подряд быть на мостике, в учебной штурманской рубке, вместе с курсантами, несущими там вахту. На каждую вахту курсантам выдается задание, нужно объяснить, как его выполнять, помочь и проконтролировать. Учебная рубка не вместительна: одновременно там могут работать не более трех курсантов – арифметика явно не в нашу пользу. Три курсанта за вахту – это девять человек в сутки; пятьдесят два делим на девять – получается, с округлением, шесть. То есть вновь курсант попадет на учебную штурманскую вахту только через шесть суток!

Чтобы повысить интенсивность обучения, еще на каждые сутки одна треть общего состава – 17-18 человек выделяется в учебное отделение, с ним часов по шесть в день проводим занятия опять же мы, Леонидыч и я. Так и идет работа днем и ночью, иной раз ложусь спать в шестом часу утра, незадолго до подъема, а иной раз – встаю к четырем, чтобы начать работу с новой заступающей вахтой. Одновременно с Клавдием в каюте практически не бываем; я с мостика – он на мостик, или я на мостик – он в учебный класс. Клавдий мне сказал, что бывалые преподаватели, и не только с нашей кафедры, ему завидовали: «"Ну, Леонидыч, идешь на практику – уж там-то отдохнешь! Для нас каждый выход на практику – как на курорт!” Ничего себе, курорт! Теперь я понял, почему о вас наши коллеги судачили: сам работает, как лошадь, да и другим отдыхать не дает.

Не остается времени, чтобы погрустить о супруге моей, только перед сном несколько мгновений с закрытыми глазами образ ее вижу, а потом как будто проваливаюсь в пустоту, и тут уже пришел курсант разбудить меня на завтрак или на ужин, да идти сменять вас на мостике».

*

Первый заход был в маленький порт небольшой африканской республики, где мы должны были передать снабжение на оборудованную там ремонтную базу нашего рыболовного флота. Когда ушли колонизаторы, то после серии военных переворотов власть в стране захватил какой-то проходимец, который назвал своим именем островную часть государства и выпустил огромным тиражом свои парадные портреты, развешанные повсюду – где надо и где не надо. Хозяйство страны совершенно развалилось. Были заброшены огромные плантации какао, которые могли бы снабдить шоколадом полмира. Работает лишь одна кустарная фабричка, продукция которой – сушеные бобы какао – отправлялась на экспорт. Одичали посадки цитрусовых. На обочинах дороги, ведущей к столице государства, справа и слева валялись проржавевшие насквозь остовы когда-то шикарных автомобилей.

На весь городок была единственная лавка, в которой под выгоревшим портретом президента стояла покрытая слоем пыли и паутины бутылка виски. Бутылка, как я понял, была единственным товаром в этой лавке, а стояла она в нем так долго, потому что никто из местных жителей не имел денег, достаточных для ее приобретения. Вообще, по-видимому, деньги не имели здесь никакой цены, а велось натуральное хозяйство: кто-то срывал с бесхозных пальм бананы, кто-то выращивал на своем огородике ананасы, а иной тащил за хвост пойманную в окрестных джунглях обезьянку, чтобы изжарить ее на обед.

В тропическом огороде

Едва наше судно ошвартовалось, как началось паломничество к капитану чиновников всех рангов, до министра включительно. Каждый, выражая капитану свое почтение, произносил витиеватую речь и долго кланялся, когда ему, в зависимости от ранга, давали одну или несколько мороженых рыбин, а министру – так целый картонный короб, который матросы помогли снести по трапу.

Моряки «Зыцаря», люди оборотистые, быстро сообразили, как тут получить какой-нибудь навар в виде кокосовых орехов, бананов или, если особенно повезет, ананасов. Аборигены уже давно были лишены возможности пользоваться мылом, поэтому куски хозяйственного мыла, выдаваемого матросам и мотористам для производственных нужд, послужили ходовой валютой. Хотя первый помощник капитана сурово пресекал обмен – «чейндж», но удачливые торговцы уже устроили импровизированный рынок, на котором товаром были эти самые куски мыла, аккуратно поделенные ниткой на 64 брусочка. Что они хотели получить у своих менее удачливых собратьев за эти брусочки, мне выяснить не удалось.

А Клавдий набрал на заброшенных плантациях едва ли не целый мешок фруктов, которые он считал апельсинами, но которые в действительности оказались грейпфрутами. Леонидыч именовал их «грей-фруктами», и ими мы с месяц закусывали и без того горьковатое сухое вино, которое в тропиках выдавали для утоления жажды.

*

Капитан Шлядинский уже давно не посещал кают-компанию. Буфетчица, приносившая ему завтрак, обед и ужин в каюту, неизменно возвращалась с тарелками, полными нетронутой пищей. Все знали, что капитан беспробудно пьет, но об этом было не принято говорить. Изредка он появлялся на шлюпочной палубе, с опухшим лицом, спрятав глаза за темными очками – словно привидение, появившееся среди белого дня. Время от времени к нему в каюту заходил первый помощник капитана – помполит Прикшайтис, подолгу там оставался, а выходил с побагровевшим лицом и сузившимися в щелочки глазками. Иногда капитана навещал доктор с неизменным тонометром. Доктор ни с кем не делился своими впечатлениями, но видно было, что он заметно расстроен.

Козлов, наконец-то, нашел себе занятие: он организовал шахматный турнир среди работников командного состава. В турнире, кроме него самого, согласились участвовать мой Клавдий Леонидович и Прикшайтис; Козлов и Клавдий так насели на меня, что я вынужден был тоже включиться в это занятие, впрочем, неохотно. В свободное время мы с Клавдием расставляли фигуры, и мой соперник подолгу обдумывал ходы, монотонно напевая под нос:
«А я еду за деньгами, за деньгами,
За туманом едут только дураки…»

В этом турнире, проводившемся в два круга, я выиграл всего одну партию, а Прикшайтис, проиграв один раз Козлову, вообще отказался от дальнейшей игры.

Когда я уже позабыл о проводившемся турнире, Козлов торжественно вручил мне почетную грамоту, заверенную подписью капитана и судовой печатью: «За третье место в шахматном турнире на первенство УПС "Николай Зыцарь”».

*

На время нахождения в районе промысле все занятия свернуты, я с трудом выторговал сохранение трехсменной вахты дублера вахтенного помощника капитана. Все остальные курсанты распределены по двум бригадам и занимаются перегрузкой мороженой рыбопродукции с добывающих судов в трюма нашего «Зыцаря». Вдруг проявил активность помполит Прикшайтис, до сей поры встречавшийся только в кают-компании за обедом. Выставил на палубе, около третьего трюма, доску, на ней мелом вписывал, сколько какая бригада за смену перегрузила. Мало того, то же самое сообщает по принудительной судовой трансляции дважды в сутки. Хочешь – не хочешь, а слушай. Разбуженные громовыми звуками матросы, да и курсанты, отдыхающие после смены, матерно ругаются, стараясь перекричать трансляцию. Мне даже пришлось отправить Клавдия Леонидовича в один из курсантских кубриков разбираться, кто там, разозлившись, с мясом отодрал от переборки ни в чем не повинный динамик.

В очередном порту захода – Котону в республике Дагомее, пока шла выгрузка, мы с курсантами с наслаждением купались в волнах прибоя. Однажды, когда я возвращался с пляжа, увидел, как курсант Зеленер, отличавшийся каким-то первозданным простодушием, склонился с причала к окну салона небольшого рыболовного судна под итальянским флагом. Зеленер обменивался жестами с обезьянкой, находившейся в салоне. Обезьянка растопыривала пальцы ладоней возле ушей, и Зеленер делал то же самое. Зеленер приставлял большой палец к носу, поддразнивая собеседницу, и она в точности повторяла его жест. Они ужасно походили друг на друга и были так увлечены своим немым диалогом, что не замечали больше никого вокруг.

Один из мотористов, сходя с борта судна на причал, держал в руках потрепанный портфель, который показался дежурившему у трапа полицейскому подозрительно тяжелым. Полицейский жестом потребовал открыть портфель, а моряк, сделав вид, что не понимает его, как бы нечаянно уронил портфель между бортом судна и причалом. Вызванный полицией водолаз извлек «потерю». В портфеле оказался большущий бронзовый фланец – моторист отыскал его среди запасных частей и нес на берег, чтобы выгодно продать его – цветной металл в странах Африки был в цене. А по законам страны это была контрабанда, за которую полагалось длительное тюремное заключение.

Капитан Шлядинский не без самодовольства рассказал мне, как ему удалось уладить конфликт, действуя через фирму, которой поставлялся наш груз, и вручив полицейскому начальству несколько коробов мороженой рыбы.

Разбор проступка моториста был, как полагается, отложен до возвращения в родной порт.

После захода в Котону мы направились на юг, в порт со столь же никогда ранее не слыханным названием – Матади в республике Заир. Предстоял переход экватора, и я обратился к Прикшайтису – а как предполагается отметить это событие? «Да никак», – равнодушно обронил Прикшайтис. Меня глубоко уязвил этот ответ. Ведь переход через линию, разделяющую земной шар на северное и южное полушарие, – знаковое событие в жизни моряка, и со времен Крузенштерна принято отмечать его веселым представлением. Я засел за написание сценария праздника, в котором использовал и прежние заготовки, и сочинил новые мизансцены, отражающие специфику нашего рейса.

Курсантам моя идея пришлась по душе. В распределении ролей и проведении репетиций больше всего мне помог Сергей Звездунов, который даже предложил некоторые поправки в текст сценария.

Праздник Нептуна при переходе экватора

Не сомневаюсь, что шумный праздник перехода экватора запомнился его участникам на всю жизнь – а у кого она предстояла длинная, у кого – совсем короткая. Когда я пишу эти строки, многие уже давно стали капитанами самых разных судов. Возглавил одну из организаций флота рыбной промышленности обстоятельный Валентин Малыхин. Изобретательный Сергей Красовский неожиданно для меня оставил морскую стезю, я встретил его уже в должности начальника охраны одного из коммерческих банков, который, впрочем, вскоре разорился. А для старательного и скромного курсанта Володи Шевченко один из его первых рейсов в качестве помощника капитана стал и последним: он вышел из каюты, чтобы заступить на вахту, но так и не дошел до мостика. Ни одна из версий его исчезновения не получила подтверждения. 

А Сергей Звездунов стал доктором наук, профессором...

*

После захода в наполненный раскаленным воздухом порт Матади, расположенный неподалеку от устья величественной и полноводной реки Конго, мы направились дальше на юг, в сторону бухты Сент-Хелина, образованной изгибом побережья Африки вблизи мыса Доброй Надежды. Мой Клавдий Леонидович совсем пал духом. По его подсчетам, теперь мы никак не могли вернуться домой к Новому году, который он пообещал своей супруге отметить дома. Когда же один из четырех дизелей был остановлен для ремонта, он уже собрался пойти к капитану с требованием высадить его в каком-нибудь порту, где есть советское дипломатическое представительство, чтобы его самолетом отправили на родину. Я не принял всерьез его ворчания, а ко дню рождения, который он отмечал в рейсе, подарил купленную перед отходом книгу «Основы дипломатического протокола и этикета». Я зачитывал из нее вслух, как следует раскладывать на обеденном столе вилки, ложки, ножи и ножички и кто на каком месте должен сидеть в автомобиле. Это немного отвлекло Клавдия, а после стало уже не до душевных переживаний, так как нужно было принимать у курсантов отчеты за практику.

На величественной и полноводной реке Конго

На защите отчетов я задал Зеленеру обычный вопрос: «Какую общественную работу выполнял?». Он долго и мучительно размышлял, пока, наконец, не произнес обрадовано: «А когда был праздник Нептуна, помните, я табуретку из столовой команды принес?».

К вечеру 30 декабря «Николай Зыцарь» ошвартовался у причала рижского рыбного порта, а утро следующего дня, 31 декабря, мы уже встретили на железнодорожном вокзале Калининграда.

*

В нашей научно-исследовательской работе мы вплотную подошли к проблеме системы оценки судоводительских кадров. Среди довольно большого числа отечественных и зарубежных работ, посвященных этой проблеме, мое внимание привлекла книжка Леона Ивановича Меньшикова, в которой он предлагал подразделять оцениваемые качества личности на два уровня. На нижнем он расположил факторы, а на верхнем – критерии. Факторы, или собственно качества, оценивались в баллах компетентными экспертами; критерии представляли собой, в сущности, укрупненные блоки профессионально значимых качеств. Мы назвали совокупность этих блоков профессиональной готовностью. Этот термин, по нашему мнению, должен был обозначать степень соответствия уровня знаний по специальности, профессионального опыта и личностных качеств работника требованиям, предъявляемым к нему данной профессией и должностью.

Получив командировку по делам плавательной практики в Ригу, я встретился с Леоном Ивановичем, работавшим в социологической службе завода «Коммутатор». Он порекомендовал мне познакомиться с наиболее основательными системами оценки кадров, разработанными во Львове и в Челябинске.

Так как истекал пятый год моего преподавания в училище, мне полагалась стажировка, которую я решил использовать с пользой для нашей хоздоговорной научно-исследовательской работы. Первым пунктом моего путешествия стал город Львов. Там, в институте экономики Академии наук Украины, работал молодой кандидат наук Юрий Морев, основной разработчик нашумевшей системы «Пульсар», В ее основу был положен принцип результативности оценок. В соответствии с ним периодически должна производиться оценка всех управленческих работников данного подразделения или предприятия и по ее результатам происходить «пульсация» – перестановка управленцев в соответствии с результатами оценки. Предложенная Моревым и его соавторами методика нашла как сторонников, так и противников; с одной стороны, она никому не давала засиживаться на месте, но, с другой, порождала нестабильность, лихорадку непрерывного «перетряхивания кадров», которая многими работниками – не только «застоявшимися» – воспринималась крайне болезненно. Для командного плавсостава, у которого продвижение по служебной лестнице происходило ступенька за ступенькой (третий – второй – старший помощник – капитан), идея «пульсаций» была неприемлема, хотя многое из разработок львовских специалистов представляло для нас определенный интерес. К тому же, Юрий Морев собрал массу сведений о других предлагавшихся системах оценки, знакомясь с которыми, я исписал толстую тетрадь.

Поездка с той же целью в Челябинский политехнический институт дала мало нового: придуманная там на кафедре экономики система оценки не доходили даже до уровня наших разработок.

Около месяца я стажировался еще на кафедре социальной психологии Ленинградского госуниверситета. Конечно, там все было поставлено на солидную научную основу, и некоторые из разработанных там методик для нас, несомненно, были полезны. В частности, оттуда я заимствовал идею карт-характеристик, заполняемых компетентными экспертами с использованием семибалльной шкалы оценок.