|
Три долгих прощальных гудка
Издали донеслись три долгих прощальных гудка: какое-то судно покидало гостеприимный порт ради беспокойного, но любимого моря.
М. Тверцов. Восемь румбов от ветра
Тверская земля, на которой родился Олег Викторович Михайлов, среди товарищей известный как Алька, дала миру немало выдающихся путешественников и мореплавателей. В одном из стихотворных посланий Олег вспомнил земляка, ходившего «за три моря»:
…Не зря Никитин Афанасий
Простер к востоку длань свою…
Только маленький Старицкий район дал российскому и советскому военно-морскому флоту десять адмиралов. Филипп Сергеевич Октябрьский командовал Черноморским флотом в Великой отечественной… Владимир Алексеевич Корнилов был одним из руководителей обороны Севастополя в Крымской войне. у небогатого тверского помещика Степана Лутковского четыре сына стали морскими офицерами. Адмиралом стал один из них − Феопемпт, который отдал служению флоту 35 лет, совершил два кругосветных плавания и был помощником воспитателя и начальником штаба генерал-адмирала, великого князя Константина Николаевича, будущего реформатора российского флота. А дочь вышла замуж за знаменитого мореплавателя Василия Михайловича Головнина.
Через много лет «любовь к родному пепелищу» подвигла Олега написать статью «Малая родина адмиралов» − о флотоводцах, своих соотечественниках-тверичах.
Высшее арктическое морское училище имени адмирала Макарова − звучало громко, а вообще-то это было маленькое учебное заведение на окраине Ленинграда. Туда поступали либо отпетые головы, которые ни в какие другие вузы попасть не смогли, либо редкие энтузиасты морей и полярных широт, давно уже выбравшие профессию не столько по ее содержанию, сколько по звучному названию: океанолог, гидрограф, судоводитель. А еще привлекало объявление в «Справочнике для поступающих», которое в несытое послевоенное время обещало «полное государственное обеспечение».
Олег даже приблизительного представления не имел о том, что такое гидрография, но, едва нашив один «угол» на рукав, уже пренебрежительно называл сокурсников-метеорологов «градусниками». И вот он, первый день учебы… Долгожданный призыв: «Рота, на рубон − становись!». длинные столы в училищной столовой − с каждой стороны оголодавшие вчерашние абитуриенты, наконец-то поставленные на курсантское довольствие.
Правда, первое же практическое занятие − по высшей математике − разочаровало. Ассистент Сякин, на моряка вовсе не похожий, рассказывал что-то о решении систем линейных уравнений с помощью определителей. Алька попытался поделиться с Лехой, соседом по парте, своим мнением насчет этого малоинтересного предмета. Сосед алькиного мнения не разделял, а Сякин одернул Олега, как школяра.
То ли дело было − вычислительная геодезия. на самоподготовке старшекурсники крутили ручки арифмометров «Феликс», и те с веселым треском выдавали ряды цифр, которые нужно было каллиграфическим почерком переносить на бумагу. У Альки, как и у всех гидрографов, выработался и сохранился на всю жизнь четкий профессиональный навык писать аккуратно и разборчиво.
Но самыми увлекательными были, конечно, занятия по морскому делу. Альку словно пьянила специфическая морская терминология, и он к месту и не к месту вставлял полюбившиеся ему названия: «ботдек», «салинг», «грот-стень-стаксель», «выбленка»… Даже прозаическое «шкимушгар» − тонкий трос, свитый из распущенных прядей старой пеньки, звучало в его устах как название экзотического груза, тюками доставляемого куда-то на Мадагаскар… 
Олег Михайлов -- курсант 1-го курса Высшего арктического морского училища
Меня сблизили с Олегом его музыкальные пристрастия. По вечерам Алька брал ключи от фойе актового зала и садился за фортепиано. Его пальцы быстро бежали по клавишам, и он долго что-то наигрывал; я то узнавал знакомые мелодии, то, чаще, не узнавал, то, по-видимому, он просто импровизировал. У меня с музыкальной подготовкой был полный нуль, в чем я Олегу откровенно сознался.
− Хорошо, сейчас проверим, − сказал Алька. − Вот это − что такое, узнаешь?
− Ну, это все знают − полонез Огинского. Его чуть не каждый день по радио передают.
− А это что? − Кажется, «Турецкий марш» Моцарта?..
− Верно! А это что?
− Нет, что-то, конечно, знакомое, но что именно, не скажу.
− Это «Сентябрь» из «Времен года» Чайковского. А это вот, слушай… Это снова Моцарт, Сороковая симфония.
− Ну откуда мне симфонии знать? Я их слышал только после смерти Сталина, их передавали по радио одну за другой. Ничего не запомнил, только фамилию композитора − Мясковский.
Олег озадаченно хмыкнул: − Мясковского мне как раз и не сыграть, а вот тебе Шопен… Вот Бетховен… А вот опять Моцарт − Реквием… Я вижу, на тебя тоску нагнал. Давай что-нибудь повеселее. Вот Верстовский − из «Аскольдовой могилы». «Близко города Славянска…» − запел Олег приятным баритоном…
На следующий вечер Олег играл и из увертюры к «Сороке-воровке» Россини, и «На заре ты ее не буди…» Варламова, и другие романсы. Алька вживался в музыку, напевая мелодии и слова романсов.
Однажды, исполняя на манер Шаляпина «Элегию» Массне, он так вошел в образ, что расчувствовался до слезинок на ресницах, обратившись ко мне: «Вовка, когда услышишь это − "О где же вы, дни любви…" − вспомни меня…».
Автограф стихотворения Олега Михайлова "Леха Злотников"
«Мартина Идена» Олег перечитывал много раз. Судьба простого моряка, ставшего знаменитым писателем, искренне волновала Альку: он примерял ее к себе. Правда, конец ее был совсем неподходящим, хотя сказано, конечно, красиво:
…И мы благодарим богов
За то, что сердце в человеке
не вечно будет трепетать,
За то, что все вольются реки
Когда-нибудь в морскую гладь.
Повторяя эти строки, Олег словно напускал на себя меланхолическую таинственность, хотя меланхоликом он вовсе не был. Молодой парень высокого роста, со спортивным телосложением, с иронической усмешкой в чуть прищуренных темных глазах, он отличался жизнерадостностью и был неистощим в язвительных шуточках. Он в изобилии сочинял стишки, в которых чаще всего фигурировала все та же морская тематика:
Хлещут в люки клочья пены,
Мачты смотрят в вышину,
Наше судно постепенно
Погружается ко дну…
Кок схватил и круг, и пояс
И на брамсель-рей залез,
А радист, вконец расстроясь,
Бьет зубами: «Эс-о-эс»…
Уподобившись пиратам,
Весь войдя в ажиотаж,
Капитан отборным матом
Ободряет экипаж…
Еще нас с Олегом сблизили литературные темы, рассуждения о прочитанном. Читали мы, в общем-то, одно и то же: Ромена Роллана (в особенности, «Жизнь Рамакришны» и «Жизнь Вивекананды», показавшиеся мне скучнейшими), Достоевского, до которого мы тогда еще не вполне доросли, Стендаля − наверное, под впечатлением от книги «Три цвета времени» Виноградова, которой, казалось, все вокруг зачитывались. Открытиями, которыми мы спешили поделиться друг с другом, стали «Корзина с еловыми шишками» Паустовского, «Зимний дуб» Нагибина, «Голубое и зеленое» Казакова. Олег любил и понимал стихи, многое он знал наизусть: Есенина «…Село, значит, наше Радово…», Блока («…Я проснулся на мглистом рассвете…»), Киплинга («…Мы идем по Африке»). милая лаборантка Ольга Николаевна оставляла нам с Олегом ключи от кабинета марксизма-ленинизма, где мы под уютной зеленой лампой листали «Чтеца-декламатора» дореволюционного издания, впервые познакомившись с именами запрещенных тогда поэтов Николая Гумилева, Зинаиды Гиппиус, Игоря Северянина… 
Нас с Олегом сблизили литературные темы
Как книгу, мы читали улицы Ленинграда, мосты над Невой, гранитные набережные. По дороге Алька рассказывал невероятные истории, то ли сочиненные им самим, то ли почерпнутые из бездонных колодцев курсантского фольклора. Заглядывали в полуподвальные «забегаловки», чтобы выпить по стакану дешевого вина или круто посоленного томатного сока. Или просто сжевывали на ходу «за девяносто пять копеек слоеный с мясом пирожок», как воспели мы его четырехстопным ямбом. Нередко наши разговоры касались тем глубокомысленных, вроде попытки найти ответ на вопрос − существует ли смысл жизни или отсутствует как таковой? Но чаще сочиняли какие-то поэтические «шедевры», которые тут же забывали. Иногда тема разговора была совершенно неожиданной: так, однажды Олег с воодушевлением рассказывал мне, что представляет собой девиация от индукции стрелок магнитного компаса на мягкое железо его снабжения.
В любой игре − в карты, в настольный теннис − Алька был азартен и чаще всего выигрывал. Когда мы парой садились играть в домино − в «морского козла», мы неизменно побеждали, хотя никакими тайными или явными знаками никогда не обменивались. Напрасно думают, что это глупая игра – ставь костяшки, и все. Она требует понимания психологии противника, а еще больше – партнера, а без этого лучше за стол не садиться. Дело вовсе не в намеках или подсказках; хороший партнер всегда сохраняет невозмутимое выражение лица. манера игры была у нас настолько одинакова, что мы, даже не глядя на напарника, нутром понимали, выставляет ли он те «кости», которых у него полные руки, или блефует, – как говорят доминошники, «спекулирует».
Сочинение стихов Олег рассматривал как поверхностное увлечение, а вот к прозе он тяготел всерьез. У него уже сложились определенные принципы писательства, о которых он поведал нашему общему другу Брянцеву:
− Видишь ли, Валька, вот ты говоришь, что тему выбрать трудно. Я думаю, что все вокруг достойно творческого осмысления. Представь себе, ты идешь, скажем, возле Гостиного двора, а навстречу − девушка, совершенно тебе незнакомая. Ты взгляни на ее лицо, одежду, походку и попытайся представить, откуда она идет и зачем. Может быть, у нее какое-то горе, скажем, в семье разлад (кстати, подумай, по какому поводу), и она спешит к подруге, чтобы высказать ей все, что накипело, и облегчить душу…
− Вот-вот, − подхватил Брянцев, − она приходит к подруге, а той дома нет, и что же теперь поделать, позвонить, что ли, старой тетушке? Она роется в сумочке, чтобы найти монетку для автомата, а монетки нет, она оглядывается, не обронил ли кто-нибудь денежку…
− Ты все правильно понял, так что еще о темах говорить?
Тем не менее, проза давалась Олегу нелегко, то и дело он ловил себя на том, что съезжает в сентиментальность, которой терпеть не мог, и еще и еще раз переделывал написанное.
Я уже некоторое время посещал занятия литературного объединения «Нарвская застава», которым руководил поэт Николай Дмитриевич Новоселов. Объединение было известно в городе тем, что в нем группировались «рабочие» поэты и прозаики, в некотором роде, «от станка», хотя Новоселов знал и любил цитировать и Ахматову, и Гумилева, и полузапрещенного Заболоцкого, и погибшего в ноябре 41-го моряка-подводника Алексея Лебедева. Николай Дмитриевич умел создать доброжелательную и в то же время требовательную обстановку, ориентируя на лучшие образцы классической и современной литературы. Стали со мною ездить туда и Олег, и Брянцев, правда, не на каждое занятие.
Весной 1956 года мы приняли участие в совещании молодых ленинградских писателей. Олег был приписан к семинару прозы, где одобрительно отозвались о его рассказе, потом он приходил ко мне на семинар, которым руководил поэт-маринист Всеволод Борисович Азаров, а почти все участники имели отношение к военно-морскому флоту. кроме того, к нам направили − похоже, для перевоспитания, − двадцатилетнего Евгения Рейна, который к морю не имел никакого отношения. Рейн представил на обсуждение свою поэму «Рембо». Читал он с большой экспрессией, заражая слушателей ее напором, а тематика поэмы была непривычна и неожиданна.
Мы с Олегом о Рембо вообще почти ничего не знали. До следующего заседания семинара я разыскал резко отрицательное суждение Горького о попытке Рембо окрасить гласные в разные цвета, да еще припомнил, что он промышлял работорговлей, и выступил в этом духе, упомянув о некрасовской традиции в русской поэзии, на что Евгений изумленно воскликнул: «Как?! А "Пьяный корабль"?!».
Как-то после завершения официальной части к нам с Олегом в ресторане Дома писателей подсел Игорь Ринк, известный тогда в Питере как «поэт с гитарой». Прикладываясь к стакану с мадерой, он разоткровенничался, что служил в охране Сталина и что ему удалось добиться, чтобы его выгнали с этой опасной службы как неисправимого пьяницу. Потом пел свои стихотворения о моряках в бескозырках и тельняшках, а окончательно сразил нас «поэтическим шедевром»:
Дайте мне за рубль двадцать
Женщину с огнем,
А потом за рубль сорок
К доктору пойдем…
Поэтесса Татьяна Агапова писала об Олеге − разумеется, с его слов: «Ему довелось встретиться с Константином Паустовским и увидеть "пожилую даму в черном" − Анну Ахматову, а рядом с ней двух мальчиков − толстого Женю Рейна и худенького Иосифа Бродского. Слышал он и как читал стихи молодой моряк Николай Рубцов». Тут, кроме сообщения о том, что Олег видел Евгения Рейна, всё остальное не соответствует действительности. Скорее всего, это мистификация, к которым Алька всегда был склонен. Участники нашего литобъединения не входили в круг общения Анны Андреевны, и Алька никогда с Ахматовой не встречался. Не встречался он ни с Иосифом Бродским, который появился в литературных кругах Питера, когда нас там уже не было, ни с Николаем Рубцовым, который приехал в Ленинград уже после нашего выпуска и отъезда по местам распределения.
Как-то, ожидая устройства на летнюю практику, мы с Олегом ночевали в училищном общежитии и сочиняли очередное послание Брянцеву, находившемуся в океанографической экспедиции на Сахалине. Один из нас предлагал строчку, другой − следующую, так что потом не могли бы определить, какая строка принадлежит мне, какая − Олегу:
…А в Питере идут дожди.
Был слух − потоп начнется вскоре.
Еще письма от нас не жди.
Жизнь коротка.
Уходим в море.
Олег был направлен на практику в АНИИ − Арктический научно-исследовательский институт, а я устроился практикантом на учебную шхуну, где, не имея штурманского диплома, фактически выполнял обязанности третьего помощника капитана − стоял вахты на ходу и на якоре, проводил занятия с первокурсниками. Подобную ситуацию Олег потом использовал в повести «Восемь румбов от ветра».
Алька обладал настойчивостью и упорством в достижении целей, даже самых, казалось бы, невероятных, и всегда первым лез туда, где его присутствие вовсе не было обязательным. В АНИИ он добился направления в высокоширотную экспедицию на дизель-электроходе «Обь». Наконец-то он увидел настоящую Арктику − холодные воды Гренландского моря. Мало того, он попал в серьезную переделку: вертолет, на борту которого Олег находился, из-за поломки совершил вынужденную посадку на ледяной купол одинокого острова Виктория, и для спасения полярных робинзонов пришлось организовывать целую спасательную операцию.
Идея отправиться в Антарктику на дизель-электроходе «Обь», головном судне первых советских экспедиций к ледяному материку, принадлежала Олегу:
− Вовка, есть шанс попасть в антарктическую экспедицию.
− Ну да, там только нас не хватает. Туда вроде бы кто-то из наших преподавателей собирается, и то не всякого возьмут. А мы-то кому там нужны?
− Нет, ты послушай. Первая экспедиция отправилась в ноябре прошлого года. А сейчас готовится вторая. Начальником морской части экспедиции назначен Максимов, Игорь Владиславович, наш завкафедрой океанологии. Так вот он предложил взять с ним двух-трех курсантов-океанологов, разумеется, с выпускного курса. Кое-кто уже собирается туда.
− Так это же океанологи, а мы-то тут причем?
− Это как посмотреть. Экспедиция − комплексная, значит, без гидрографов там не обойтись. А уж вам-то, судоводителям, сам бог велел отравиться в такое плавание, может быть, больше никогда в жизни не удастся. Считай, что это будет преддипломная практика. А что касается Максимова, то тут важно, что это его идея насчет курсантов. А уж какой специальности − что он, откажется, если среди них будут не одни океанологи? Я сам слышал, что говорил николай Федорович Инюшкин, знаменитый дальневосточный ледокольщик, который в первом антарктическом рейсе был на «Лене» дублером капитана, а потом еще капитаном на «Оби» в гренландском рейсе. Так вот он сказал, что если бы была возможность снова пойти в Антарктиду, он устроился бы на судно хоть матросом-уборщиком.
− Инюшкину хорошо говорить, ведь даже уборщику, и то, в полярке платят зарплату с разными там надбавками, коэффициентами, да еще инвалюта при заходах, а нам-то что?
− В этом смысле, конечно, ничего, но зато какой опыт приобретем. Ты же сам говорил, что сейчас, на последнем курсе училища не ощущаешь себя полноценным специалистом − практического опыта слишком мало. Предыдущие практики кем проходил − матросом? Получишь штурманский диплом, и с первой минуты после заступления на первую вахту ты уже за все в ответе. А штурманских навыков никаких. Вот если ты пришел после годичной штурманской практики − это совсем другое дело! Что, лучше этот год в училище штаны просиживать?
− Да, но ведь мы на год отстанем от своего выпуска.
− А заочники как учатся? Считай, что последний год мы будем учиться по заочной системе. Учебники с собой возьмем, а сколько в экспедиции ученых, если что, всегда проконсультируют, да и наши же преподаватели там будут. А капитаном на «Оби» − Ман Иван Александрович, самый опытный капитан Советского Союза, − где ты лучшую школу получишь?
…Конец октября 1956-го… Наше участие в антарктической экспедиции висит на волоске. к отходу дизель-электрохода «Обь» мы уже не успевали. придется отправляться вдогонку на теплоходе «Кооперация». Все в мире так тревожно. Восстание в Венгрии − на училищном вечере Олег играет на аккордеоне «Венгерскую рапсодию» Брамса. Это выступление выглядит вызывающим. Закрыт Суэцкий канал − сорвалась поездка в Египет нашего декана, который уже собрался поработать там лоцманом. В ленинграде впервые проходит День поэзии. Вся «Нарвская застава» собирается возле книжного магазина близ Кировского завода. с нами Новоселов, Ринк, другие известные в Питере поэты. Читаем стихи, поэты подписывают купленную мною книгу, полтора десятка подписей, третья снизу − О.В. Михайлов… Еще неделя, другая… Шумные проводы на Балтийском вокзале, поезд на Калининград отбывает под отчаянную мелодию «Мамба итальяна», так соответствующую нашему настроению. Наутро выяснилось, что отсутствует алькин чемодан, в котором, помимо личных вещей Олега, взятые в экспедицию учебники и мореходные инструменты. Догадались: друзья-курсанты, вызвавшиеся провожать нас, взялись нести наши пожитки, но кому-то алькин чемодан показался слишком тяжелым. Последующая организация доставки его в Калининград − целая эпопея.
Оказалось, что «Кооперация» придет в Калининград недели через две. В ожидании ее прихода поселились впятером в гостинице «Москва». деньги давно были на исходе, с трудом наскребали в день на булку хлеба да на чайник коричневатой бурды, звучно именовавшейся «кофе». Чтобы меньше хотелось есть, подолгу не оставляли постелей. Настроение было хуже некуда − вот тебе и Антарктида! Того гляди, за неуплату из гостиницы выселят. Олег сочинял мрачные стишки и от безделья поигрывал остро наточенным ножом. Он любил оружие и вообще не представлял себе моряка без ножа. Однако его забава постепенно стала опасной. Сначала они с Женькой, младшим из нашей компании, вяло переругивались, и это не заслуживало бы никакого внимания, но потом Олег, распалившись, стал приставлять лезвие к женькиному животу и от призывов прекратить глупую шутку только еще больше заводился, пока мы не отобрали у него предмет, не подходящий для развлечения. Алька было обиделся − что я, не понимаю, что можно, что нельзя?
Фотография из газеты. Слева направо: Владимир Вейхман, Евгений Баранов, Виктор Никитин, Олег Михайлов, Владимир Кузьмин
Фотокорреспондент областной газеты запечатлел нас для очередного номера. Алька вообще был фотогеничен, и на этом снимке получился лучше всех. Он, как всегда, на видном месте − в черной курсантской шинели, в фуражке-«мичманке», сдвинутой на правую бровь, со слегка сощуренными живыми темными глаз глазами под густыми бровями, с неизменной улыбкой на лице, одновременно приветливой и саркастической.
На теплоходе "Кооперация". Слева направо: Евгений Баранов, Владимир Кузьмин, Олег Михайлов, третий помощник капитана Вениамин Красноюрченко, Владимир Вейхман, Александр Чупыра, Виктор Никитин
Теплоход «Кооперация» везет на станцию Мирный, базу советских экспедиций в Антарктиде, грузы и часть сменного состава комплексной экспедиции. Обилие новых впечатлений: Балтика с таким жестоким штормом, что не поймешь, движется ли судно вперед или его относит волной назад; высокие стенки шлюзов Кильского канала; сонные воды Северного моря… А это только начало полуторамесячного перехода. Несем вахты на руле и дублерами вахтенных помощников капитана. Олег на многие годы сохранит самодельный судовой журнал, который мы по всем правилам вели смену за сменой. Новые знакомства: гидробиологи, гляциологи, аэрологи, врачи… Готовимся к празднику перехода экватора. Олег как музыкант попал в состав маленького оркестра, которым руководит фотограмметрист Слава Бовин, виртуозно исполняющий на гитаре позывной судовой радиогазеты − мелодию из «Итальянского каприччио» Чайковского. повар Владимир Загорский, в прошлом − артист оперетты, репетирует с Олегом роль пышногрудой наяды, соблазнительницы моряков.
В короткие тропические сумерки зажигаются звезды южного полушария, и только успевай измерять их высоты, пока горизонт не скрылся в чернильной мгле. Олег спешит, обработав результаты измерений, отметить полученную точку на карте и обнаружить, что она оказалась совсем неподалеку от той, которую нанес капитан. Редкие встречные суда короткими вспышками сигнальной лампы запрашивают: «Кто? Откуда? Как погода?». Алька, вызубривший азбуку Морзе, отвечает такими же проблесками. Ему нравятся эти ночные встречи, нравится стоять в темноте рулевой рубки, где только чуть подсвечены шкалы навигационных приборов.
У Мирного перебазировались на головное судно экспедиции − дизель-электроход «Обь», который должен выполнить обширный комплекс исследований в Южном океане.
Как ни странно, картинка «Олег Михайлов во время плавания на "Оби"» запечатлелась в памяти как-то фрагментарно.
Олег склонился над штурманским столом и перепроверяет навигационную прокладку за прошедшую вахту; тут недопустимы неточности, ведь на ее основе будут нанесены на карты отметки непрерывно ведущегося промера глубин.
Вот вызывается помочь геологам, которые во главе с корифеями их науки Лисицыным и Живаго вбивают в морское дно сверхдлинную трубку, чтобы получить рекордную пробу грунта.
Вот Олег в брезентовой робе моет надстройки в бригаде боцмана Сапронова.
Олег (третий справа) в бригаде боцмана Сапронова
Вот он обсуждает какие-то проблемы с бородатыми кандидатами наук Беклемишевым и Пастернаком; возможно, намеревается разжиться спиртом, который полагается гидробиологам для сохранения их экспонатов.
Вот он позирует Майе Лебедевой, сотруднице гидробиологического отряда, которая из всей многообразной натуры выбрала именно Олега, чтобы написать карандашный портрет.
Вот он добился, чтобы его, единственного из шестерки практикантов, взяли в экипаж шлюпки, который совершал в ысадку на острова Рёуэр в заливе Олаф-Прюдс.
Вот соорудил кренометр, у которого грузик на нитке показывал амплитуду бортовой качки по шкале в виде возлежащей девицы в бикини; посетители нашей каюты, к удовольствию «изобретателя», с серьезным видом обсуждали, до какого места дойдет грузик при очередном размахе.
А вот, как всегда, когда позволяет погода, ловит зеркалом секстана проглядывающий в просветах облаков солнечный диск и после старательно водит линейкой по строкам мореходных таблиц.
Нередко Алька должен был сменять меня на ночной вахте. Минут за пятнадцать до смены вахт я спускался в каюту, чтобы разбудить его; однако частенько он в урочный момент на мостик не прибывал. Я снова спускался в каюту и обнаруживал Олега спящим все в той же блаженной позе. Тогда я сменил тактику и не уходил до тех пор, пока Олег не спустится со своей верхней койки и не оденется. Однако и в этом случае он иногда умудрялся уснуть, завалившись на койку уже одетым.
На дизель-электроходе "Обь". Слева направо: Евгений Баранов, Владимир Вейхман, Владимир Кузьмин, Олег Михайлов
В то время Олег почти ничего не писал. Оно и понятно: в его мироощущении происходил слом, связанный с переходом от абстрактно-романтического представления о море к вещественно-реалистическому его восприятию. Этот переход затянется на многие годы, пока не получится тот сплав фантазии и действительности, который и станет сущностью авторской позиции писателя Олега Михайлова.
Перед выпуском из училища Олег подарил мне роскошно изданную чуть не век назад толстенную книгу с описанием морских баталий:
Владимир Вейхман! Я не жаден,
Но слишком скуден мой талант.
Прими в подарок фолиант,
Который мною был украден.
Я уехал на Дальний Восток, а Олег вскоре отправился в очередную, четвертую советскую антарктическую экспедицию, где в качестве штурмана-геодезиста проводил санно-тракторные поезда по ледяному панцирю шестого континента. Невероятный холод, разреженный воздух, которым трудно дышать, спрятанные под снежным настом глубокие и широкие трещины во льду, и работа, работа с высочайшей ответственностью − все это ежедневно, ежечасно в течение всей зимовки. Не все получалось сразу: в первом походе «Харьковчанка» Олега в пургу отклонилась от курса и едва не ухнула в гигантскую трещину. Место остановки было язвительно названо станцией Михайловка. Но в дальнейшем Олег точно выводил поезд на внутриконтинентальные станции.
В первые дни 1960-го года из Антарктиды ко мне пришла радиограмма Олега: «Ну вот и мы с тобой шестидесятники»…
var container = document.getElementById('nativeroll_video_cont');
if (container) {
var parent = container.parentElement;
if (parent) {
const wrapper = document.createElement('div');
wrapper.classList.add('js-teasers-wrapper');
parent.insertBefore(wrapper, container.nextSibling);
}
}
| |
