В безбрежном Южном океане

Памяти друзей по антарктической экспедиции

Зачем курсанту Антарктика?

Мы  хотели попасть в антарктическую экспедицию.

Почти год назад, осенью 1955 года, к берегам шестого материка на дизель-электроходах «Обь» и «Лена» отправилась первая советская антарктическая экспедиция. Подойдя в море Дейвиса к берегу, названному берегом Правды, экспедиция основала базу советских антарктических исследований – поселок Мирный. А суда экспедиции выполнили комплекс исследований в водах Антарктики – окружающих ледяной континент пространствах Южного океана.

Об участии в первой экспедиции никто из курсантов тогда не мог и помышлять. число научных работников, летчиков, моряков, желающих попасть в Антарктику, намного превышало количество вакансий. Однако теперь ситуация несколько изменилась. начальником второй морской экспедиции на дизель-электроходе «Обь» был назначен океанолог Игорь Владиславович Максимов, профессор нашего Ленинградского высшего инженерного морского училища имени адмирала Макарова.  Он взял в состав экспедиции несколько преподавателей училища и, заботясь о научной смене, высказывал пожелание взять в рейс еще и курсантов-океанологов. Однако к моменту выхода «Оби» в рейс никому из океанологов не успели оформить документы.

О появившейся – пока чисто теоретически – возможности попасть на «Обь» я узнал от своего друга, курсанта-гидрографа Олега Михайлова, который, проходя минувшим летом практику в Арктическом и антарктическом научно-исследовательском институте, вместе с океанологами Володей Кузьминым и Женей Барановым уже побывал в экспедиции на «Оби» в Гренландском море. А от меня об этом узнали мои сокурсники-судоводители Саша Чупыра и Виктор Никитин, которых эта идея сильно заинтересовала.

Почему мы хотели попасть в Антарктику? честолюбивые мотивы отвергались с порога. На какую славу и награды могут рассчитывать рядовые практиканты, когда в составе экспедиции сплошь именитые научные сотрудники?

на заработки также рассчитывать не приходилось: практиканты получают обычную маленькую курсантскую стипендию, и ничего кроме того. Ну, еще в портах захода иностранная валюта, – так, на кино да на лимонад.

Профессиональный интерес, конечно, был, в особенности для океанологов: ведь морская экспедиция была, по преимуществу, океанографической, а где океанологи – там и гидрографы. А у нас, судоводителей, серьезным мотивом наших устремлений было намерение приобрести в дальнем плавании опыт работы на ходовом мостике – намного больший и, главное, качественно иной, чем полученный на предыдущих производственных практиках по рабочей профессии матроса.

Но все-таки было что-то большее, может быть, нами самими не вполне осознаваемое – это желание оторваться от обыденности, попробовать себя в достижении недосягаемого, в открытии неоткрытого, в освоении неизведанного. Мы просто поняли, что мы не можем без Антарктики, да и Антарктика, пожалуй, не может без нас.

Мы пошли к деканам своих факультетов – арктического и судоводительского. По правде говоря, особой надежды попасть в экспедицию у нас не было – учебными планами такая плавательная практика не предусмотрена.

начальство колебалось: отпускать – не отпускать. И плюсы были понятны: ребята хотят приобрести хорошие практические навыки, да и сам факт участия курсантов в уникальной экспедиции будет работать на престиж училища. И минусы ясны: велик риск отстать от выпуска на целый год, нас же будут обвинять. Казалось бы, мы все-таки уговорили нашего декана, но тут произошло непредвиденное.

Министерству рыбной промышленности потребовалось перегнать с Балтики на Дальний Восток большую группу судов, приобретенных в Польше и Германии. судовые команды было решено сформировать из курсантов. Конечно, этим удачно достигалось одновременно несколько целей: и практика будет богатая, и заработок неплохой, и за счет изменения учебного плана всему курсу удастся избежать всякого отставания от установленного срока выпуска. Прощайте, значит, мысли об антарктике. Я уже получил «прописку» в паспорте моряка: теплоход «Кулой», и первая группа курсантов уже выехала в Польшу, как вдруг – новая неожиданность.

В последних числах октября начались военные действия Англии, Франции и Израиля против Египта. Армия Израиля заняла Синайский полуостров и вплотную подошла к Суэцкому каналу. В канале были затоплены суда, и он был закрыт для плавания. Перегон на Дальний Восток откладывался на неопределенный срок. А нам дали разрешение на участие в антарктической экспедиции.

Но к этому времени дизель-электроход  «Обь» уже покинул Калининградский порт. Придется догонять флагманский корабль экспедиции на теплоходе «Кооперация», который отправится в Мирный вслед за «Обью».

Мы срочно оформили задания на дипломные работы, понабрали учебников по всем предметам своего курса, получили скромные командировочные на проезд до Калининграда, где, как нам сказали, ко дню нашего прибытия должна уже находиться «Кооперация».

«Корпорация шарлатанов»

Мы – это шестеро курсантов, все – пятикурсники, кроме Жени баранова, который учился курсом младше.

Гидрограф Олег Михайлов, высокого роста, стройный и смуглый красавец, на которого всегда обращали внимание женщины, в обиходе звался Алька. Он обладал множеством талантов: играл на всех, наверное, музыкальных инструментах, с легкостью сочинял и юмористические стихи, и трогательные лирические послания, и сентиментальные рассказы.

Океанолога Владимира Ивановича Кузьмина прозвали по инициалам: «Вика». Такое прозвище ему нравилось, и он откликался на него, как на природное имя. Вика был этаким спортсменом-джентльменом. Он с азартом играл в волейбол, настольный теннис, плавал, прыгал в воду с трамплина, бурно реагируя на выигрыш и неудачи. В своих суждениях всегда был подчеркнуто независим, мог пойти против любого мнения. В то же время был человеком по природе компанейским, заводилой в общих житейских предприятиях; иногда удивлял окружающих своей неподдельной наивностью и неожиданными импровизациями.

За океанологом Женькой Барановым, младшим в компании, закрепилось прозвище «Альдебаран» (название звезды в созвездии Тельца) – по созвучию с фамилией. Женька, склонный поиронизировать над собой, в то же время был более других обидчив и более других нуждался в самоутверждении. он благодарно воспринимал проявления доброжелательного к нему отношения. Обладая острой наблюдательностью, подчас мог рассуждать по мало замеченному другими поводу, показывая банальные явления в неожиданном ракурсе. Лодырей среди нас, вообще говоря, не было, но трудолюбие Евгения всегда можно было поставить в пример.

Оставшиеся трое – это будущие судоводители.

 Никитин, Виктор Дмитриевич, любил показать себя этаким неспешным сибаритом, охотно поддающимся разным житейским соблазнам – то чревоугодию, то какой-нибудь азартной игре, то демонстративному бренчанию на гитаре в неподходящее время. Он  откликался на «Митрича» – так он был прозван не только в соответствии с отчеством, но и за семейно-добродушное расположение к окружающим, которых он, впрочем, при необходимости мог поставить на место, изобразив на лице восхищенное недоумение. Он любил хорошую компанию и был тем человеком, к которому в минуты сомнений и раздумий можно  обратиться: «Знаешь, Митрич…»

Сашка Чупыра внешне казался добродушным увальнем, что, однако, вовсе не выражало глубинную сущность его характера: самостоятельность в суждениях, скрытую мечтательность и простоватый юмор. Он мог рассказывать о себе какую-нибудь смешную  историю, например, о том, как его лягнул мерин Антон. Ему, пожалуй, в наибольшей степени было свойственно то, что было присуще любому из нас: преданность выбранной профессии, вне которой он не представлял свою будущую жизнь.

За мной на какое-то время закрепилось прозвище «Гербаус». Впрочем, это скорее было не прозвище, а обязанность, которую на меня возложил коллектив. Гербаус – это фамилия главного бухгалтера училища, человека оригинального, казалось бы, неприступного, но смело решавшего вопросы выдачи и невыдачи стипендии. Гербаус по какому-то наитию, безо всяких справок, определял, кому выплатить стипендию, а кому не давать, и никогда не ошибался, во всяком случае, в худшую для курсанта сторону.  между участниками нашего предприятия была заключена конвенция: мне как «Гербаусу» должны быть сданы все имеющиеся деньги, а я выдавал на разные нужды из общей кассы.

Митрич, разговаривая по телефону с отцом, сказал ему, что мы собираемся в Антарктику на «Кооперации». То ли тому послышалось слово «корпорация», то ли он, узнав, что сын собирается в антарктический рейс, да еще с товарищами, в сердцах обозвал нашу компанию «корпорацией шарлатанов». В этой оговорке было что-то, отражавшее изрядную долю авантюризма в нашем предприятии, и мы приняли ее как фирменное название до сей поры безымянного коллектива.

Самый главный чемодан

Ах, какими бесшабашными и веселыми были наши проводы, сколько тостов в ресторане Балтийского вокзала – по килечке на закуску – сказали остающиеся товарищи наши, сколько раз оркестр повторил только что вошедшую в моду лихую песенку «Мамба итальяна»!

и поезд неспешно повез нас в Калининград.

Наутро обнаружилось, что отсутствует самый большой чемодан, принадлежащий Альке Михайлову. В него были уложены  все учебники и даже мореходные инструменты, взятые из училища. После разбора обстоятельств пришли к выводу, что  чемодан, скорее всего, остался в общежитии. провожавшие нас друзья-товарищи не позволили нам нести свой багаж самим, а самый большой чемодан показался кому-то очень тяжелым… Вот тебе и «Мамба итальяна».

А в Калининграде – новая неожиданность. «Кооперация» в порт еще не пришла и придет неизвестно когда: задерживается на ремонте в Риге.

Представитель экспедиции поселил нас в гостиницу «москва». Комната была как раз на шестерых. подсчитали деньги, оставшиеся после проводов, и пришли в уныние. Даже на оплату номера в гостинице до прихода «Кооперации» явно не хватит. чтобы меньше хотелось есть, мы решили не вставать из постелей часов до четырех дня. Потом мы с Викой отправлялись в ресторанную кухню и приносили оттуда большой алюминиевый чайник кофе и буханку хлеба. Раза два удалось наскрести еще на соленую кильку.

Созвонились с училищем и удостоверились, что наши предположения насчет отставшего чемодана были правильны – он так и остался стоять в коридоре общежития. Попросили самого надежного из друзей отправить его с проводницей. Поезд приходил ночью, и к гостинице подошло заказанное такси – вместительный «ЗИМ». Эх, плакали наши последние рубли и копейки. Машина тщетно металась среди нетронутых с войны руин центральной части города от одного разведенного моста к другому. До Южного вокзала мы добрались с опозданием. состав уже отогнали в депо, которое мы отыскивали в ночной темноте, вышагивая по шпалам. Сонная проводница была к нам очень неприветлива, а мы потащили злополучный тяжеленный чемодан в здание вокзала, чтобы дождаться, когда начнут ходить трамваи…

«Кооперация» все не приходила. Надо было что-то предпринимать.

Решили что-нибудь продать. У Женьки была зимняя шапка с кожаным верхом, ее-то мы и продали. А у меня в мастерской взяли механизм от наручных часов – поцарапанный корпус мастер выложил обратно на прилавок.

Уплатили за пару дней за гостиницу, и на этом вырученные деньги закончились. Как быть?

Отправились в порт, где около ворот, в какой-то будочке размещалось представительство экспедиции. По дороге обогнали транспортируемый к порту самолет – ЛИ-2 со снятыми крыльями; должно быть, он предназначался для погрузки на «Кооперацию». Видимо, облик наш в кургузых курсантских шинелишках и помятых фуражках был достаточно жалок, и самый главный представитель распорядился выдать нам аванс – по сто рублей на человека. До сей поры за этот «аванс» мы не отчитались…

Тут нас в местную молодежную газету сфотографировали. Приятно, однако, хотя и понимаем, что ничего такого, достойного внимания прессы, мы пока что не совершили. А вечером стучится в дверь женщина – администратор гостиницы: «Ребята, помогите! Тут у нас наверху укротитель живет, с цирком приехал. Он каждый вечер напивается, буянит, дежурную по этажу гоняет». Пошли укротителя укрощать, а сами побаиваемся: черт его знает, он с разными там тиграми да леопардами привык общаться. А что мы, некормленые, против них? Мужик, однако, ничего оказался, сговорчивый. Глаза, правда, мутные, да и голосище – ого-го! Но мы к нему спокойно так, по-хорошему. Ничего, с пониманием оказался, пошел в свой номер и нас позвал – выпить с ним. Ну, мы ему объяснили, что ему, пожалуй, хватит, а мы студенты, нам пить сегодня нельзя – дескать, занимаемся учебой.

А через день-другой пришла, наконец, «Кооперация».

«Уходим завтра в море»

ночь я провел у четвертого трюма – наблюдающим за погрузкой. В этот трюм загружали продукты для экспедиции. Погрузка шла сумбурно и в каком-то рваном темпе. Главная моя задача была – уберечь поступающую в трюм провизию от разграбления. Сказать по правде, удавалось это мне плохо. Грузчики-докеры с равнодушными лицами профессиональных громил, нисколько не стесняясь, деловито разбивали ящики с банками консервов, блоками сигарет и папирос и еще черт знает с чем, и банка за банкой, блок за блоком исчезали в бездонных карманах грабителей. К счастью, в помыслах докеров не было агрессии. Если я, «наблюдающий», садился на ящик, они его не трогали. Увещевания не производили никакого эффекта, жаловаться было некому. второй помощник капитана Анатолий, отвечающий за погрузку, находился в сильном подпитии и, по-видимому, не пытался регулировать процесс погрузки.

дед с ошвартованной баржи, с которой в судовые емкости принимали воду, забрался на корму и вытаскивал из оставленных там ящиков бутылки, вскрывал, пробовал содержимое на вкус и, недовольный, выкидывал их за борт. «Вот, – поделился он со мною своими впечатлениями, – ни крепости, ни вкуса, какая-то гадость, "Нарзан” называется»…

Прощальный митинг и отход от причала я проспал, вырубившись после сумбурной бессонной ночи. Даже не проснулся, когда нас проверяли пограничники и таможенники, видимо, кто-то из ребят предъявил мои документы и мою спящую личность.

отойдя от причала Калининградского порта, «Кооперация» в море не вышла из-за жестокого шторма, а, не доходя до Балтийска, в морском канале стала на якорь в ожидании улучшения погоды. А мы включились в работу. Сначала мы вместе с палубной командой под началом боцмана проверяли крепление палубных грузов, с помощью винтовых талрепов обтягивали туго-натуго стальные тросы – найтовы и зажимали струбцинами их концы, досками и бревнами (именуемыми «сепарация») раскрепляли громоздкие грузовые места. Потом нам была поручена интеллигентная штурманская работа – разбирать навигационные карты, полученные перед отходом. Карт было огромное количество, они занимали всю застекленную веранду правого борта, и дня два мы их переписывали, раскладывали по номерам и с любопытством разглядывали грядущие места нашего путешествия.

«Кооперация» – грузопассажирский теплоход, построенный еще в 1929 году на балтийском судостроительном заводе. Его длина 103, а ширина – чуть меньше 15 метров. Экипаж состоит из 60 человек, а экспедиционный состав насчитывал примерно 170 человек. Он подразделялся на три части: зимовщики, которые останутся в Антарктиде на год с лишним, сезонный состав – строители, аэрофотосъемщики и другие, и. наконец, небольшая группа, в которую входим и мы, – это те, кто в Мирном должен перейти на головное судно экспедиции дизель-электроход «Обь» и принять участие в морской части экспедиции.

Наконец, «Кооперация» проползла через проход между волноломами порта и вышла в бурное Балтийское море. Вперед судно движется черепашьим шагом, кажется, что временами скорость падает до нуля. Короткая и крутая волна порывисто качает теплоход. Самочувствие отвратительное не только у новичков, но и у нас, считающих себя бывалыми моряками. находиться в каюте невыносимо противно, выворачивает душу духота. А на палубе, где свежий воздух, омерзительно холодно. Говорят, что от качки помогают соленые огурцы; около третьего трюма стоит откупоренная бочка с огурцами, но, в действительности, огурец не облегчил положение. Очень хотелось есть, но от одного упоминания о пище мутило. Я мучился, должно быть, сутки, а затем, зайдя за кормовую надстройку, чтобы никто не увидел, перевесился через фальшборт и отдал дань Нептуну. Сразу же холодный пот прошиб, а потом стало так легко, свободно, и я вскоре с аппетитом поужинал. В течение всего рейса больше я не укачивался до рвоты.

Позади Балтика, прошли Кильский канал, от одного плавучего маяка к другому прошли Северное море. В проливе Па-де-Кале, неподалеку от Дувра, к борту подлетел катер: он привез комплект английских карт на маршрут нашего перехода. Кроме того, на борт «Кооперации» было передано несколько ящиков специального «морского мыла».

Так как запасы пресной воды на судне были ограничены, в систему мытьевой воды подавалась соленая забортная вода. Обычное мыло в этой воде не мылилось, и по куску «морского мыла» было выдано каждому члену экипажа и пассажиру. Увы, «морское мыло» мылилось, пожалуй, не лучше обыкновенного…

Капитанский секстан

капитан, Анатолий Савельевич Янцелевич, на первых порах показался нам очень строгим. Впрочем, его можно понять: он не очень-то представлял, что делать с шестеркой курсантов, неведомо зачем свалившихся на его голову. он был склонен поступить с нами, как с обычными практикантами младших курсов, и передал нас в полное ведение боцмана Гайнутдинова. На наши возражения капитан обратился по радио к профессору Максимову, находившемуся на дизель-электроходе «Обь». Максимов прислал строгую радиограмму, требуя безусловного выполнения указаний капитана. Мы попросили капитана о встрече, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. Анатолий савельевич внимательно нас выслушал. Мы доказывали, что от участия в судовых работах не отказываемся, но пошли в рейс, чтобы приобрести навыки в своей будущей инженерной деятельности, и наша практика – штурманская, преддипломная. Янцелевича нам удалось убедить, и мы стали нести вахту в качестве дублеров вахтенного помощника капитана, а также стоять на руле. Нас взял под свое покровительство третий помощник капитана Вениамин Николаевич Красноюрченко, сам недавно окончивший наше училище.  Несмотря на его молодость, нам было чему у него поучиться: и четкости в выполнении своих обязанностей, и предельной аккуратности, с которой он поддерживал в порядке свое заведование – имущество рулевой и штурманской рубки, и даже умению удобно разложить остро заточенные карандаши, мягкую резинку, параллельную линейку, транспортир и циркуль-измеритель на штурманском столе. «В штурманской работе нет мелочей», – вот правило, к которому ненавязчиво, но настойчиво приучал нас наш старший товарищ.

Делали мы все, что полагается штурманам: определяли место судна, вели записи в судовом журнале. В штурманской рубке я залез в шкаф с мореходными инструментами и опробовал все секстаны. Но тут же получил внушение от Вениамина Николаевича: морская традиция предписывает никому не касаться капитанского секстана и капитанского бинокля. Учту на будущее!

Вахта на руле заключалась в удержании судна на заданном курсе. На «Кооперации» не было традиционного штурвала, его заменяла прозаическая рукоятка, которую нужно было слегка отклонять то вправо, то влево. Стой себе да следи за картушкой репитера гирокомпаса, стараясь выбрать такое положение руля, чтобы судно поменьше рыскало. Рулевому не положено отвлекаться ни на какие надобности, но все-таки, находясь в рулевой рубке – на командном пункте корабля, непременно замечаешь все, что там происходит. А это хорошая школа будущему штурману.

Вениамин Николаевич приучил нас запрашивать каждое встречное судно на английском языке световыми сигналами по азбуке Морзе: «Кто? Откуда? Как погода?» И самому отвечать на встречный запрос: «Кооперация, из Калининграда, в Антарктиду». А затем пожелание друг другу доброго пути.

Янцелевич поддерживал на судне старую добрую традицию: в вечерние сумерки все штурмана во главе с капитаном выходят на измерение высот звезд: кто быстрее и точнее определит место судна? Мы тоже подключились к ним. чем ближе к тропикам, тем короче становились сумерки, и надо было постараться пораньше отыскать еще невидимые невооруженным глазом звезды, выбрать их наилучшую комбинацию, успеть измерить их высоты, пока на горизонте небо окончательно не слилось с водой. На первых порах получалось неважно, но потом дело пошло, и мы уже смело наносили полученную точку на путевую карту. Спустя неделю-другую трудно было понять, кто больше гордился – мы ли, когда какая-нибудь из наших точек оказывалась рядом с точкой, полученной капитаном, или капитан, когда его точка совпадала с нашими.

Далеко справа показалась и ушла за корму горбушка острова Мадейра. Жаль, что мы не подошли поближе, интересно было бы посмотреть на родину знаменитой солнечной мадеры.

По моим прикидкам, на ночной вахте должны были открыться Канарские острова, а их все нет и нет. Перепроверяю счисление пути судна, нервничая, переключаю локатор на самую большую шкалу дальности, - нет островов. Ну, конечно, никуда они не делись, и ближе к утру, к концу вахты, можно было разглядеть контуры и острова Гран-Канария, и острова Тенерифе. Но проходили мимо них уже на следующей вахте. Теперь уже долго, до самого юга Африки, никакая земля не встретится.

К продолжению