В безбрежном Южном океане (продолжение 3)

Валентин Петрович

Руководить нашей штурманской практикой было поручено Валентину Петровичу Кожухову, доценту кафедры судовождения, в экспедиции – старшему научному сотруднику гидрографического отряда. Бызов, дублер капитана, который  в 30-х зимовал в Арктике вместе со студентом-практикантом Гидрографического института Кожуховым, неизменно обращался к нему «Тычер», что должно было означать «учитель». Более точного определения подобрать было нельзя.

Валентин Петрович даже самые сложные вопросы умел разъяснить доступно, популярно. выдающийся специалист в области девиации магнитного компаса – науки о поведении компасной стрелки под влиянием масс судового железа, он занимался с нами изучением этой дисциплины. С ним мы установили магнитный компас на вертолетной площадке и выполнили комплекс работ по уничтожению и определению девиации.

Кожухов учил нас скрупулезности в выполнении штурманских вычислений и графических построений на навигационной карте, их обязательной перепроверке. Гидрограф, как и штурман, репутацией отвечает за каждую ошибочную цифру. Нам, начинающим штурманам, на первых порах доводилось краснеть за досадные промахи: то за неверно отложенное по линии курса расстояние, то за отсчитанные не в ту сторону десятые доли минут.

Валентин Петрович всегда был занят каким-нибудь делом и к этому же приучал нас. На ходовом мостике он всегда казался сосредоточенным, погруженным в свои мысли. Но нередко, если внимательно прислушаться, можно было разобрать, что он мурлычет под нос что-то вроде «Белла, белла донна, донна дорогая…» в условиях хорошей погоды, где в пустынных океанских просторах судну ничего не угрожало, он посоветовал тренироваться в сигнализации по азбуке Морзе. Мы с Митричем или Чупырой расходились на противоположные крылья мостика и с помощью установленных там ключей, наподобие телеграфных, переговаривались, поочередно передавая точки и тире миганием клотиковой лампы, установленной на самом верху фок-мачты.

Наш руководитель вовлек нас в научную работу экспедиции. мы выполняли измерения, необходимые для уточнения оптических свойств нижних слоев атмосферы, участвовали в определении элементов земного магнетизма. Саша Чупыра по предложению Кожухова занялся анализом закономерностей перемещения судна при выполнении океанографических станций. Сам Валентин Петрович умел подметить научную проблематику в самых, казалось бы, обыденных явлениях. Например, его внимание привлек так называемый «секторный» лаг – чье-то изобретение, предназначенное для определения скорости судна при плавании во льду. Валентин Петрович тщательно исследовал влияние различных факторов на результаты, полученные с помощью этого приспособления. итог получился неожиданным: применение такого лага не только не повышает, но даже понижает точность судовождения.

вскоре после возвращения из Антарктики Валентин Петрович защитил докторскую диссертацию, написал несколько учебников для судоводителей и долгие годы заведовал кафедрой судовождения в нашем училище. Я горжусь тем, что и  в аспирантуре он был моим научным руководителем.

Три профессора

Игорь Владиславович Максимов, начальник морской экспедиции, был человеком глубоко интеллигентным, всегда открытым для непринужденного общения. Нас, курсантов, он вообще считал своими людьми. Он мог подойти к любому из нас, подхватить под руку и, расспросив о наших делах и заботах, рассказать что-то свое. Побывав в Англии, он с удовольствием рассказывал, что там на официальных обедах в университетах за столом сидят только профессора, доценты стоят за спиной профессоров и подливают им в бокалы вино. Вот бы завести такой порядок на кафедре океанологии!

Иногда он мог вдруг перейти на какую-то серьезную, не всегда доступную нашему пониманию тему. Мы вряд ли тогда осознавали, что эти разговоры были нужны ему, чтобы, выговорившись, снять напряжение, нащупать подход к решению какой-то волновавшей его проблемы. Нам, пятикурсникам, удавалось выскользнуть из-под руки разговорившегося профессора, сославшись на неотложные дела, а вот младшему нашему, Жене Баранову, приходилось терпеливо выслушивать его монологи.

Сергей Петрович Хромов, труды которого в области метеорологии и климатологии считаются классическими, выглядел этаким денди-джентльменом, в любое время суток и при любой погоде одетым так, как будто бы он прибыл на научный симпозиум. Погруженный в какие-то свои, как мы считали, научные размышления, он казался неприступным, и об общении с ним не только нас, недоучившихся курсантов, но даже и кандидатов наук не могло идти и речи. Никакого видимого участия в работе отрядов экспедиции он не принимал, что служило предметом обсуждения в кругу младших научных сотрудников. большую часть времени профессор проводил в каюте, занимаясь какими-то таинственными научными трудами. На верхней палубе Сергей Петрович появлялся только для прогулок в хорошую погоду, а еще для фотографирования облаков. Говорили, что вслед за изданием словаря метеорологических терминов он готовил издание атласа видов облачности, в чем он, по мнению тех же младших научных сотрудников, был большим знатоком.

Третьим, самым старшим по возрасту профессором был 58-летний Гавриил Дмитриевич Рихтер, специалист по снежному покрову и геоморфологии – науке о рельефе суши и дна океанов. по своей научной работе он был связан с немногими членами экспедиции, однако пользовался доброжелательным уважением со стороны и научных сотрудников, и команды судна, главным образом потому, что, когда на судне наводили порядок  перед заходом в порт, он тоже взял в руки кисть и подкрашивал гидрологическую лебедку. У каждого работавшего на верхней палубе находился предлог, чтобы как бы невзначай пройти около этой лебедки и лично убедиться в том, что профессор, как простой лаборант, перепачкан краской.

ученый секретарь

Соломон Борисович Слевич, тоже доцент ЛВИМУ, был ученым секретарем экспедиции. Мое сближение с ним обязано забавному случаю. У Вики Кузьмина был день рождения, и мы решили пригласить на его празднование своих знакомых из научного состава экспедиции. Пир удался на славу. В какой-то момент я без всякой задней мысли обратился к Слевичу: «Соломон Борисович, дать вам леща?» Конечно, имелись в виду рыбные консервы, но мои слова были встречены дружным хохотом, который навсегда разрядил некоторую скованность в общении

Несмотря на разницу в возрасте – пятнадцать лет! – мы подружились с Соломоном Борисовичем. Нередко в свободные вечера я приходил в его маленькую каютку, и мы обсуждали самые разные темы нашей прошлой, настоящей и будущей жизни. Прошлое у него было интересным. В детстве он занимался в литературном кружке при Ленинградском дворце пионеров, которым руководил Самуил Яковлевич Маршак. Оттуда у Слевича хороший слог, который был заметен и в его научных работах, и в литературных опытах. Не закончив университет, ушел на войну, осле войны – снова университет, потом аспирантура. Когда был арестован по «ленинградскому делу» его научный руководитель, ждал Соломон Слевич, что и за ним придут. Но его фамилии в списках на арест почему-то не оказалось, однако к защите уже готовой диссертации он допущен не был – по причине «отсутствия научного руководителя». Долгонько пришлось ему потом доказывать свое право на защиту кандидатской.

Помимо необременительных обязанностей ученого секретаря, Слевич был еще редактором судовой радиогазеты. Его подвижная фигура появлялась в самых разных местах работы отрядов экспедиции, и везде его мягкая улыбка, дружелюбный взгляд вызывали симпатию у людей с самыми разными характерами и темпераментами.

вскоре после нашего прибытия на «Обь» радиогазета отмечала годовой юбилей. Газета принимала поздравления; я подготовил одно из них. по судовой трансляции прозвучал торжественный голос Федора Пастернака:

Я, конечно, не мог тогда знать, что участие в антарктической экспедиции коренным образом изменит судьбу Соломона Борисовича. Он самым основательным образом занялся разработкой экономических проблем деятельности человека в океане и в полярных странах, стал автором многих научных трудов и авторитетнейшим специалистом в этой области, и по праву был награжден высшей наградой Географического общества – золотой медалью имени Литке

В стране айсбергов

Океанографические разрезы шли, то повторяя конфигурацию берега Антарктиды, то удаляясь от него по меридиану, то снова приближаясь к берегу настолько близко, насколько это было возможно. Наиболее южные участки маршрута пролегали среди густой ледяной каши. Огромные столообразные айсберги с вертикальными краями разломов-барьеров, надводная, меньшая, часть которых возвышалась на многие десятки метров, простирались на десятки миль, так что вдоль такого молодого айсберга судно шло иногда полным ходом несколько часов. Старые айсберги, обглоданные водой и обожженные солнцем, имели подчас весьма причудливые формы. они покачивались на воде, находясь в неустойчивом равновесии. время от времени какой-нибудь из старых айсбергов переворачивался, и горе было бы кораблю, который он мог зацепить, опрокидываясь.

Старые айсберги имели весьма причудливые формы

Среди крупных айсбергов плавали и совсем мелкие, «щенки», как их называли. Но осторожным и внимательным нужно быть штурману и рулевому, чтобы не соприкоснуться с этим безобидным на вид «щенком»; ведь на тысячи миль окрест нет никого, кто бы мог придти на помощь.

Среди этого ледяного месива, при штормовом ветре и при набегавшем временами тумане «Обь» должна была встретиться с судном австралийской антарктической экспедиции «Киста Дан», высаживавшим зимовщиков  на полярную станцию Моусон. Долгое время не удавалось даже увидеть это судно, хотя по переданным с него координатам мы уже находились где-то рядом с ним. Но кто гарантирует точность определения координат в Антарктике? «Обь» вела поиск, перемещаясь то в одну сторону, то в другую. «Киста Дан» показалась неожиданно, совсем на небольшом расстоянии от нас. Маленькое по сравнению с «Обью» судно безжалостно швыряло волнами. «Смелые ребята», – подумал я, глядя на пляшущий, как поплавок, кораблик, выкрашенный в красный цвет. То обнажалось его днище, то нос проваливался в воду, вздымая каскад брызг. о том, чтобы сблизиться с ним вплотную, не могло быть и речи. Мы обменялись традиционными гудками и разошлись – каждый в свою сторону.

Молчаливые айсберги

Ледяное крошево сменялось ровным полем покрывавшего водную поверхность льда, в которое местами были поставлены, словно накрытые белыми скатертями столы, молчаливые айсберги. От горизонта до горизонта не было видно ни пятнышка чистой воды, и только из-под кормы выходила темная полоса, заполненная битым льдом, размолоченным лопастями судового винта, как будто обломками кускового сахара, высыпанными из вазы. В свободное время я заставлял себя выходить на палубу, чтобы подышать остуженным небольшим морозцем  воздухом. Грустно было смотреть на бесконечную белую пустыню, на этот пейзаж, не изменяющийся бессчетное число лет, возбуждавший не чувство единения с природой, а, скорее, потрясение от ее полной от нас независимости.,

С напутствием Крузенштерна

Самой читаемой книгой на «Оби» была «Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плаванье вокруг света в продолжение 1819, 20 и 21 годов, совершенные на шлюпах "Восток” и "Мирный” под начальством капитана Беллинсгаузена». Ведь мы проходили по тем местам, где проходил героический вояж небольших кораблей, длина которых не достигала сорока, а ширина - десяти метров. На первом из них находился экипаж из 117 человек, а на втором, чуть меньшем – из 78 человек. Нам трудно было даже вообразить, как в такой скученности и тесноте люди прожили два полных года, да еще пройдя через все климатические пояса.

Рассказу о плавании Беллинсгаузена – Лазарева, который судовая радиогазета передавала по трансляции во время нашего нахождения во льдах вблизи антарктического материка, как нельзя больше соответствовал музыкальный аккомпанемент – торжественные звуки первого концерта для фортепиано с оркестром Чайковского. Им, первооткрывателям Антарктиды, было несоизмеримо труднее, чем нам. Ведь на их парусных корабликах не было ни механического двигателя, ни электричества, ни радио, и они не обладали сколько-нибудь сравнимыми с современными судами ледовыми качествами. Невозможно было не восхищаться мужеством этих людей, их верности долгу, их смелости и упорству в достижении целей.

Чтение книги Беллинсгаузена обнаруживало совершенно удивительные подробности, которые, кажется, раньше никто не оценил должным образом:

«25 Генваря (1820 года – В.В.). Сего утра нам удалось взять лунные расстояния, по коим определена долгота в полдень.

Из сорока расстояний, мною измеренных… 2° 26´ 25´´

Мичманом Завадовским, также из сорока расстояний… 2° 28´ 10´´

Штурманом Парядиным из двадцати расстояний… 2° 27´ 50´´».

Это каким же терпением и настойчивостью нужно было обладать, чтобы для определения одной-единственной координаты выполнить сорок измерений. А у нас и 3-5 высот измерить считается чуть ли не тяжким трудом!

А точность какова? Разброс результатов – чуть больше одной минуты! Сейчас бы так!

Но Беллинсгаузен продолжает:

«26 Генваря… долгота была определена

из девяноста лунных расстояний мною…

лейтенантом Завадовским из шестидесяти пяти расстояний…

штурманом Парядиным из семидесяти пяти расстояний…

На "Мирном” из двухсот тридцати четырех расстояний…»

Одних этих цифр достаточно, чтобы оценить деятельность первопроходцев как подвиг. Ведь эти измерения выполнялись не в уюте обсерватории, а на зыбкой, уходящей из-под ног палубе, когда ледяной ветер хлестал по лицу, а тяжелый секстан оттягивал руку. А господа офицеры, прищуривая слезящиеся глаза, упрямо наводили трубу секстана на светящуюся в небе точку и диктовали помощникам один отсчет за другим.

Замечательные слова прочитал я в приложенной к сочинению Беллинсгаузена инструкции Адмиралтейского департамента, составленной Иваном Федоровичем Крузенштерном, руководителем первого российского кругосветного плавания: «А как отправляется с вами из штурманского училища некоторое число учеников, то имеете вы, сверх неослабного за поведением их смотрения, наблюдать и то, чтобы они были занимаемы продолжением наук, званию их приличных, дабы отлучкою на толь долгое время из училища  не потеряли они приобретенных в нем знаний, а паче сделались бы полезными по службе чрез практические знания». Словно Крузенштерн про нас написал эти слова и, понимая, что для будущих штурманов нет лучших возможностей усовершенствоваться в своем мастерстве, чем в продолжительном дальнем плавании, вместе со своим младшим товарищем и коллегой Беллинсгаузеном  одобряет наше предприятие.

К продолжению