Гастроли в Баренцевом море

Бандероль была адресована мне, но обратный адрес ничего мне не сказал. Когда я вскрыл упаковку, там оказалась большого формата видавшая виды тетрадь в клеенчатой обложке и маленькая записка:

«В бумагах, оставшихся после Иосифа Александровича Михайлина, мы обнаружили эту тетрадь. На последней странице оказался ваш адрес. Высылаем записки Иосифа Александровича вам, может быть, вы знаете, что с ними делать».

Покопавшись в памяти, я с трудом и нечетко вспомнил что-то, связанное с Михайлиным. Мы с ним, в сущности, не были знакомы, – нет, вспомнил, он как-то звонил мне, кажется, по поводу публикации какой-то его заметочки, а я, наверное, дал ему свой адрес. А он записал на подвернувшейся под руку тетрадке. Однако никакой заметочки я так и не получил. А когда это было?

Я перелистал тетрадь. Даты в ней были без указания года, но по содержанию записей нетрудно было догадаться, что они были сделаны лет двадцать пять – тридцать тому назад.

Я публикую записи Михайлина безо всяких изменений, надеюсь, что они представят некоторый интерес для современного читателя.

4 августа. Наконец-то предотходная суета закончена, и наш дизель-электроход, как говорят моряки, «отдал швартовы». Переживаем, конечно, – не столько из-за необычности обстановки, сколько от волнительного ожидания того, во что выльется наша затея – в успех или провал. «Мы» – это артисты театра кукол Олег, Татьяна, Алла, наш художник Анатолий Васильевич и я, руководитель группы, режиссер и помощник кукловодов – мой голос будет звучать от имени некоторых наших тряпичных персонажей.

Боцман выдал нам спасательные жилеты и показал, как надо завязывать их лямки, чтобы, попав за борт, не оказаться в воде вверх ногами. Ну уж, попадать за борт в наши планы совсем не входило. Боцман показал шлюпку, к которой мы должны бежать по тревоге по оставлению судна, и провел нашу бригаду по маршруту эвакуации, попросив крепко-накрепко его запомнить: если по тревоге побежишь в противоположном направлении, то могут и опрокинуть, и затоптать («Кроме вас, девочки», – с медвежьей элегантностью обратился он к Тане и Алле). Анатолий Васильевич даже не то записывал его объяснения, не то зарисовывал маршрут – вот что значит человек с художественным мышлением.

Перед отходом сыграли учебную общесудовую тревогу. Все схватили свои спасательные жилеты и побежали к местам, кто где был расписан. Анатолий Васильевич, разумеется, побежал в противоположном направлении, и его обругал бегущий навстречу моряк.

Нам предложили столоваться в кают-компании, рядом с капитаном и другими командирами, но я попросил разрешить нам питаться в столовой команды, поближе к народу. Это очень важно для нас, артистов, – улавливать вкусы и настроения наших будущих зрителей и освоиться в их среде. Старший помощник капитана не возражал и даже заметил, что для облагораживания нравов экипажа это будет полезно: рядом с такими прелестными женщинами даже боцман, старший в столовой команды, воздержится от употребления своих «идиоматических» выражений.

6 августа. Понемногу осваиваемся.

Второй помощник капитана, на ночную вахту которого я поднялся на капитанский мостик (кстати, никто тут его так не называет: говорят просто «мостик» или «рубка»), объяснил, что наш дизель-электроход не столько старенький, сколько преждевременно постаревший. Годы эксплуатации «на износ» привели судно в плачевное состояние. Некоторые переборки в бытовых помещениях настолько проржавели, что их можно было проткнуть пальцем. Самой страдающей личностью на судне был четвертый механик, отвечающий за эксплуатацию судовых систем.

Из-за бесчисленных врезок и обходных отрезков трубопроводов, сделанных при ремонте «на скорую руку», было невозможно разобраться, к каким последствиям приведет перекрытие или, наоборот, открытие того или иного клапана. Были случаи, когда в банный день в душевую вместо горячей воды подавался пар или, того хуже, замазученная жидкость. Старший механик нередко поднимался на мостик, чтобы уговорить капитана в необходимости отключить для ремонта дизель или какой-нибудь другой механизм, а чаще – чтобы просто поставить его в известность о уже состоявшемся отключении. Не зря в столовой команды, где свободные от вахт члены экипажа собирались посмотреть кино, время от времени кто-нибудь при входе стармеха, как бы ни к кому не обращаясь, задумчиво произносил: «Три зла есть на флоте...», а сосед с противоположного конца стола подхватывал: «...женщины, водка и механики...».

В присутствии капитана таких шуточек никто себе не позволял. Все знали, что пожилой капитан и стармех, годящийся ему, если не в сыновья, то в племянники, связаны особым морским братством – не только в силу служебного положения, но еще и тем, что имя отца «мастера», как называли его штурмана, тоже капитана, носит трудяга-буксир, а имя отца «деда» – традиционное прозвище стармехов – приписанный к порту транспортный рефрижератор. Имена механиков редко присваивают морским судам – на виду всё больше капитаны.

Наше судно было построено как производственный рефрижератор, то есть такое, на котором производится переработка в готовую продукцию рыбы-сырца, полученной от добывающих судов. Но его технологическое оборудование пришло в негодность, и дизель-электроход теперь использовался как транспортный рефрижератор, назначением которого стала приемка мороженой продукции от рыболовных траулеров и доставка ее в порт.

В связи с этим освободились помещения, использовавшиеся для многочисленной команды обработчиков. В одном из них разместили нас, мужскую часть бригады кукольников. А Тане и Алле выделена отдельная каюта.

7 августа. Прошли пролив Зунд, его самую узкую часть, где справа – шведский, а слева – датский берег. Шли, как по оживленной улице: одни суда идут навстречу, другие – спешат и обгоняют нас, а кого-то обгоняем мы. Но даже на улице с самым интенсивным движением вряд ли такое увидишь – чтобы какие-то автомашины шли поперек потока, а тут это обычное дело. Белые паромы, не обращая никакого внимание на работяг, спешащих в потоке, важно следуют из шведского порта Хельсинборг в датский Хельсингёр или в противоположном направлении. На мостике и капитан, и старший помощник, и вахтенный второй помощник капитана, и я даже не пытался туда соваться – им сейчас не до праздных созерцателей.

А в проливе Скагеррак холодно, выйдя на палубу, поднимаю воротник кожаной куртки. Покачивает. Алла не поднимается из койки, а Таня выходит подышать свежим воздухом и старается не подавать виду, что и она укачивается: её муж – капитан большого морозильного траулера, и жена капитана должна держать марку.

На Олега морская болезнь не действует: он то режется в домино, в паре с рефмехаником у всех выигрывая, то слушает байки мотористов в шумном машинном отделении, то сам что-то рассказывает под дружный гогот слушателей. Раньше я его таким не знал: талантливый актер, заметно превосходящий своих коллег по мастерству, в коллективе кукольного театра держался предельно скромно, даже, я бы сказал, застенчиво, а тут вот раскрылся как душа общества.

Анатолий Васильевич рисует какие-то картинки для судовой стенгазеты и даже, когда обстановка позволяет, стоит на руле под бдительным надзором вахтенного матроса и помощника капитана.

10 августа. Наконец-то, на переходе в Норвежском море, была сыграна премьера. Никогда бы не подумал, что актеры, с которыми я работаю в театре вот уже столько лет, могут так волноваться. Всё дело в том, что здесь мы были приняты в команду. Жили с людьми бок о бок. Общались с ними. Ели за одним столом. А они поглядывали на нас – что же они покажут? Очень не хотелось оказаться нахлебниками в то время, когда все заняты делом...

В первой картине судно готовится к выходу на промысел. Удачны шуточки насчет низкого качества ремонта, предотходная суета и неразбериха. А вот юмор молодых бестолковых матросиков оказался довольно натянутым: публика на него реагировала, как мне показалось, с некоторым недоумением. Зато вторая картина всегда проходила под смех и аплодисменты. В ней действие проходит на морском дне, которое подметают морские черти. Первый черт обращается к проплывающим рыбкам:
– Кыш, отчаянная стая!
Не везет! Опять пустая!

Это он о спускающейся на дно бутылке.

– Сколько лет я здесь служу,
Дно морское обхожу,
А корысти никакой –
Хоть сиреною завой!

Второй черт подхватывает:

– Люди вещи копят, копят,
А потом их в море топят.
Уж на дне не видно дна!
А зарплата-то одна!
Велика ль зарплата черта?
А расходов-то до черта.
Дочка требует дубленку –
Откажи, поди, ребенку!

... Появляется дочь Нептуна, пышногрудая Наяда. Она жалуется на свою горькую участь: женихов на морском дне не сыщешь, а отцу только и подавай выпивку. Вечно нетрезвый Нептун тоже сетует на судьбу:

– Стоит в руки взять трезубец,
Так рифмуют – «душегубец»!
Дескать, батюшка Нептун
Судно в море утянул.
Ну, а если в этом факте
Разобраться? Сон на вахте,
Трюм, набитый как попало
Или пьяный у штурвала…

Далее – встреча рыбаков с Нептуном и его свитой. Капитан докладывает морскому царю, куда и зачем следует его судно, и подносит ему чарку. Начальник протокола ставит каждому моряку ниже пояса печать, означающую дозволение следовать напромысел. У Наяды со старпомом вспыхивает пылкая любовь. Наяда жалуется на свою горькую участь:
 

– Не хочу я быть ответчицей

За беспутного отца!

На что старпом под общий гогот обещает:

– Сделаю тебя буфетчицей,
Счастье ждет нас без конца!

Нептун более чем прозрачно намечает капитану, что хорошо бы еще выпить, но, получив твердый отпор, обиженно удаляется в свои подводные владения.

В следующей картине траулер ведет лов, но сначала совершенно безуспешно: сети поднимаются на борт только со всякой дрянью, подцепленной на морском дне. Наконец, в поднимаемом на борт трале оказывается нечто, ни на что не похожее. Зрители напряженно ждут, что бы это такое могло быть. Раздается вопль одного из матросов:

– А-а! Полундра! В трале мина!
– Всем кранты!
– Прощай, Наяда!
Жизнь я прожил как не надо,
Пропади она совсем!
– Братцы! Это ж ЭВМ!

Рыбаки недоверчиво встречают это известие:

– ЭВМ не ЭВМ,
А шарахнет – крышка всем!

Но, действительно, с морского дна поднята устаревшая электронно-вычислительная машина второго поколения. Она исполняет романс, в котором жалуется на свою судьбу:

– Любила я конструктора толкового,
Ничто не предвещало мне беду;
Вот я машину поленья нового
За ручку в детский сад уже веду.
Но молодость проходит, тем не менее,
Уходит безвозвратно, насовсем,
Как устарело наше поколение,
Второе поколенье ЭВМ!

Ну, и так далее.

Концовка у пьески вполне оптимистическая. Лов у рыбаков налаживается, Нептун бросает пить, любовь Наяды и старпома крепнет. В общем:

– Сегодня в порт они придут с уловом,
А завтра вновь зовет их океан!

Нам пришлось выйти на поклон четырежды. Это был успех!

11 августа. Не спалось – очевидно, сказывалось волнение после вчерашнего выступления. После полуночи поднялся на мостик, где принял вахту второй помощник капитана. Он был занят своим штурманским делом. Пожаловался мне, что в Норвежском море горизонт был все время скрыт дымкой или туманом, что заставило оставить надежды на возможность астрономических определений и обратиться к единственно возможному в этом районе способу определения места судна – по секторным радиомаякам дальнего действия. Настроившись на волну радиомаяка, он внимательно подсчитывал количество принимаемых точек и тире, по которым с помощью специальных карт или таблиц получал направление с маяка на судно. Район плавания находился в зоне действия двух радиомаяков – он показал мне на карте. На крайнем юго-западе Норвегии находился радиомаяк Ставангер, а на острове в западной части Баренцева моря – Бьёрнё, или, по-русски, Медвежий.

Когда штурман более-менее освободился, мы, уставившись в лобовое стекло рулевой рубки, повели неспешный разговор. Конечно, речь зашла о нашем вчерашнем выступлении. Против ожидания, мой собеседник не выразил восторга нашей пьеской. Хоть, говорит, и все в ней есть – и о защите окружающей среды, и насчет пьянства, и вроде бы даже о взаимоотношениях между людьми, но уж больно она примитивна. Возможности кукольного театра и таланты наших актеров позволяют гораздо большее.
Мне показалось, что он слишком жестковат в своих требованиях, но какой-то здравый смысл в них был. Спектакль, по его мнению, должен быть не просто смешным, но и исполненным большего смысла и значения, чтобы зрители не забыли его сразу по окончанию представления. Впрочем, все его претензии относились к автору сценария, а нашу бригаду он в высшей степени расхваливал, в особенности Таню и Олега.

Разговор незаметно перешел на воспоминания моего собеседника о том, как он впервые попал в Баренцево море, в которое мы уже вот-вот должны были войти:

«Я был курсантом, закончившим второй курс училища. Тогда тоже была довольно спокойная погода, пароход наш не спеша продвигался на север, к неведомой нам Земле Франца-Иосифа. На палубе, впереди мостика, между средней надстройкой и полубаком, на закрытиях трюмов и между ними и фальшбортами, были закреплены тросами – найтовами катера и деревянные кунгасы – беспалубные баржи, предназначенные для доставки грузов со стоящего на рейде судна на необорудованное побережье. Позади надстройки закреплен красный кузнечик – вертолет; говорили, что он предназначен для полетов на северный полюс. А на самой корме был устроен загон, в котором мычали коровы – этот груз предназначался для соскучившихся по свежему мясу полярников; на судне буренок обихаживал специально приставленный к ним матрос.

Нас было одиннадцать человек – практикантов судоводительской специальности, а руководителем практики у нас был молодой, но уверенный в себе аспирант. Мне и сейчас, спустя годы, кажется, что особых хлопот мы ему не доставляли: мы добросовестно и даже с очевидным удовольствием несли вахты, стояли на руле, то есть движениями штурвала удерживали наш ледокольный пароход на заданном курсе, и оглядывали в бинокль горизонт. Ничего особенного не было видно, Белое, а потом Баренцево море были немноголюдны.

Хорошо было нести вахту в рулевой рубке, рядом с капитаном и его помощниками. С мостика было видно, что море просторно, воздух – свежий, а под форштевнем сминается вода и убегает к бортам белыми усами пены.

Но что на судне бывает совсем другая жизнь, мы узнали, когда нам предложили попробовать отстоять одну–другую вахту – кто сколько выдержит – в котельном отделении в качестве помощников кочегаров.

Трудяга – ледокольный пароход был построен еще до войны, когда основным топливом для морских судов был каменный уголь. Спустившись в кочегарку, мы увидели огнедышащие жерла паровых котлов, в которые могучие кочегары, обнаженные по пояс, точными бросками закидывали порции угля. Я подумал, что мне и поднять-то лопату с углем было бы трудно, а они так виртуозно владели своим тяжелым инструментом, что брошенный в топку уголь равномерным слоем ложился на горящую поверхность. Тяжелыми ломами кочегары подламывали адское варево, чтобы уголь не спекался и необходимый для горения воздух проникал во всю глубину печи. Потом кочегары откладывали свои тяжелые инструменты, утирали с лица пот повязанными на шею косынками и большими глотками пили воду из огромного медного чайника.

Мои функции как помощника кочегара, или "угляры”, заключались в том, чтобы подвозить на железной тачке уголь из бункера, собирать и увозить шлак и пополнять чайник свежей водой. Ни о каких перекурах и думать не приходилось: три кочегара – по одному на каждый котел – подгоняли меня незлобными окликами. У них весь ритуал кормления ненасытных топок был отработан до минуток, а каково было мне, впервые попавшему в эту преисподнюю, пробегать с неповоротливой тачкой по доскам, брошенным в бункере поверх угля.

Там, наверху, ясное небо или темная ночь, шторм или коварные льдины, свежий воздух налетающего шквала, а здесь, внизу, всегда одно и то же: жгучее дыхание раскаленных топок, оседающая на лицо и плечи въедливая угольная пыль, соленый пот и железная необходимость пить как можно больше воды, и бешеный ритм однообразных движений. Нет, винт под кормой крутится не сам по себе: его вращают три дюжих мужика, выбравших для себя именно эту жизнь в замкнутом пространстве пароходного чрева».

Мне показалось, что стиль рассказа второго помощника несколько литературен, что ли, и я спросил его, не баловался ли он писательским ремеслом. Мой собеседник промычал что-то неопределенное и, включив радиопеленгатор, погрузился в подсчет точек и тире.
12 августа. Перед обедом ко мне в твиндек заглянул второй помощник капитана и вручил мне пачку листов с текстом, отпечатанным на пишущей машинке: «Вот, ночью вы спросили, не баловался ли я литературным творчеством. Есть такой грех за мной. Еще в училище я писал стихи, их даже печатали и в газетах, и в сборниках молодых поэтов. Но с возрастом я все больше стал тяготеть к исторической прозе, сейчас меня заинтересовала жизнь человека, имя которого носит Баренцево море. Почитайте, может быть, это будет вам интересно».

Еще бы не интересно. Я никогда не задумывался над тем, кто был этот Баренц и почему его именем названо море. Я залпом прочитал часть рукописи и решил, в расчете на будущий рассказ моим коллегам по театру, переписать ее в свой дневник. Пусть знают, что я не просто бывал в тех местах, где вода соленая и ветры сильные, но и приобщился к их замечательной истории.

Из записок второго помощника капитана

Виллем Баренц родился на небольшом острове Тер-Шеллинг во Фрисландии – голландской провинции у берегов Северного  моря. Традиционными занятиями ее жителей, фризов, были мореплавание и рыболовство. Будущий великий мореплаватель по рождению был простолюдином; он даже не имел фамилии и был известен по отчеству: «Баренц» означало всего лишь «сын Барента». Даже год его рождения точно неизвестен; датировка 1550-ый дана последующими его биографами как ориентировочная. Так же не сохранилось никаких сведений до времени переезда в Амстердам – по-видимому, уже в зрелом возрасте.  

В Амстердаме Баренц поступил в учение к картографу и теологу Петеру Планцию, известному также под именем Платевет. Планций, хоть и был, по-видимому, ровесником Баренцу, уже прожил в свои неполные сорок лет бурную жизнь. Он учился богословию в Германии и в Англии, стал священником датской кальвинистской церкви, бежал от преследований инквизиции в Амстердам. Здесь он стал заниматься астрономией и картографией и заинтересовался навигацией. Он изготовил звездный глобус, на который впервые нанес созвездия южного неба, составил карты Святой Земли, не знавшие себе равных по богатству и изяществу оформления. Его карта мира, выгравированная на 12 листах, пользовалась большим спросом. Планций вместе с Баренцем совершил плавание в Испанию и Италию, по итогам которого они составили атлас Средиземного моря, выдержавший шесть изданий. Так что когда Баренц по возвращению в Голландию получил диплом штурмана, онуже был искушен в морских науках и имел опыт плавания. Ему не составляло труда рассчитать склонение Солнца на любой день и час, измерить его высоту над горизонтом хоть с помощью астрономического креста, или градштока, хоть тяжелой астролябии, хоть недавнего изобретения – большого квадранта Девиса. А широту места он умел определять не только по полуденной высоте светила, но и по полуночной его высоте, которая может наблюдаться только в полярных странах. Более того, Виллем умел определять положение истинного меридиана по измерениям равных высот Солнца до и после полудня, а через это измерение узнавать магнитное склонение – отклонение оси компасной стрелки от направления на полюс. И уж совсем удивительный

способ был ведом штурману – определение долготы места по соединению Луны и Юпитера. Точность способа, правда, была не очень высока, но ведь никакие другие способы вообще не давали возможности определять долготу места.

Виллем Баренц

Богатства Востока манили европейские страны: чай, драгоценный фарфор, изделия из резного камня, шкатулки, покрытые красным лаком из Китая, пряности из Индии и с островов Юго-восточной Азии; золото и слоновая кость. Восток представлял собой необъятный рынок сбыта для продукции мануфактур: тонкого сукна и льняного полотна, кружев, выделанной кожи и изделий из нее, сахара-рафинада. А шелк, идущий на роскошное постельное белье и одежду, в которой, как считалось, не заводятся насекомые-паразиты, ранее доходивший из Китая до Европы по великому шелковому пути, теперь перемещался в противоположном направлении.

Чтобы попасть к сокровищам Востока, корабли должны были пройти либо за мыс Доброй Надежды, обогнув Африку, либо через Магелланов пролив и Тихий океан. Но эти пути были заказаны английским и голландским купцам; могущественные морские державы Испания и Португалия, поделившие мир, не терпели конкуренции со стороны молодых промышленных держав. Идея поиска альтернативного пути прочно завладела умами новых негоциантов; а такой путь мог быть только один – на восток, огибая с севера азиатский материк. Он получил название Северо-восточного прохода.

Англичане первыми снаряжали экспедиции для отыскания морского пути на Восток через северные моря, однако, их путешествия закончились неудачей.

По представлениям того времени, путь в Китай открывался за Новой Землей. Обойти Новую Землю с севера представлялось вряд ли возможным, поскольку там она соединялась с некой «Полярной Землей», о которой вообще ничего достоверного не было известно. Зато можно было пройти в Карское море через проливы, находящиеся к югу от Новой Земли. А там можно было попасть в Китай и Индию либо по рекам, впадающим в
море, либо, продолжая плавание на Восток, обогнуть далеко выдающийся на север мыс Табин, а затем повернуть направо и пройти между Азией и Америкой через загадочный пролив Аниан.

И мыс Табин, и пролив Аниан изображены на картах авторитетных картографов, в том числе и у знаменитейшего Герарда Меркатора.

В Голландии Планций, продвигая планы торговли с Востоком, верил в существование пролива Аниан и его доступность и выдвигал идею плавания через северо-восточный проход – мысль, с энтузиазмом воспринятую его учеником.
 

13 августа. Вот уже скоро сутки, как мы находимся в районе промысла. Море – спокойного светло-серого цвета, у горизонта сливается с таким же светло-серым небом. И справа, и слева, и впереди, и по корме делают свое дело промысловые суда. Приземистые траулеры тянут глубоко погруженные в воду кошёлки тралов; когда они поднимаю трал на борт, к ним устремляются шумные стаи крикливых чаек, каждая норовит ухватить рыбину из добытого улова. Другие корабли – небольшие сейнеры – окольцовывают косяки мойвы и подтягивают к борту тяжелый, наполненный рыбой невод.

В поле зрения почти всегда находятся одна–две плавбазы, которые возвышаются среди судов, занятых ловом, как многоэтажные дома.

Мы подготовились к переходу на другие «сценические площади», упаковали свое имущество, а пока что наблюдали, как траулеры швартуются к нашему рефрижератору. Руководит швартовкой всегда капитан или старший помощник капитана нашего судна. При подходе траулера транспорт дает ход и разворачивается носом против ветра. Траулер заходит чаще с кормы, под небольшим углом к борту принимающего судна. Сравнявшись с намеченным местом швартовки, траулер дает задний ход, а рефрижератор немножко разворачивается в сторону подошедшего судна, и ветерок плавно подгоняет его к траулеру – ведь парусность нашего судна значительно больше. Траулер мягко ложится бортом на надутые большущие резиновые баллоны, похожие на аэростаты заграждения времен войны, – это так называемые мягкие кранцы. Остается подать веревки (извиняюсь, моряки всегда говорят «концы») и крепко-накрепко привязать одно судно к другому.

Мое внимание привлек капитан швартующегося судна, который, высунувшись из окна рубки, яростно махал рукой и отдавал какие-то жесткие и короткие команды своим морякам. Судно, не изменяя курса, подошло к нам и остановилось, как вкопанное, на нужном месте. «Красиво швартуется, – заметил стоявший рядом со мной второй помощник капитана. – А ведь я этого лихого "мастера” знаю. Это Краснов, он лет восемь назад был практикантом на судне, где я тогда работал. С ленцой был парень, секстан брать в руки чуть ли не силой пришлось мне его заставлять. А ведь, смотрите, какой морячина получился».
 

14 августа. Как только первый траулер ошвартовался к нашему борту, сразу же началась перегрузка рыбы из его трюмов в наши. Я попросил третьего помощника капитана, свободного от вахты, объяснить, как производится перегрузка. Молодой человек согласился, даже с удовольствием: ему было приятно почувствовать себя бывалым моряком, просвещающим сухопутного человека.

– Вот, смотрите, – показывал он, – грузовые стрелы обоих судов были соединены друг с другом, как у нас говорят, «телефоном». Видите трос, соединяющий блоки на их стрелах? А вот шкентель, к которому прикреплена грузовая площадка. Моряки в трюме траулера укладывают на эту площадку картонные короба с мороженой рыбой – вручную, разумеется, так что потаскать им за смену изрядно приходится...

Третий помощник всё мне подробно объяснял, но с первого раза я не всё понял. Однако виртуозная работа лебедчиков меня восхитила, и поэтому, когда нам предложили аналогичным способом перебраться на палубу траулера, было уже вовсе не страшно. Так, во всяком случае, внушал я нашим актрисам.

Казалось бы, чего проще – перейти с одного судна на другое. Поставь сходню да и шагай. Но ведь крупная зыбь раскачивает, подбрасывает и опускает каждое из привязанных друг к другу судов и в отдельности, и оба вместе, так что палуба траулера то взлетает до уровня палубы нашего дизель-электрохода, то словно проваливается и оказывается где-то далеко внизу. Недаром передача людей с одного судна на другое в условиях открытого моря считается одной из самых ответственных и опасных операций, и ее проведение обеспечивает лично старший помощник капитана. А в нашем случае – еще и боцман.

Я сначала не понял, зачем он выдал нам и велел надеть белые вязаные перчатки. Но вскоре все стало ясно.

К шкентелю вместо площадки была прицеплена за все четыре угла крупноячеистая грузовая веревочная сетка, а в нее вложена обыкновенная автомобильная покрышка. «Пассажир» становился на покрышку с одной стороны и должен был прочно держаться за сетку (вот зачем белые перчатки!). А боцман становился на ту же покрышку лицом к лицу пассажира и страховал его, придерживая за талию.

Первым переправился на палубу траулера Анатолий Васильевич, за ним – Олег, после – Алла, Таня, а уже последним – я, с душевным трепетом наблюдавший за всей этой процедурой. Работа лебедчиков была такой ювелирной, что, думаю, если бы на покрышку положить дощечку, а на нее поставить стакан с водой, то не расплескалось бы ни капли.

Но на борту траулера мы столкнулись с неожиданной трудностью. Дело в том, что высота потолка в судовых помещениях там недостаточно высока для того, чтобы, установив нашу ширму, кукловоды могли вести спектакль стоя, как это всегда бывает в театре. С помощью моряков мы с Анатолием Васильевичем переделали ширму, но актерам пришлось играть в полном смысле этого слова на коленях. Это было невероятно тяжело и нашим девочкам, и Олегу. К следующему спектаклю надо соорудить какие-то наколенники, а то много не наиграешь.

Поэтому начали мы спектакль не в лучшем настроении, да и рыбаки, как нам показалось, сначала отнеслись к нему как к чему-то несерьезному, детскому, тем более что нам с Анатолием Васильевичем, тоже подающим реплики за кукольных персонажей, и спрятаться-то с глаз публики было некуда. Но уже через пять минут зрителей было не узнать: мы увидели их живую заинтересованность и участие в нашем действе, слышали смех и аплодисменты.

Из записок второго помощника капитана

Еще не был написан «Дон Кихот» Сервантеса, но в Республике Соединенных провинций Нидерландов уже жил и действовал его верный последователь, только в облике не странствующего рыцаря, а неутомимого мореплавателя, одержимого одной идеей – найти Северо-восточный проход. Баренц, конечно, знал о неудачах англичан, но он знал и другое: голландские корабли, обогнув Скандинавию, уже совершали успеш-
ные плавания во владения царя московитов. В селении Кола, расположенном в глубине Кольского залива у слияния рек Кола и Тулома, купцы успешно сбывали свои товары, а откуда в Голландию доставлялись выловленные поморами семга и треска.

Идея Планция и Баренца нашла поддержку у некоторых нидерландских купцов, они даже представили правителю Республики, принцу Морицу Оранскому, графу Нассаускому, проект экспедиции. Правительство Нидерландов с одобрением приняло этот проект и отпустило на него необходимые средства.

Для отыскания прохода первоначально были снаряжены два судна: «Сване» под командой Корнелиуса Ная, назначенного адмиралом всей экспедиции, и «Меркурий» под начальством Бранта Избрантсона. Най был опытным моряком, он уже неоднократно совершал плавания в Колу. Бывалым моряком был и Избрантсон. Оба капитана были уроженцами Энкхейзена, городка на востоке Фрисландии, и пользовались доверием купцов, отправлявших на их кораблях свои товары.

Уже были назначены на суда комиссары – полномочные представители грузовладельцев. На «Меркурии» комиссаром был Ян ван Линсхотен, уже совершавший плавание в Гоа – португальское владение в Индии; кроме того, как человек образованный и склонный к писательству, он вел подробные записи во всех своих путешествиях, по которым составлял обстоятельные отчеты после возвращения из плавания.

На «Сване» торговым комиссаром был назначен Франсуа де ла Даль, проживший несколько лет в России.

А Виллем Баренц, больше, чем кто-либо другой хлопотавший об организации экспедиции, остался не у дел; у него не было ни знатных родственников, ни богатых покровителей. Только Планций не хотел передавать осуществление своей идеи никому, кроме своего верного ученика, и использовал все свое влияние и
связи, чтобы его последователь, рвавшийся в экспедицию, тоже был включен в ее состав.

Баренцу и Планцию удалось убедить городской совет Амстердама, члены которого после тяжелых сомнений все-таки выделили необходимые средства, и был снаряжен еще один корабль, по стечению обстоятельств также носивший азвание «Меркурий», а в дополнение к нему большая рыбацкая лодка.

Капитаном амстердамского «Меркурия», самого маленького из судов экспедиции, был назначен Баренц.

К окончанию