| Каждый день я прихожу на пристань (продолжение 4)
XV
6-го сентября Елизавета Порецкая купила утреннюю газету и с ужасным предчувствием прочитала, что накануне полиция обнаружила неподалеку от Лозанны, в стороне от дороги, труп мужчины средних лет. Убийцы сделали все, чтобы погибшего нельзя было опознать: кроме двух пуль, всаженных в грудь, пятью выстрелами было обезображено лицо. В придорожные кусты тело волочили от дороги, на что указывал протянувшийся след. В карманах убитого был обнаружен паспорт на имя чехословацкого гражданина Германа Эберхарда, часы, пробитый пулей железнодорожный билет и бумажник с крупной суммой денег, что сразу же исключило версию ограбления. В кулаке был зажат клок волос, по-видимому, женских.
Проведенная проверка установила, что паспорт – фальшивый, и чехословацкого гражданина с такой фамилией вообще не существовало.
Эльза тут же обратилась в полицию и опознала убитого как своего мужа, которого она назвала видным советским разведчиком Игнатием Рейссом – так Натан Порецкий уже после смерти получил это имя, под которым и вошел в историю советской разведки. Эльза заявила, что его убили за отказ от дальнейшей работы по выполнению заданий НКВД. Клок волос, как Эльза уверенно утверждала, принадлежал Гертруде Шильдбах.
А Рената Штейнер тщетно ждала, когда ей вернут взятый ею напрокат автомобиль. Она звонила в Лозанну и Париж, чтобы получить указания о дальнейших действиях, но никто ей не отвечал. Сообщения в газетах о жестоком убийстве не вызвало у нее никаких мыслей о своей к нему причастности. Между тем, машина с салоном, перепачканным кровью, была обнаружена полицией на одной из улиц Лозанны. Не составляло труда найти хозяина гаража, которому принадлежал автомобиль, а затем и установить, кто брал машину напрокат. Но разыскивать Ренату не пришлось: она сама, прождав два дня, явилась в гараж, чтобы узнать, возвращена ли взятая ею напрокат машина. Там ее уже ожидала полиция. Штейнер рассказала все, что знала, и назвала отель, в котором останавливались Шильдбах и ее спутник Росси-Аббиат. Прибывшая туда полиция обнаружила, что после убийства они не возвратились в гостиницу и бросили там свои вещи, включая коробку с отравленными конфетами. А в чемодане Росси лежал план дома Троцкого в Мексике. Эльза знала, что у Гертруды заранее был куплен билет до Рима. Следов Росси-Аббиата обнаружить не удалось.
Загадка убийства Рейсса стала достоянием гласности много лет спустя. Росси, он же Аббиат, он же Пи, в действительности был агентом советской разведки Виктором Правдиным. Вместе с ним в убийстве участвовал другой нелегал, Борис Афанасьев. Может быть, Афанасьев и Мартиньи – одно и то же лицо? Ведь не случайно же Росси-Правдин и Мартиньи совсем недавно, в феврале 1937 года, вместе выполняли в Мексике задание по подготовке покушения на Троцкого? Впрочем, «Правдин» и «Афанасьев» – вряд ли подлинные имена; просто по прибытию в Советский Союз им выдали такие документы, так же, как Эфрона сделали «Андреевым».
На выходе из ресторана они то ли инсценировали драку с Рейссом, то ли просто затащили его в машину, где безжалостно расстреляли. Афанасьев и Правдин, вызванные в Москву, за успешное выполнение особого задания были награждены орденами. На имя матери Правдина, проживавшей в Париже, специальным постановлением советского правительства была переведена награда в 10 тысяч франков. А вернувшийся в Москву Шпигельглас, осуществлявший руководство операцией, вскоре был расстрелян при очередной чистке органов НКВД.
XVI
Рената Штейнер рассказала полиции все, что знала. Она показала, что выполняла поручения, которые давали Эфрон, Шварценберг и Смиренский, пообещавшие через «Союз возвращения на Родину» помочь ей получить визу в СССР. Поручения заключались в слежке за людьми, которых она не знала, и о целях слежки не имела никакого представления. Рената назвала имена Дюкоме, Кондратьева, Мартиньи. Она утверждала, что к убийству Рейсса Эфрон не имел отношения. Никаких доказательств ее участия в убийстве швейцарская полиция также не получила.
Женевский суд, разбиравший дело об убийстве Рейсса, обратился к французским властям с просьбой об аресте Эфрона, Кондратьева, Смиренского, Дюкоме и Мартиньи, но их и след простыл, как и непосредственного исполнителя преступления Росси-Аббиата..  Полиция арестовала Лидию Грозовскую как причастную к убийству, но по решению суда она была выпущена под залог в 50 тысяч франков, после внесения которого также бесследно исчезла.
Цветаева дважды вызывалась на допрос в префектуру Парижа, но каждый раз заявляла, что к делам мужа никакого отношения не имела и о его теперешнем местонахождении ничего не знает. Вряд ли она была искренна, когда на допросе утверждала: «Я не знаю Смиренского или Роллэна Марселя». Ведь со Смиренским-Роллэном были знакомы все члены ее семьи: и сын Мур, и дочь Ариадна, которая даже фотографировалась с ним.
Марина Цветаева
Убийство Игнатия Рейcса тут же получило резонанс в «левой» прессе, которая приписывала его «банде Смиренского – Штейнер – Дюкоме». Троцкий опубликовал статью, в которой говорилось:
«В Лозанне убит 4-го сентября Игнатий Райсс (фамилию убитого писали то «Рейс», то «Райсс», то с одним «с», то с двумя. – В.В.) только потому, что, ужаснувшись преступлений Сталина, публично порвал с Москвой. Часть убийц Райсса арестована. Это члены Коминтерна и агенты ГПУ из русских белогвардейцев. Расследование французских и швейцарских судебных властей дает все основания полагать, что та же самая банда выполнила целый ряд нераскрытых ранее преступлений.
…Уже в июне этого года тов. Райсс твердо решил пойти на разрыв с Кремлем. Он начал с письма Центральному Комитету, которое было послано им в Москву 17-го июля. Тов. Райсс считал нужным выждать еще некоторое время, чтоб письмо его дошло по назначению, прежде чем предать его гласности. Чрезмерное рыцарство! Само письмо, принципиальное по содержанию и твердое по тону, заключало в себе только объявление разрыва, без точных фактов и разоблачений и было, к тому же, подписано именем "Людвиг", которое никому ничего не говорило. ГПУ получило, таким образом, в свое распоряжение совершенно достаточный срок для того, чтоб подготовить убийство. Между тем общественное мнение Запада оставалось в полном неведении. Более благоприятных для себя условий ГПУ не могло желать».
В другой статье говорилось:
«Кто такие Смиренский, Дюкоме, Рената Штейнер? Участники убийства Райсса, арестованные швейцарской и парижской полицией в сентябре-октябре этого года. (Автомобиль, которым, для совершения преступления, воспользовались убийцы Райсса, был нанят Ренатой Штейнер). Бандой руководили другие агенты ГПУ – опять таки белогвардейцы из "Союза возвращенцев" – Шварценберг и Эфрон, в свою очередь руководимые резидентом ГПУ и его помощниками, находящимися в советском посольстве».
XVII
А Фанни Геллер – Фаина Смиренская – еще в июне уехала с маленькой Мими в Румынию, к своим родителям.
Полвека спустя она вспоминала события того времени в письме к другу юности.
«Начну с 1937 года, когда я гостила у своих родителей, и мы встретились с тобой в Сороках. Вернувшись в Оргеев к родителям, я получила телеграмму от Мити, чтобы я немедленно вернулась в Париж, так как он "простудился”. Я быстро собралась, оставила все купленные мною в Румынии ковры и тому подобные вещи для оформления одной из трех комнат, которые мы в последнее время снимали, в "деревенский” стиль. Вся наша трехкомнатная квартира была оформлена разным стилем. Я не очень люблю создавать уют, но не по общему образцу: стенка и прочее (может, это мещанство, но такая я есть).
Итак, 15 сентября я была в Париже. Митя нас не встретил. Одно это обстоятельство уже меня обеспокоило. Вечером он позвонил. Мы встретились в небольшом ресторане. За ним следили, он не мог ночевать дома, и мы стали встречаться в гостиницах, а квартира была пустой, я не могла найти себе места в этой большой квартире. Без Мити она была пуста. Где только он не ночевал, вплоть до домов терпимости, где он мог спокойно укрыться от полиции, а проститутки удивлялись, зачем он к ним пришел, сидя всю ночь, не раздеваясь (точно, как террорист и бомбометатель в рассказе Леонида Андреева "Тьма”! – В.В.).
27 сентября, после встречи в ресторане, Митя ушел. В 12 часов он позвонил. Решил, что за ним не было "хвоста” и приехал ночевать домой. Нам было так хорошо, так были счастливы, очутившись все вместе: Митя, Мими и я. Увы! Мы не знали, что это последняя ночь, что мы встретимся только в мае 1939 года в Харькове. В 7 часов утра, уже 28 сентября, позвонила полиция. Я разбудила Мими, чтобы она заплакала, под громким плачем ребенка Митя мог уничтожить некоторые бумаги и спустить их в туалет. Пришлось открывать. Обыск был небольшой, продолжался он всего 5–10 минут. Нас всех арестовали. Допрашивали Митю. Слышны были крики: "Parle, parle! (Говори, говори!)”. Митя молчал. В чем состояло обвинение? Там было 15 пунктов. Там было нелегальное проживание во Франции с французским именем и фальшивыми документами. Это не самое страшное обвинение. За это дают 6 месяцев тюрьмы и высылают из Франции. Это был один пункт. Затем следовало еще 14 пунктов: призыв к свержению власти, организация братоубийственной войны и т.д. и т.п. За все преступления – от 10-ти до 15 лет каторжных работ. Дело уголовное».
Даже спустя полвека Фаина Марковна умолчала о главном, несомненно, пункте обвинения: участии в убийстве Игнатия Рейсса. А добивалась от Дмитрия Смиренского полиция, конечно, сведений о соучастниках в этом преступлении и их местонахождении. Это подтверждается и фактом последующей экстрадиции Смиренского в Швейцарию; из всех предъявленных французской полицией пунктов обвинения швейцарскую полицию могла интересовать только его причастность к «делу Рейсса».
Фаина Марковна продолжает: «Нас, меня с Мими, отпустили в 7 часов вечера. Хотела открыть газ и покончить со всеми страданиями. Маленькую Мими взяла в свою постель. Вспомнила свою мать и решила выжить».
Фаина вспомнила стихи своего земляка, Довида Кнута. Она подумала, что они написаны о ней:
«Бездомный парижский ветер качает звезду за окном,
Испуганно воет труба и стучится в заслонку камина.
Дружелюбная лампа дрожит на упрямом дубовом столе
Всем бронзовым телом своим, что греет мне душу и руку.
Сжимаются вещи от страха. И мнится оргеевским сном
Латинский квартал за окном, абажур с небывалым жасмином,
Куба комнатного простота нестолична – и в полумгле
Заснувшая женщина, стол, будильник, считающий скуку».
XVIII
Снова – из письма Фаины Марковны.
«Итак, с чего начать? Я не плакала. Нельзя было расслабляться. На следующий день я решила поехать на выставку. Тогда была Всемирная выставка и там работали друзья Мити. Я знала, что за мной следят. Поехали с Мими в магазин, где можно было купить самую модную одежду. Я переоделась: купила костюм, шляпу, подкрасилась больше, чем надо было, переодела Мими, уехала из магазина, сказав, что старое платье я оставляю до следующего дня, и поехала на выставку. В тот магазин я больше не возвращалась. Обойдя несколько павильонов, я вошла в советский павильон. Думала встретить там лучшего друга Мити Эфрона Сергея Яковлевича (мужа Марины Цветаевой)».
Конечно же, Фаина Марковна не могла надеяться встретить на парижской Всемирной выставке Сергея Эфрона: она не могла не знать, что за ним охотится полиция – по той же причине, что и за Дмитрием. Но в многолюдном советском павильоне, на крыше которого возвышалась потрясшая воображение посетителей скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», сотрудники которого – поголовно все! – были агентами НКВД, была надежда передать в резидентуру, находящуюся в советском посольстве, сведения об аресте Дмитрия и просьбу об установлении связи.
Возвратимся к письму Фаины Марковны. «Итак, я рассказала об аресте Мити. МОПР мне будет помогать, но никаких советов мне дать не может. Теперь все вопросы я должна была решать сама – мне надо было бороться за свободу Мити. Передо мной стояли три задачи: найти хорошего адвоката, найти богатого человека, который согласился бы быть свидетелем, что я его любовница, что я у него на содержании (чтоб полиция не знала, откуда у меня деньги, ведь адвокат стоил дорого, да жизнь, наряды, на которые мне тоже надо было тратить немалые деньги)».
Фаина Марковна и Мими. Перед Новым, 1938 годом
Похоже, что через МОПР (или по другим каналам?) советская разведка снабжала Фаину Марковну достаточными средствами для достижения названных целей.
«Наконец, надо было доказать, что Мими его, Мити, ребенок. Дело в том, что наш брак был зарегистрирован в советском посольстве (еще одно свидетельство того, что, по крайней мере, с 1934 года, т.е. со времени регистрации брака в посольстве, Дмитрий и Фаина сотрудничали с советской разведкой. – В.В.). Брачного свидетельства у меня не было. Дети были записаны в моем паспорте по фамилии Геллер. Я считалась "fille-mère” (мать-одиночка). Незаконную жену на свидание с Митей не пускали. Французский друг Мити посоветовал обратиться к адвокату Лафону, бывшему министру юстиции. Когда я к нему пришла, он мне сразу сказал: "Не говорите мне, что вы не коммунистка, все бессарабцы коммунисты, но дело Смиренского я возьму, это будет стоит столько-то франков”. Я, конечно, не торговалась. Он обещал мне сообщить по телефону о новостях дела. Итак, вопросов осталось уже два. Вспомнила о наших друзьях. Господа Зивы были богатыми людьми (господин Зив – еврей, она русская). Поехала к ним. Рассказала о своем горе. Он согласился подтвердить, что я у него на содержании и он часто покупает мне наряды и т.п. Кстати, Зив был старше своей последней жены на 25 лет, это не мешало ему иметь любовниц, а ей – любовников среди французских артистов. Теперь еще осталось доказать, что Мими – дочь Смиренского. Хозяйка гостиницы, где мы жили с Митей, знала его под фамилией Rollin. Когда я к ней приехала, она удивилась, что я так плохо выгляжу. Я ей сказала, что мой друг, г-н Роллэн, узнав, что у меня будет второй ребенок, меня бросил, и я хочу подавать на него в суд, я найду его в Бельгии, куда он уехал. Она очень удивилась. Ведь г-н Роллэн вас обожал, заботился, как о королеве (ее слова), и бросил. Вот какие бывают мужчины! Мадам дала мне справку, что мы проживали у нее вместе с г-ном Роллэном (в полиции знали, что под фамилией Роллэн скрывался политический преступник – Смиренский). Теперь с такой справкой я могла ездить в тюрьму на свидание с Митей, но только с дочкой, с его ребенком. Свидания были раз в неделю. И вдруг свидания прекратились. В носки, которые я ему передавала, я клала маленькие кусочки грифеля, и он переводил одну книжку Тьерри "Indochino SOS”».
Какая вера в наивность адресата письма Фаины Марковны! Не было у заключенного в уголовной тюрьме другой заботы, кроме того, чтобы тайно переводить книжку с подозрительным "SOS” в названии! Конечно, кусочки грифеля были нужны для того, чтобы писать записочки, секретно передаваемые на волю.
Фаина Марковна продолжает.
«Через глазок надзиратель тюрьмы увидел, сделал обыск, нашел листки книжки и их порвал. Лишили свиданий на месяц. Митю сильно били. Французы вырвали ему волосы, выбили зубы, превратили его лицо в кровавую маску, как рассказывал потом Митя, а он молчал, только его казацкая натура (его мать была казачкой, а бабушка черкеской, отец русский) могла терпеть такие пытки. Он молчал. Меня вызвал следователь: "Я Смиренского не бил. Он молчит, тем хуже для него. Вы можете его спасти. Он вас обожает, очень любит ребенка. Если вы ему скажете, он заговорит”. После небольшой паузы, я: "И вы знаете, что я ему ничего не скажу. И вы уверены, если бы я даже его просила, он меня не послушает”. – "Да, я ожидал от вас такой ответ. Что же, вы знаете, что ему угрожает. Вас же вышлют из Франции в Румынию как коммунистку…” Вызывали меня много раз, то к одному, то к другому следователю. Допрашивали, показывали фотографии. Я держалась стойко: никого не знала, никого не узнавала. Однажды приезжаю с Мими на свидание, мы застали Митю в кандалах, были закованы руки и ноги. Ему разрешили поцеловать ребенка. Из французской тюрьмы Сантэ его перевели в тюрьму Френ, где был более жесткий режим.
Посылки туда нельзя было посылать. Работа заключенных была очень тяжелая. Стояли у станков и не имели права ни переговариваться между собой, ни повернуться. Перед глазами была только стена. Когда нужен был инструмент, надо было руками указать охраннику, и тот подавал нужный инструмент. Если же заключенный произносил хотя бы одно слово, его били лбом о стену. Так Митя просидел в этой тюрьме около четырех месяцев. А потом его перевели в Швейцарию».
Арестованный Дюкоме остался под следствием во Франции, так как, будучи французским гражданином, выдаче властям другого государства не подлежал.
XIX
Дмитрий Смиренский вел в тюрьме записи, что, как видно, правилами отнюдь не возбранялось.
Вот их сохранившаяся часть. «28 мая (1938 г.). Сегодня узнал, что парень из камеры № 2 получил 7 лет за убийство своей жены. Она была мартиниканка, и он ее убил из карабина. Я был с ним на прогулке пару раз, даже больше. Мы с ним носили на прогулку безногого калеку. Он прожил в Африке 11 лет, говорит, что охотник по профессии. Он надеялся получить два года, а так как он сидит уже больше года, то, считая срок предварительного заключения, ему почти ничего не оставалось бы сидеть. Он мне хвалился, что привозил из Африки оружие (в ограниченном количестве) и продавал здесь. Мы с ним дружили, но… Денег у него не было, и я ему давал окурки или табак. Он делал какую-то сложную игрушку для своего сына с разрешения старшего надзирателя. Работать он не хотел, хотя и сидел без табака. Я после его осуждения увидел его в первый раз вчера у парикмахера. Он мне на вопрос "Сколько?” показал 7 пальцев. По губам я узнал, что это семь лет. Он очень изменился. Наказание его ошеломило, так как он думал отделаться двумя-тремя годами. Все парни нашего дивизиона, и я в том числе, поражены. Но, не зная деталей, судить трудно. Каждый заключенный рассказывает драму по-своему, как ему хочется. Я говорю "драму”, потому что, находясь под неусыпным наблюдением, здесь 95% драм. Между прочим, сегодня я вспомнил о Брешнере, который покончил с собой в январе. Несчастный бегал по камере точно так же, как тигр в клетке, но на тигра он не был похож. Его от смерти избавить было невозможно. Он пытался два раза. На третий раз ему удалось. После второго раза его дали мне в камеру (перевели из 13-й). Он ранен был в голову и ходил без перевязки. Часто со своим стеклянным взглядом он обращался к фельдшеру и просил помощи. Его ничего абсолютно не интересовало. Он никогда не читал. Бегал с утра до вечера и лишь изредка ложился на койку Лелю. Он безусловно гораздо счастливее там, где он находится сейчас. К жизни он не способен, в особенности, если жить, но много страдать или терпеть. Книг или журналов не читал. Выходец из Польши, еврей, он даже не прочел статью в "Illustration” о положении евреев в Польше. Других книг читать он тоже не хотел. Кстати, о книгах можно говорить здесь много. Купить их можно с разрешения директора. Есть каталог, где указаны книги, которые можно покупать без специального разрешения. Научные книги там не фигурируют. А разрешенные романы – хоть отбавляй. Нет даже элементарной истории Франции, ни географии, никаких учебников. Меня удивило то, что мы не можем купить, например, "Moto Revue”. Я писал директору и получил отказ».
Дмитрий старательно переписывает со стен своей камеры надписи, оставленные ее прошлыми обитателями. Выше всех других какой-то умник процитировал Шопенгауэра:
«Если этот мир сотворил какой-нибудь Бог, то я не желал бы быть этим Богом: злополучие этого мира растерзало бы мне сердце».
Ниже – надписи попроще.
«Уезжаю в Ролл за бродяжничество. На два года прощай теплый сортир и свобода».
«Меня посадили на 6 месяцев, потому что не платил алименты своему ребенку, не имея работы».
«Те, кто рвут книги, идиоты. Если вы не умеете читать, оставьте хотя бы в покое книги. После вас придут другие люди, которые любят читать, ведь чтение – наше единственное развлечение здесь, и книги – наши единственные друзья».
«Как медленно приходит справедливость и как несправедливость мчится вскачь!».
Далее – два четверостишия, одно – на немецком, другое – на французском. Дмитрий Михайлович попытался перевести их на русский язык.
«В этой камере шикарной,
Что ни ночь, то сон кошмарный:
Сотни блох, клопы и вошки
Пляшут польку без гармошки».
«Без прокуроров, кошек, псов,
Без блох, без вошек и клопов,
Без адвокатов – жадных крыс
Народ со скуки бы прокис!».
| |
