| Самолет с двумя фюзеляжами
Любовь к авиации, которая царила в нашем доме, пошла от дяди Володи, брата моей мамы. Он распоряжался на парашютной вышке, установленной в городском парке культуры и отдыха. За небольшую плату желающие могли подняться на вышку, где дядя застегивал на смельчаке карабинчики привязных ремней и подталкивал его к краю площадки. Под восторженные крики скопившихся внизу зрителей тот спускался, вцепившись в стропы, а над его головой распускался перкалевый купол. Иногда трос, к которому прикреплялся парашют, застревал, и дядя лез по балке к шкиву, а незадачливый «парашютист» в это время болтался между небом и землей.
Из самого раннего детства запомнился трагикомический случай. Я играл на полу в дядиной комнате, а сам дядя, сидя напротив на диванчике, чинил парашют. Не помню, сколько именно иголок он одновременно держал между сжатыми губами − во всяком случае, не одну. Видимо, он непроизвольно сделал какое-то глотательное движение, и все иголки исчезли. бабушка и дедушка испугались больше, чем незадачливый иголкоглотатель, и высказывали самые страшные предположения по поводу неизбежных последствий. в больнице иголки из дядиного нутра извлекли без хирургического вмешательства − то ли с помощью магнитов, то ли еще как.
Сколько же лет было мне тогда? По всем признакам − пять, ну уж меньше шести. мама сшила мне костюмчик летчика. другие дети носили «матроски» с большим синим воротником, а у меня был китель из синей диагонали с голубыми петличками и «птичкой» с пропеллером на них, а на груди − значок парашютиста. Мама настолько не сомневалась в моем праве носить летную форму, что даже написала на обороте моей фотографии: «Будущий летчик-лейтенант». По довоенному времени лейтенантское звание считалось очень высоким.
Мама тогда была киномехаником, и благодаря ее работе я смотрел все фильмы подряд. особенно мне нравились те, которые про летчиков. Огромное впечатление произвел на меня кинофильм, в котором басмач, сидевший во второй кабине маленького самолета, приставил маузер к затылку летчика и потребовал, чтобы тот куда-то его вез. а летчик начал крутить фигуры высшего пилотажа так, что басмач укачался и выронил свой тяжелый маузер. Тогда подлый басмач размотал свою чалму и, накинув ее на шею летчику, стал его душить, но летчик все равно посадил самолет там, где басмача тут же скрутили пограничники.
У дяди Володи была замечательная книга под названием «Ваши крылья», которую написал автор со странным именем − Ассен Джорданов. Я не могу назвать никакой другой книги, в которой бы так наглядно и доходчиво читателю преподносился предмет изложения. Что для меня, пятилетнего пацана, был дроссельный клапан или винт регулируемого шага? Конечно, ровным счетом ничего, но я внимательно разглядывал удивительные картинки, которые показывали, как сместится нос самолета относительно горизонта, если ручку штурвала подать «на себя» или «от себя». А как замечательно были показаны силы, воздействующие на самолет в полете − в виде забавных человечков, тянущих в разные стороны!
Афоризмы от Джорданова сами собой западали в память:
«Побороть страх можно или пренебрежением опасностью или с помощью знаний, как правило, последний путь является лучшим»;
«Приземляясь, думай о посадке, а не о попытке посадки»;
«Вода мягка, пока вы сильно об нее не ударитесь»;
«"Лихачество” на небольшой высоте может привести к тому, что вашим друзьям придется отнести цветы на вашу могилу».
Дядя Володя ушел в армию в 1940 году, служил в разных частях, полвойны провалялся в госпиталях и только к концу войны добился перевода в авиацию, где стал старшиной укладчиков парашютов и лично сам прыжками проверял качество укладки. И перед первым, и перед пятидесятым прыжком не удавалось скрыть от самого себя тревожное чувство, которое противно вспыхивало каждый раз, когда командир наугад тыкал пальцем в один из ранцев, выложенных на укладочный стол.
Когда он возвратился после окончания службы в армии, я собирал из набора деталей простейшие модели планеров. Дядя не только помогал мне, но и ходил вместе со мною на гору запускать модели. При неудачах он матерился так громко, что его слышал мой дедушка, а его отец, у себя во дворе километрах в двух-трех от нас. Дяде, конечно, изрядно влетело.
Когда я был маленьким, я любил рыться в фотографиях, которые хранила моя молодая мама. особенно мне нравилась та, на которой был снят необычный самолет. Он сидел на воде, прямо, как корабль; у него было − как бы это правильно сказать − два фюзеляжа, или два корпуса. Посредине крыла, к которому были прикреплены оба корпуса, располагался на стойке мотор с двумя пропеллерами, один из которых тянул, а другой толкал − прямо тянитолкай из книжки про доктора Айболита. А в хвостовом оперении было целых три киля с рулями направления. Мама говорила, что это − летающая лодка итальянской конструкции, сфотографированная в гидроаэропорту Хабаровска летом 1934 года.
Самолет "Савойя-55" в гидроаэропорту Хабаровска
В нашем небольшом городе никаких летающих лодок не было, а был единственный самолет местного аэроклуба − биплан У-2. В какой-то летний праздник он летал над городом, и из второй кабины пассажир выбрасывал пачки листовок, которые красиво рассыпались в воздухе и падали на крыши и улицы. И дети, и взрослые гонялись за планирующими листочками, как будто соревнуясь, кто больше соберет.
Через много лет я вспомнил странный самолет на маминой фотографии и попытался разобраться, что же такое было на ней изображено. Оказалось, что это − летающая лодка-катамаран типа «Савойя-55»; несколько таких лодок было заказано в Италии для гражданского воздушного флота.
Внутри поплавков-фюзеляжей находились места для пассажиров, по 4-5 в каждом корпусе, а под стойкой в толстой части крыла − пилотская кабина для членов экипажа, обычно трех человек. Два двигателя по 750 лошадиных сил каждый позволяли развивать в полете скорость 190 километров в час.
На Дальнем Востоке с сентября 1933 года «Савойи-55» летали из Хабаровска во Владивосток, на Сахалин, в Николаевск-на-Амуре и Петропавловск-Камчатский.
Спустя семь десятков лет судьба одного из таких самолетов с бортовым номером Л-840 стала предметом поисков и исследований энтузиастов дальневосточной авиации.
 Его командиром был Александр Святогоров; после окончания школы военно-морской авиации он служил в Москве. на элегантном полутораплане-истребителе вытворял такие чудеса высшего пилотажа, что командующий ВВС отличал его то кожаными летчицкими перчатками с раструбами, то заграничными защитными очками − предметом зависти товарищей. За выдающееся летное мастерство Александр был даже награжден орденом.
Но умение умением, а дисциплинка у молодого летчика год от года хромала все больше. Пилот Михаил Сахаров рассказывал о том, как Александр «отметил» в начале 30-х освобождение с гауптвахты, на которую был посажен за «ухарство» в воздухе:
«…Отсидев, Саша с друзьями пошел в ресторан «Прага», где после выпитого устроил скандал: бросил кошку на стол японским дипломатам. Стали его задерживать, он поднял стрельбу и даже кого-то ранил. Его лишили ордена Красного Знамени и в наказание отправили на Дальний Восток…».
Александр Святогоров
Там, в Хабаровске, в авиационном отряде амурской военно-морской флотилии, он быстро сблизился с таким же, как он сам, «воздушным лихачом» Петром Мостовдовым.
− А что, Петро, слабо тебе пролететь под мостом, как Чкалов? − поначивал он приятеля. −
Да нет, Саня, что тут такого, сколько бы раз под мостом ни пролетать, все равно будут помнить только того, кто сделал это первым… Вот если бы такое придумать, что никому еще до сих пор не удавалось…
− Что, может, на двух машинах рядом, крылом к крылу, пролететь между двумя опорами?
− Это было бы здорово, но риск уж очень большой. Давай, Саня, лучше сначала вот что попробуем: пролетим над мостом, но так, что если бы мы находились под мостом, то точно бы вписались в пролет.
Сказано − сделано. Пролетая над Амуром, приятели свели над железнодорожным мостом свои машины настолько рискованно, что они даже чиркнули крыльями друг друга.
За эту выходку оба летчика попали под суд, отсидели несколько месяцев на гауптвахте и были уволены из военной авиации.
До 1933 года Святогоров работал инструктором в аэроклубе Хабаровска, вывозил в воздух новичков, нещадно трепал их фигурами высшего пилотажа так, что многие из них после посадки с трудом выбирались из кабины и больше в авиацию − ни ногой. Но уж если кто выдерживал, имел реальные шансы стать отличным пилотом и с гордостью называл себя учеником самого Святогорова.
А Александру эта работа не приносила удовлетворения. Ну, взлет при хорошей погоде, когда конус-«колдун» едва трепыхается на мачте, заученная наизусть «коробочка», левый − правый вираж, нехитрая восьмерка, в крайнем случае, для души, − иммельман, а там посадка, смена курсанта, и снова все сначала.
Наконец, все-таки вроде бы повезло. Могущественный Терентий Дерибас, полпред ОГПУ по Дальнему Востоку, добился, чтобы в подчиненных ему пограничных войсках были созданы собственные авиационные части. «А, что ж, − махнул рукой Святогоров, − в пограничники, так в пограничники».
Опытный пилот был принят на службу и направлен в Петропавловск-Камчатский.
Но едва успел Александр там осмотреться, как пришла весть о гибели в Чукотском море парохода «Челюскин». Экипаж и члены экспедиции высадились на лед, и на их спасение были направлены самолеты и пароходы. Из Петропавловска-Камчатского вышел пароход «Сталинград», на котором находился и Святогоров с трехместной летающей лодкой «Савойя-62 бис», погруженной на палубу в разобранном виде.
 Но «Сталинград» сам застрял во льдах Берингова моря, попытки вывести его на чистую воду не дали результата. Святогоров пришел к капитану:
− Ну, Василий Петрович, спускай на лед мою коломбину.
− А если лед разойдется − потеряем твою итальянку.
− Ничего, спускай − кто не рискует, тот не пьет шампанское.
Самолет "Савойя-62 бис"
Спустили самолет по частям на лед и начали сборку. ККак назло, опасения капитана оправдались: подвижка льдов привела к образованию узкого и длинного разводья между пароходом и местом сборки самолета. Какую-нибудь отвертку или гаечный ключ на пароходе оставил − топай полтора часа по льдинам и ропакам туда, да полтора часа обратно, да смотри, в расщелину не попади.
Собрав самолет и поставив его на лыжи, Александр собрался тут же вылетать, пока не появились новые разводья, препятствующие взлету. Но был остановлен начальником экспедиции:
− Возьмешь с собой врача.
− Это куда ж я его возьму? Самолет-то у меня трехместный − я, техник да летчик-наблюдатель. Без него в Арктике, да еще в незнакомой местности − никак, он у меня вместо штурмана.
− Значит, вместо летчика-наблюдателя у тебя и будет врач. Это ведь не кто-нибудь, а сам Леонид Михайлович Старокадомский. Ты не смотри, что у него одна рука, зато его голова стоит любого консилиума! А в Арктике он побольше любого штурмана работал. Об острове Старокадомского слышал? Так это он его открыл, его именем и назвали. Гордись, я тебе доверяю доставить в помощь челюскинцам доктора медицины, главного врача нашей экспедиции!
− Да, уж тут загордишься! − Александр скептически оглядел грузную фигуру пожилого доктора. «Это сколько ж багажа я мог вместо него взять», − промелькнуло у него в голове. Но вслух проскрипел:
− Влезай, доктор, дай-ка, я тебя подсажу!
К этому времени челюскинцев уже вывезли из ледового лагеря, в основном, в крохотное селение Ванкарем, откуда, кого на самолетах, а кого, закутав в меха, на собачьих упряжках доставляли в Уэлен. А уже оттуда надо было на самолетах их доставить туда, куда мог подойти пароход.
− Эх, Чукотка, морозы да пурга, − жаловался сам себе Святогоров. − Летишь, как в молоке, никакой тебе линии горизонта. Сверху бело и снизу бело. магнитный компас в этих местах ненадежен, да и карта − сплошное белое пятно. Где находишься − поди, догадайся, то ли сопка под тобой, то ли долина. А ветер такими порывами, что только смотри, чтобы не перевернул мою коломбину.
За несколько полетов Александр перевез в бухту Провидения, место сбора челюскинцев, 29 пассажиров и членов экипажа затонувшего парохода. да еще вместе с доктором слетал на мыс Шмидта, откуда эвакуировал шесть заболевших цингой моряков с парохода "Хабаровск”, также зазимовавшего во льдах.
Приняв на борт и доставленных самолетами полярников, и самих авиаторов, пароход «Смоленск» направился во Владивосток.
Сам Дерибас в донесении в Москву о пограничниках, отличившихся при спасении челюскинцев, особо отмечает командира авиазвена Камчатского погранотряда Александра Павловича Святогорова: «…Один из лучших наших летчиков, знакомый с условиями полярных полетов, энергичный, настойчивый, сделал перелет с парохода "Сталинград” в бухту Лаврентия и перебросил группу челюскинцев от Уэлена до Провидения и обратно для транспортировки горючего. Безусловно, заслуживает быть отмеченным за эту работу и награжденным орденом…».
Но никакой награды летчик Святогоров не получил. Видимо, ему припомнили прежнее лихачество и полученные ранее взыскания.
− Выходит, зря я варежку раззявил, − жаловался сам себе Александр, возвратившись на Камчатку. − А ведь сам Куйбышев, председатель правительственной комиссии, назвал меня одним из лучших полярных летчиков. В Москву − вызвали, в «Гранд-Отеле» поселили, в одном номере не с кем-нибудь, а с самим Молоковым, Героем Советского Союза… А что в результате? Молокову − орден Ленина, а мне и дырка на кителе не понадобилась… Хуже того − а зачем вообще меня в Москву вызывали?
Как ни стремился Святогоров смирить гордыню, горькое чувство оскорбившей его несправедливости не только не уходило, но все более обострялось. И поделиться-то этим чувством было не с кем, разве что с таким же, как он сам, летчиком за бутылкой спирта.
− Обидели тебя, Санёк, ни за что обидели, − говорил ему собеседник. − Ну, скажем, ты не вывозил челюскинцев со льдины, но ведь ты не один такой. Борька Пивенштейн сколько человек перевез по твоему же маршруту? Двадцать двух! А Галышев? Вот то-то и оно! А они получили по ордену Красной Звезды!
− Да нет, это ты зря. Они отличные пилоты, заслужили. Вот и получили.
− Нет, Санёк, ты меня не убедил. А Бастанжиев и Демиров − чем они отличились? ни одного человека не перевезли, да еще аварию потерпели, а им тоже по ордену. Обидели тебя, несправедливо с тобой поступили.
Тот же Леваневский − ты слышишь, Ле-ва-невский − на весь свет прославлен, "Героя” получил, а за что? Ведь он не летал в лагерь Шмидта и даже потерпел аварию, самолет разбил.
− Это ты брось. Мне Василий Сергеевич, Молоков, значит, намекнул, что в список Героев его Сам внес, собственной рукой.
− Может и тебя тоже, ну, собственной рукой вычеркнул…
− Ты говори, да не заговаривайся. Знаешь, что за такие разговоры можно схлопотать. Давай лучше еще по маленькой…
В октябре 1934 года Святогоров пишет рапорт по начальству, в котором докладывает о своей непригодности к летной работе из-за больной после аварии ноги. летно-врачебная комиссия приходит к выводу о его профессиональной непригодности, а комиссар эскадрильи в служебной характеристике отмечает, что летчик пьет, заносчив с товарищами. В итоге управление пограничной охраны ДВК признает его негодным к летной службе «по моральным и физическим качествам».
Однако уже через несколько дней другая комиссия − при хабаровской поликлинике − дала заключение о годности Святогорова к летной службе, и он тут же принят в Дальневосточный отряд гражданской авиации, где остро не хватало квалифицированных летчиков.
Мазурук, командир отряда, ввел Александра в курс дела:
− Летать будешь на трассе Хабаровск − Александровск-Сахалинский. Сам понимаешь, местность по маршруту гористая, никаких тут тебе радиомаяков, а тайга под крылом − она и есть тайга. Селения ульчей или гиляков с их хижинами тоже опознать трудно, с первого-то раза навряд ли что запомнишь. Старайся летать больше над речками, они всегда приведут либо к Амуру, либо к проливу.
А в особенности имей в виду, что погода меняется по десять раз на дню. На прогнозы особо не полагайся, оттуда им быть надежными, когда метеостанции по одной на тыщу верст.
А хуже всего − штормовые ветры в пору осенних тайфунов, да вечные туманы − то сплошные, то слоистые. В тумане не лихачь, решительно иди на вынужденную. Для гражданского летчика что главное? Терпение! Надо − сутки, надо − двое и трое терпи и жди погоды. Стисни зубы и жди! Ну вот, вроде бы я все тебе сказал.
Самостоятельные полеты на гидросамолете «Савойя-55» между Хабаровском и Александровском-Сахалинским Святогоров начинает всего лишь после одного «вывоза» на трассу командиром авиаотряда.
24 июня 1935 года Святогоров, который за 15 дней уже налетал месячную норму часов, прилетел из Александровска в Хабаровск.
После пятичасового полета Святогоров получил приказ возвращаться обратно на Сахалин. Он вылетел через три часа, фактически без какого-либо отдыха. Погода на трассе была неблагоприятная, и он совершил две вынужденных посадки. Первую − на показавшемся внизу, в просвете тумана, небольшом озере. Долго ждал улучшения видимости, почти сутки. Вторую − в заливе, уже, казалось бы, почти рядом с пунктом назначения, но лететь дальше вслепую было бы неоправданным пренебрежением опасностью. в Александровск он прилетел окончательно измотаным.
Однако тут же получил переданное через диспетчера указание немедленно вылетать в Хабаровск, несмотря на нелетную погоду. Кто дал это указание, комиссия так и не смогла установить.
Тут бы последовать рекомендации Ассена Джорданова: «Если вы переутомлены, лучше не летайте, пока не отдохнете». Да всё было против ее выполнения: и категорический приказ начальства, и настойчивость уставших ждать пассажиров с их срочными делами в Хабаровске, и нежелание начальника аэропорта взять ответственность на себя и запретить вылет, и наконец, уязвленное самолюбие самого пилота, который жаждал самоутверждения, с усталости и недосыпа не оценив границу оправданного риска.
«Савойя» поднялась в воздух через три с половиной часа после прибытия из предыдущего полета. Святогоров даже не взял в аэропорту прогноз погоды, а начальник аэропорта выпустил самолет, не проверив этого. В экипаже, кроме пилота, были радист и бортмеханик. Среди восьми пассажиров была женщина с маленьким ребенком да сотрудник НКВД. без него в полеты не выпускали − рядом японская граница, перерезавшая остров Сахалин пополам. Пассажиры везли в краевой центр крупную сумму денег − называли миллион рублей, а то и больше.
Через час с небольшим после вылета радиостанция запросила самолет Святогорова о его местонахождении. Последовал ответ: «Принял. Все ясно. Местонахождение неизвестно, туман. Следите за нами».
Вот оно, худшее, что можно было представить − потеря местонахождения. Летчик не знал, ни где находится, ни куда ведет курс его самолета. Через семь минут радист «Савойи» передал: «Сообщите авиасводку о погоде». Сводка тут же была отправлена, но подтверждения ее приема не последовало…
Остается только представить, как в доли мгновения перед носом самолета возник из тумана склон сопки, как пилот отчаянным рывком взял штурвал «на себя», но было уже поздно: крылья срезали макушки елей, и все оборвалось жестоким ударом…
Илья Павлович Мазурук вспоминал: «Говорил ему − в горах снижаться нельзя, особенно в тумане! А он зачем-то полез в сопки, лавировал и зацепился крылом. Хороший он был гидрист, но непослушный...».
«Савойю» долго искали, по показаниям людей, слышавших шум моторов, удалось примерно восстановить некоторые участки ее пути, но дальнейшие сведения о судьбе экипажа и пассажиров расходятся. Мазурук, активнейший участник поисков, писал: «Наконец самолет нашли, останки людей собрали и захоронили. Но где − не могу сказать, катастрофой органы НКВД занимались, и всё было под большим секретом».
По другим сведениям, место гибели «Савойи» было найдено поисковой экспедицией в начале 70-х. На месте катастрофы обнаружены среди обломков один человеческий череп и несколько костей. Насчет участи других людей, находившихся на борту самолета, поисковики заключают: «Выжить в тайге безоружным людям редко удавалось».
Есть и еще одна, вовсе ошеломительная версия, которая основана на рассказе военного летчика, совершившего во время войны с Японией вынужденную посадку в тайге. В чуме местного жителя из малочисленных народов Приамурья он увидел планшет летчика Святогорова. Припугнутый абориген сознался, что тогда, десять лет назад, он расстрелял вышедших на него людей, приняв их за уголовников, бежавших из лагеря. Летчик сообщил об этом в органы НКВД, а что было дальше, он не знает. …
Когда я вспоминаю свое раннее детство, я вижу себя мальчиком в летчицком костюмчике, я вижу дядю Володю на парашютной вышке, давно уже распиленной на дрова. Я слышу шум мотора, и мне кажется, что это из далекого прошлого летит странный самолетик с двумя фюзеляжами и тремя килями на хвостовом оперении. И ведет этот самолет дерзкий и бесшабашный пилот Александр Павлович Святогоров, так и не возвратившийся из своего последнего полета…
| |
