Я – сэнсей

Для того чтобы оценить знания курсанта, десяти – двенадцати минут более чем достаточно. Однако я старался не прерывать ответы; нужно было дать возможность каждому экзаменующемуся произвести самооценку своего ответа, а отличникам – блеснуть своими познаниями.

Нередко я спрашивал у своего собеседника: «Как вы считаете, какую оценку вы заслужили?». Ответ чаще всего совпадал с моим решением. А бывало и так: либо, взяв билет и посидев с ним полчаса, либо прервав свой уже начатый ответ, курсант обращался ко мне: «Владимир Вениаминович, можно, я приду в другой раз?».

При переэкзаменовке я никогда не поминал получившему в прошлый раз «двойку» его предшествующую неудачу; заслужил в этот раз «пятерку» – получай ее. Многие удивлялись: «А другие преподаватели на повторном экзамене никогда больше "тройки" не ставят».

Особая статья – шпаргалки. Сколько-нибудь опытный преподаватель без труда узнает, отвечает ли студент или курсант по шпаргалке или без нее. Нередко курсанты говорили еще до экзамена: «Когда я пишу "шпору”, я повторяю материал и лучше усваиваю его». Зато никто не обижался, когда вошедшего в аудиторию я спрашивал: «Шпаргалки принес?» и предлагал: «Выкладывай их вот сюда, на стол, когда будешь уходить с экзамена, заберешь». Большинство «шпаргалистов» принимало этот дружелюбный тон и добросовестно вытаскивало из потаенных мест заготовленные листочки.

*

Эпоха перемен затронула и высшие учебные заведения. Среди реформ, проводимых новым министром высшего образования Ягодиным, были и такие, которые принесли положительные результаты, например, выборность ректоров или предоставление вузам права самостоятельно корректировать учебные планы, что позволяло гибко учитывать интересы производства. Но были и такие, которые, по задумке министра, должны были означать демократизацию вузовской жизни, а в действительности снижали качество обучения – например, свободное посещение лекций. Разве можно компенсировать пропуск занятия самостоятельным изучением материала по устаревшему учебнику, особенно студенту с невысоким уровнем сознательности и со слабой школьной подготовкой? Не зря же один из моих коллег не то в шутку, не то всерьез опасался переправляться на противоположную сторону бухты на катере, которым управлял его бывший ученик: «Я с ним не поеду, он у меня постоянно пропускал занятия!».

Не продумано было и введенное обязательное анкетирование «Преподаватель глазами студентов». В разработанной министерством форме анкеты был нарушен обязательный для социологических опросов принцип компетентности оценивающих. Студент может достаточно объективно оценить темп чтения лекции преподавателем, его доброжелательность в общении или даже справедливость его оценок на экзаменах. Но вряд ли можно полагаться на оценки студентов, особенно первокурсников, скажем, научного уровня преподавания. Неудивительно, что по этому показателю на нашей кафедре наивысшую оценку получил Андрей Адамов, в силу своего возраста и мягкости характера легко завоевывающий доверие студентов, но еще ни слова не сказавший в науке, а маститые доценты по этому показателю оказались где-то далеко позади.

Мощным ударом по системе высшего образования был призыв студентов на военную службу. В одном из потоков судоводителей после очередного призыва в институте осталось всего четыре студента, отслужившие в вооруженных силах еще до поступления в вуз. На совещании у директора мы озабоченно взвешивали, что же нам делать с этим оставшимися студентами: то ли предложить им перейти на заочный факультет или на другие специальности, где было больше девушек и потери были не столь велики, то ли отправить доучиваться в головной вуз. В конечном счете, решили заниматься с этой четверкой по обычной программе, как бы дорого это ни обошлось институту. Это действительно был во всех отношениях золотой курс. Каждому из его студентов было уделено в несколько раз больше внимания, чем это было возможно в обычной полнокомплектной группе. Да и занимались ребята старательно, и из них получились отличные специалисты.

Естественной реакцией на призыв студентов в армию стала попытка привлечь в вуз как можно больше ребят, уже отслуживших в вооруженных силах. Для них даже были установлены некоторые льготы: солдаты последнего года службы могли сдавать вступительные экзамены еще до демобилизации. Было принято решение усилить в воинских частях агитацию за поступление в наш институт; мне досталась какое-то подразделение химической защиты, расположенное на дальней окраине Петропавловска.

Коротко стриженые круглоголовые солдаты, все, как один, со смуглыми лицами, покорно сидели на стульях, выстроенных в ряды. Обращаясь к ним, полковник из политотдела произносил речь, излагая какое-то очередное решение партии и правительства. Четыре белобрысых сержанта с чубами – армейский шик – зорко следили, чтобы никто из солдат не сделал чего-нибудь недозволенного. Когда, наконец, полковник закончил свое затянувшееся выступление, слово было предоставлено мне. Рассказывая о прелестях своего института и блестящих перспективах его выпускников, я осознал, что все «слушатели» смотрят, не моргая, куда-то мимо меня совершенно ничего не выражающими глазами.

Офицер части, провожавший меня до выхода, подтвердил мою догадку. Солдаты были призваны из среднеазиатских республик и не понимали по-русски ничего, кроме тех команд, которые были вдолблены им белобрысыми сержантами.

Призыв юношей в армию заставил наше министерство вспомнить о женском равноправии и разрешить прием девушек на судоводительскую специальность. Возвратившись из отпуска к началу учебного года, я застал в лаборатории электронавигационных приборов человек шесть девчонок, производивших большую приборку под предводительством самой боевой и бойкой на язык девицы, овал лица и цвет глаз которой выдавал ее восточное происхождение. Девушки оказались новыми студентками, вместо сельхозработ отправленными в хозчасть, а возглавляла их Мадия Шебиханова, осетинка по отцу. Всего на судоводительскую специальность была зачислена добрая дюжина девчат, однако наши надежды на их романтическую тягу к морской профессии не оправдались. Уже после первого семестра едва ли не половина из них либо была отчислена за безнадежную неуспеваемость, либо попросту бросила учебу, не проявив к ней никакого интереса. По результатам первого года обучения пришлось расстаться еще с несколькими все за ту же неуспеваемость. Из оставшейся пятерки одно девушка – Люба Тебекина, учившаяся на «отлично», переехала во Владивосток и перевелась в базовый институт. Еще одна после попытки прохождения практики на судах была признана негодной в плавсостав по медицинским показаниям и перешла на другую специальность. Закончили учебу только трое. Одна из них, выйдя замуж, устроилась на работу в торговлю, другая осталась у нас на кафедре и была сначала учебным мастером, потом ассистентом. Мадия Шебиханова. самостоятельная и волевая девушка, училась отлично и начала работать по специальности, третьим помощником капитана большого рыболовного траулера. При первом же заходе в канадский порт она сошла на берег и не вернулась на судно. Дошел слух, что она вышла замуж за тамошнего местного жителя и работала сменным капитаном на портовом буксире.

С девушками-студентками

 *

При проверках выявились и другие деяния, против неправомерности которых вряд ли можно было возразить. Зимин проведал, что два варианта докторской диссертации Лукьянова перепечатывала на пишущей машинке его секретарь в рабочее время. Увы, вряд ли кто из руководителей был свободен от подобного злоупотребления своим служебным положением; да, кажется, он оплатил эту работу из своего кармана, но – все-таки она выполнялась в рабочее время…

Нашел Зимин и сведения о том, что Лукьянов из своего рабочего кабинета многократно звонил по междугороднему телефону в Евпаторию, где у него явно никаких служебных дел не было, наговорив на внушительную сумму, оплаченную из средств филиала. (Любопытно, что за подобный проступок был тем же Лукьяновым снят с должности декана Николай, тот самый, который так любил в общежитии лежать без носков. Назначение его деканом технологического факультета было само по себе странным, так как к технологии рыбных продуктов Николай никакого отношения не имел). Чтобы оправдаться, Лукьянов срочно внес в кассу деньги за эти переговоры, но Зимина попытался притянуть к партийной ответственности как клеветника. Я был далек от бурной деятельности как Зимина, так и Лукьянова, вербовавших себе сторонников, но коллектив преподавателей и сотрудников все более разделялся на две части: каждый объявлял себя союзником то одного, то другого. Лукьянов использовал административный ресурс, а Зимин – накопившуюся антипатию к Лукьянову обиженных и обойденных им.

* 
Что-то, не контролируемое мною, происходило и на нашей кафедре.

С началом работы новых доцентов – Пескова и Синяева – уже не придется поручать каждому преподавателю, что ни год, какую-нибудь новую дисциплину. Я поделился с Евгением Борисовичем и Вячеславом Александровичем своими соображениями: вместе мы можем резко укрепить лабораторную базу, закрыть прорехи в методическом обеспечении дисциплин, взяться за серьезную научно-исследовательскую тематику, вообще поднять уровень подготовки специалистов, а тем самым и престиж кафедры. Но уже с первых минут разговора меня насторожило скептическое отношение собеседников к моим замыслам. Евгений Борисович подчеркивал, что кабельный монтаж в лабораториях технических средств судовождения выполнен безграмотно, но заниматься им в его обязанности не входит. На мое предложение привлечь к этой работе специализированную организацию он возразил, что такая работа влетит институту в копеечку, а качества она не гарантирует. Конечно, он мог бы заняться этим как специалист по электромонтажным работам, сформировав бригаду из двух-трех преподавателей и завлабов, но, само собой разумеется, за отдельную оплату по хоздоговору. Что ж, понятно, это был выход, но как-то до сих пор у нас не было принято торговаться, выполняя любые поручения в интересах института и кафедры.

Вячеслав Александрович проявил не больший энтузиазм. Вот, работая в Одессе, он участвовал в написании двух учебных пособий, которыми мы пользуемся и здесь, но это все были плановые работы в счет учебной нагрузки, а за задачник издательство даже гонорар ему выплатило. А тут с обещанной квартирой директор не торопится, зачем же ему брать на себя какие-то обязанности, не дождавшись выполнения своих обязательств институтом.

Как я был наивен в своих намерениях расшевелить энтузиазм в своих новых коллегах! Конечно же, в душе они смеялись, слушая мои речи насчет престижа кафедры. Их помыслы были направлены совсем на иное.

Камчатская область была отнесена к районам Крайнего Севера, где применялись особые нормы жилищного законодательства. Специалист, приезжающий в эти районы «с материка», имел право на бронирование своей жилплощади в том месте, откуда он приехал. Получив на Крайнем Севере квартиру, он обязан был ее сдать, когда возвращался на свою забронированную площадь. Правда, находились способы сохранить за своей семьей квартиру на Севере, например, с помощью фиктивного развода супругов: одному оставалась забронированная квартира «на материке», а другой получал квартиру на Камчатке в полное распоряжение, поскольку за ним забронированной жилплощади уже не было. Использовались и другие полузаконные варианты.

Песков приехал на Камчатку, чтобы дождаться получения от института квартиры, которую он, вернувшись в Севастополь, оставит своему младшему сыну. Таков, так сказать, был вектор его устремлений, а все остальное его интересовало постольку поскольку.

Синяев, само собой, хотел получить обещанную Лукьяновым квартиру, но, видя, что очередь на жилье не движется, похоже, прикидывал и авантюрные варианты: если удастся выжить меня из института, то есть шанс получить оставшуюся после моего отъезда квартиру, которая ему очень понравилась. Разумеется, вслух об этом не говорилось, но это проявилось в последующих событиях. 

*

Свое скептическое настроение Синяев и Песков передали Степанову, который раньше почти во всех делах поддерживал меня. Теперь Герман Николаевич стал вступать против всех моих предложений. Мне, по правде говоря, вся эта возня вокруг Зимина была мало интересна, меня беспокоили заботы, связанные с кафедрой. За это Степанов обвинял меня в прагматизме, от чего я не очень-то и открещивался, не скрывая, что во всем, что идет на пользу кафедре, я – прагматик. Поглощенный заботами, связанными с обеспечением учебного процесса, я не заметил, что сближение Синяева и Степанова уже далеко переросло рамки простого товарищества, а стало частью заговора, направленного против Лукьянова, а попутно – и против меня, хотя к числу адептов Игоря Сергеевича тогда я никак не мог себя отнести.

Нужен был повод, чтобы выступить против меня. И я его дал.

Декан Дегтярев продолжал допекать меня за некомплектность учебно-методической документации на кафедре – разработать ее качественно было непростым делом, и не все преподаватели с этим справлялись, приходилось много повозиться с каждым из них. А по некоторым дисциплинам совсем не было штатных преподавателей, а вели их совместители-«почасовики», которым за методическую работу никакой оплаты не полагалось. Несостоятельность моей просьбы написать рабочую программу по морскому праву преподаватель-«почасовик» разъяснил мне четко – юрист все-таки. Вспомнив, как когда-то в Мурманске Помадчин брался составить программу по любой дисциплине, переписав оглавление учебника, я обратился к Вячеславу Александровичу с просьбой ну хотя бы взять учебник, сесть рядом с нашим «почасовиком» да написать программу, какого бы качества она ни была – важно хоть какую-нибудь предъявить проверяющим. Вряд ли нас придет проверять специалист по морскому праву.

Вячеслав Александрович на мою просьбу расплылся в язвительной улыбке: «Вы что же, позабыли, что я уже говорил вам, что исполнение подобных поручений в мои обязанности не входит? Вы случайно не страдаете амнезией?».

Если бы он ударил меня по лицу, я бы счел это меньшим оскорблением: «Мне нелегко было добиться вашего приезда, а теперь вы заставляете меня с таким же упорством добиваться избавления от вас!».

Я не жалел ни тогда, ни позже о вырвавшихся словах. Одно ставил себе в вину – что я позволил себе встать на одну доску с человеком, для которого интересы кафедры, как я их понимал, были безразличны. Мое последующее публичное извинение, на которое я пошел, чтобы разрядить обстановку, – совместную работу все равно надо было продолжать, – Синяев с удовольствием комментировал высказываниями на тему моей амнезии.

Те, кто хотел избавиться от Лукьянова, возлагали на Исакова большие надежды. Они понимали, что эта проверка – их последний, может быть, шанс перед преобразованием филиала в самостоятельное учебное заведение. 

Вскоре это преобразование состоялось: Камчатский филиал Дальрыбвтуза стал Петропавловск-Камчатским высшим инженерным морским училищем. Первокурсники нового набора на специальности плавсостава стали курсантами, находящимися на государственном обеспечении, а Лукьянов стал исполняющим обязанности ректора училища. Бестужев уехал в Калининград по приглашению директора отраслевого института повышения квалификации Юрия Семеновича Маточкина, который пообещал ему место своего заместителя. А исполняющим обязанности проректора по учебной и научной работе стал Исаков, тот самый, который недавно приезжал с проверкой.

Вокруг Исакова сразу стали группироваться преподаватели, поддерживавшие Зимина; на нашей кафедре, которой предстояло разделение на две – кафедру судовождения и кафедру промышленного рыболовства, выявились претенденты на руководство новыми кафедрами. Со Степановым, видящим себя заведующим кафедрой промрыболовста, соперничал Леонид Иванович Сорокин, открыто заявивший, что будет выставлять свою кандидатуру. Претендент на заведование кафедрой судовождения – разумеется, Синяев – сам как бы держался в тени, но Степанов, выступавший категорически против моей кандидатуры, конечно, имел в виду его. Песков воздерживался от каких-либо высказываний, Байгунусов никак не обнаруживал своей позиции, а обычно поддерживавший меня Рахимкулов к этому времени уволился, уйдя на работу в объединение рыболовецких колхозов.

Выдвижение кандидатур на должность ректора училища проходило по факультетам. На собрании преподавателей и сотрудников нашего факультета первым выступил Синяев, который, скорее всего, и был главой заговора. Вначале он повторил известные обвинения в адрес Лукьянова, а затем перешел к обоснованию возможной кандидатуры: это должен быть человек, во-первых, имеющий опыт руководящей работы в вузе, а во-вторых, не запятнанный сотрудничеством с Лукьяновым и ничем не обязанный ему. Такой человек есть, это Александр Яковлевич Исаков. Выступавшие, роли между которыми явно были распределены заранее, один за другим поддерживали кандидатуру Исакова. Дегтярев, выдвинувший Лукьянова на пост ректора, говорил сбивчиво и бестолково; не владея ситуацией на факультете, он не был готов к такому повороту событий. В выступлениях противников Игоря Сергеевича было много справедливых замечаний, и я попытался быть объективным: назвав известные недостатки Лукьянова – авторитарный стиль руководства, проявления высокомерия, нетерпимости к оппонентам, отметил, что не могу поддержать кандидатуру Исакова, который только начал работу в училище и программа которого нам неизвестна. 

Мне было ясно, что, кроме открыто заявленного намерения, поддержанного многими преподавателями факультета, – заменить Лукьянова более лояльным, более располагающим к себе человеком – организаторы этих выступлений, Степанов и Синяев, преследовали еще одну цель. Хотя моя фамилия и не была названа, они хотели воспользоваться ситуацией, чтобы попутно избавиться и от меня.