| Я – сэнсей
Дальрыбвтуз (2)
Статья с изложением и обоснованием предложенного мною решения задачи была опубликована в журнале «Морской флот» в 1966 году. Практически одновременно с этой статьей началась публикация работ В.Т. Кондрашихина, в которой он приходил к тем же самым выводам, но используя иной математический аппарат.
Появление этих работ вызвала не то чтобы оживленную – яростную дискуссию, затянувшуюся на десяток лет. Дело в том, что значение наших выводов было гораздо более широким, чем вопрос о конкретном способе определения места судна. За ними стоял вопрос о соотношении и взаимосвязи случайных и систематических погрешностей, в философском плане – о взаимоотношении случайного и необходимого. Недаром обе стороны, особенно противники В.Т. Кондрашихина – подозреваю, в значительной степени в силу личной неприязни – громили друг друга, не стесняясь в выражениях и ссылаясь на высокие авторитеты, прежде всего, на Фридриха Энгельса.
Ни одна моя работа не вызвала такого количества ссылок, как статья 1966 года. Одни ссылались на нее в подтверждение своей точки зрения, другие – в опровержение оппонента. Ее положения, распространенные на целый класс сходных задач, были развиты в монографиях, практических руководствах по кораблевождению и нескольких докторских диссертациях. Яростно опровергаемые в конце 60-х – начале 70-х, они в конце 70-х стали общепризнанными и приводятся теперь в учебниках уже без ссылок на первоисточники.
На защите моей кандидатской диссертации после выступлений официальных оппонентов мне было вручено послание находившегося здесь же профессора Н.Ю. Рыбалтовского, содержавшее, помнится, пятнадцать вопросов. Бегло просмотрев вопросы, я понял, что уважаемый Николай Юльевич не был согласен с моим решением той самой задачи и хотел убедить ученый совет в его ошибочности. Я сообразил, что следует применить некоторый тактический прием и начал с вопросов, которые затрагивали явно непринципиальные огрехи диссертации. Поднявшись на кафедру, я подтвердил правоту оппонента в этих его замечаниях и раскаялся в этих своих неточностях, а вот что касается вопросов принципиального характера, то тут, обратившись к плакатам с формулами и чертежами, последовательно и четко отстаивал свои позиции.
Во время перерыва на тайное голосование Николай Юльевич подошел ко мне. «Я по-прежнему не согласен с вами, – сказал он, – но вы хорошо защищались, в особенности мне понравился ваш язык, ваше умение вести дискуссию. Поэтому я проголосовал за вас».
Так же проголосовали и все другие члены совета.
На скромном банкете, который состоялся после защиты, мне приятно было видеть моих учителей, поддержавших мои идеи, в особенности Василия Фомича Дьяконова, моего преподавателя мореходной астрономии. И тем более огорчительно было в течение нескольких последующих лет читать резкие выступления Василия Фомича, в котором он в непарламентских выражениях поносил Кондрашихина, и меня заодно.
*
Еще в самолете я почувствовал себя неважно. Где-то за Красноярском, на полпути между Ленинградом и Владивостоком, стюардессы подали не то ужин, не то завтрак. Я потыкал пластмассовой вилкой в постный ростбиф – есть не хотелось, а где-то в низу живота вызревала боль.
По случаю успешной защиты диссертации дома меня ждали с шампанским, пришли друзья – бывший политический заключенный, а ныне преподаватель политэкономии Бернгард Самуилович Премингер, Бен, с молодой женой Надей. Я попросил меня извинить и прилег отдохнуть в надежде, что боль – это от накопившейся за перелет усталости. Однако боль не проходила. К ночи она стала невыносимой. Я потребовал вызвать скорую. Меня доставили в больницу с острым приступом аппендицита, и уже через полчаса я был на операционном столе. Спасительный нож хирурга принес такое облегчение, что я даже попытался самостоятельно слезть со стола, но врачи во время меня попридержали.
В летний отпуск Бен предложил отправиться на озеро Ханка, в село Камень-Рыболов близ китайской границы. Там, по словам Бена, можно было спокойно отдохнуть, сняв номер в местной гостинице, ресторан при гостинице обеспечивал питанием, а на озере неплохо заняться рыбалкой. По поводу рыбалки я зашел проконсультироваться к Владимиру Севастьяновичу Калиновскому, заведующему кафедрой промышленного рыболовства, лауреату Государственной премии. Владимир Севастьянович был рад моему визиту и порекомендовал обратиться в Камне-Рыболове к деду-рыбаку, его давнему знакомому: «Он и удочки даст, и место покажет, где хороший клев».
В поезде, всю ночь тащившему нас по Южному Приморью, Ирине, нашей одиннадцатилетней дочери, стало плохо. Ее тошнило, поднялась температура, а в вагоне стояла нестерпимая духота, и хорошо еще, что у нас с собой оказалась бутылочка воды.
В гостинице села Камень-Рыболов заботами Бена для нас четверых и отдельно для Нади, его жены, были забронированы номера-люкс – правда, с изобилием кусачих комаров и «удобствами во дворе». Сам Бен отправился читать лекции по окрестным предприятиям и воинским частям, а мы с утра, когда Ирина пришла в себя, пошли в ресторан – скромную столовую на первом этаже гостиницы, где ресторанными были, пожалуй, только цены. В меню значилось два блюда: отварная телятина и рыба с гарниром. Приготовлено было всё, надо сказать, отменно. Ирина, вообще-то привередница, а после перенесенной болезни ослабшая, справилась со своей телятиной, а восьмилетний Вениамин потребовал вторую порцию. Не отстала от него и Надя.
Потом мы пошли посмотреть это симпатичное село, по улицам которого, тоже, по-видимому, не зная, куда себя деть, бродили офицеры расквартированной здесь танковой части. Посетили сельские магазины – и промтоварный, и бедноватый продовольственный, зато отвели душу в книжном магазине, пожалуй, более богатом, чем магазины Владивостока.
На озере Ханка другого, китайского берега за горизонтом не было видно. Местные жители показали нам и тот самый камень на берегу озера, в честь которого село было названо. Ничего особенного, камень как камень, с небольшим углублением на обращенной кверху стороне. Говорят, что после шторма в этом углублении иногда оставалась заброшенная волной рыбина. В нашу там бытность стоял полный штиль, поэтому увидеть знаменитый камень, так сказать, в действии, нам не удалось.
Я отправился на озеро искупаться и позагорать. В теплой, как подогретое молоко, воде, было приятно поплавать, но после пребывания на солнышке вода ничуть не охлаждала. Вечером солнечные ожоги отчаянно заболели; я мучился всю ночь, к тому же покусанный комарами, а жена страдала, не зная, чем мне помочь.
На следующее утро дети снова потребовали телятину; мысленно заглянув в кошелек, мы взяли им телятину, а себе – рыбу. После завтрака отправились на местный рыбокомбинат. Директор комбината пожаловался на неудачный год; в сарае-леднике хранился весь нереализованный улов – несколько штук какой-то мелкой.рыбешки.
Наконец-то мы навестили деда, знакомого Владимира Севастьяновича. Он снабдил нас удочками и даже наживкой и показал место, где надо было рыбачить. На следующее утро мы отправились на промысел.
Там уже рыбачил местный мальчишка, мастерски закидывая леску и время от времени вытаскивая трепещущую рыбешку. Последив, как он это делает, и мы зашли в воду и подальше забросили крючки с наживкой. Ни в первую минуту, ни в последующие полчаса ничего не поймалось, хотя, казалось бы, мы в точности повторяли движения мальчишки. Надя бурно негодовала, пришлось ее успокаивать, чтобы она не распугала всю живность. Наконец, спустя еще полчаса, когда мальчишка смотал свои удочки и с уловом отправился восвояси, у Нади на крючке засверкала чешуей на солнце рыбка. Под дружный вопль «Тащи!» Надя взметнула удилище, рыбка описала в воздухе большую дугу, сорвавшись с крючка, шлепнулась в воду и исчезла в родной стихии.
Больше удача нам не улыбнулась.
Ежедневная телятина быстро съедала наши отпускные. Пора было возвращаться домой. Помня об Ирининых ночных мучениях, решили лететь во Владивосток самолетом. Я отправился разыскивать здешний аэропорт, нашел какую-то избушку, в которой продавались билеты. Мужик – то ли кассир, то ли какой начальник – с удовлетворением сказал: «Ну вот, теперь рейс заполнен». «Надо же, – подумал я, – успел как раз кстати, еще немного, и мест не хватило бы».
В аэропорт мы явились заранее, чтобы рейс не ушел без нас. Нас встретил все тот же мужик: как мы догадались, он был и контролером, и диспетчером, и начальником аэропорта. «Ну, – сказал он, – пошли». – «А где же пассажиры?» – удивленно спросил я. «Вы и есть пассажиры, идите за мной», – и мужик направился к маленькому, размером с крупную стрекозу, самолетику, стоявшему на краю летного поля. Жена с детьми разместилась на заднем сиденье, а я – на переднем, справа от летчика. Пилот, молодой парень, почти мальчишка, завел зарычавший двигатель, начальник аэропорта махнул рукой, и мы полетели. Жена все переживала, чтобы дети не выпали из кабины. Венька кричал Ирине: «Смотри! Вот коровы внизу!», а я следил за действиями пилота, быстро поняв, что в случае чего я бы мог и сам вести этот самолетик.
Мы приземлились на краю аэропорта Озерные Ключи, в месте, отведенном для рейсов местных линий. Пилот высадил нас, вскочил на фырчащий мотоцикл и укатил, а мы побрели к далекому зданию аэровокзала.
*
Едва вступив в должность заведующего кафедрой промыслового судовождения, я тут же столкнулся с проблемой ее укомплектования преподавательскими кадрами. Набор курсантов на наши специальности резко увеличился, соответственно возросла приходящаяся на кафедру учебная нагрузка, а количество работников даже уменьшилось: один из преподавателей тяжело заболел и вынужден был оставить работу.
Укомплектование выпускающей судоводительской кафедры оставалось проблемой все время моей работы в морских вузах. На большинстве других кафедр действовала традиционная для высшей школы схема подготовки научно-педагогических кадров через аспирантуру. Выпускников-судоводителей аспирантура не привлекала: прожить на аспирантскую стипендию было невозможно; работа над диссертацией далеко не всегда была успешной и практически никогда не укладывалась в установленные сроки. А после успешной защиты диссертации все равно заработки кандидата наук были куда ниже тех, которые имели его сверстники, работающие на флоте. По той же причине высококвалифицированных специалистов флота, которые могли претендовать на ученое звание доцента, работа в вузе не привлекала. «Ведь там еще и готовиться к занятиям нужно», – обычно говорили мне капитаны, которых я пытался соблазнить прелестя ми работы в высшей школе.
Заведующий кафедрой промыслового судовождения
Эта работа могла устроить инженеров-судоводителей, которые по состоянию здоровья или по семейным обстоятельствам вынуждены были оставить (временно, как они считали) работу в море. Может быть, кто-то считал их неудачниками – ведь не так уж сложно было найти на берегу более денежную работу. Другие считали их идеалистами, и в этом, наверное, была немалая доза истины, хотя сами они никогда не сознались бы в подобной романтической слабости.
Наконец, особую категорию составляли отставники – офицеры военно-морского флота, в особенности те, кто проходил службу на преподавательских должностях в высших военно-морских училищах. Знающие и дисциплинированные специалисты, они часто выручали кафедры гражданских вузов. Но – но, нередко в их деятельности проявлялось определенное самоограничение, отсутствие стимулирующего уровня притязаний. Это сказывалось и на научном имидже кафедры. «Я сюда пришел преподавать, делать в свое удовольствие то, что я привык делать, и буду делать это хорошо, а остальное меня не касается», – так, или почти так, если не говорили, то считали, осознанно или неосознанно, многие «военморы».
Аркадий Николаевич Солодянкин до прихода на кафедру работал в Дальневосточном морском пароходстве в должности старшего помощника капитана. Он «выплавал» диплом капитана дальнего плавания, однако капитанский значок никогда не носил – из присущей ему скромности. Аркадий Николаевич всегда тщательно готовился к занятиям, ему легко дался размеренный темп лекций, он никогда не повышал голос, терпеливо разъясняя курсантам даже такие места, которые, казалось бы, были очевидны. Качество дотошно вникать во все детали рассматриваемых вопросов он проявлял и в своей научной работе, даже там, где можно было сэкономить время, обратившись за помощью к специалистам. Он лично сам составлял программы для ЭВМ, хотя это было вовсе необязательно.
Только однажды я видел Солодянкина выбитым из присущего ему душевного равновесия. Это было в Ленинграде, куда мы вместе приехали для отчета по хоздоговорной теме. На станции метро, опустив в прорезь монетку при входе на эскалатор, он по неведению высунул вперед себя чемоданчик, и створки турникета выскочили из укрытий и ударили его по бокам. Аркадий Николаевич в смятении оглянулся: все входили беспрепятственно, а его вот эта штуковина неизвестно за что не пустила.
После того как я ушел из Дальрыбвтуза, мы долго поддерживали с Аркадием Николаевичем добрые отношения: и когда он учился в аспирантуре, и когда защищал кандидатскую диссертацию, и когда заведовал кафедрой судовождения. Он не раз помогал мне в трудных ситуациях – у меня еще будет возможность упомянуть об этом.
Юрия Николаевича Жданова представил мне его старший брат Олег. Олег был моим давним знакомым, еще по работе в Находке, где он был капитаном флота судоремонтного завода, а по совместительству преподавал в нашей мореходке. Позже, как и я, он перебрался во Владивосток, пройдя по конкурсу на должность доцента в высшее инженерное морское училище. Однажды мы повстречались на майской демонстрации. Мне как раз тогда предложили должность декана эксплуатационного факультета, но принимать новые обязанности в преддверии защиты диссертации я вовсе не хотел. «Олег, – спросил я, – ты хочешь стать деканом?». Жданов-старший, ни секунды не задумываясь, ответил: «Хочу». А через пару лет, вслед за старшим братом, в институт пришел и Юрий Николаевич.
Жданов-младший стал вести, как и я, мореходную астрономию. Он даже что-то перенял у меня в манере общения с курсантами, повторял мои присловья, копировал маленькие профессиональные приемы. Может быть, на первых порах это было подражательством, но вскоре он, глубоко освоив любимый предмет, обзавелся своими пунктиками. Курсанты не без удовольствия повторяли его афоризмы, а Юрий Николаевич настойчиво и терпеливо перепроверял колонки цифр, скрупулезно отыскивая погрешность в каком-нибудь пятом знаке после запятой или возвращая на место поставленный не там, где положено, значок градусных минут.
Татьяна Николаевна Фадеева попала на кафедру необычным путем: она уже работала в нашем институте на кафедре сопротивления материалов. Но, решив, что ей, окончившей Ленинградский университет по специальности «Радиофизика», радионавигационные приборы куда ближе, чем сопромат, она перешла на нашу кафедру. Женщина на кафедре судовождения – явление довольно редкое, тем более что Татьяна Николаевна не была суровым капитаном, как Анна Ивановна Щетинина, а представала перед курсантами как  воплощенная женственность. Курс радионавигационных приборов она освоила быстро, несмотря на то, что в море никогда не бывала (впрочем, в глубине души она давно мечтала туда попасть). Облагородив наш мужской коллектив, Татьяна Николаевна была совершенно чужда всякого кокетства или каких-нибудь иных женских штучек; она все время работы на кафедре была нам хорошим товарищем.
Преподаватели кафедры судовождения Дальрыбвтуза. Слева направо: А.Н. Солодянкин, А.И. Тикунов, В.А. Оленевский, В.В. Вейхман
Анатолий Иосифович Тикунов недолго проработал на нашей кафедре. Мы вместе работали в Находке, в Дальневосточном мореходном училище: он – начальником радиотехнического отделения, а я – судоводительского. Анатолий Иосифович был неутомим в работе по развитию материально-технической базы обучения. Он сэкономил для училища немалые средства, организовав изготовление учебного оборудования силами самих курсантов. На изготовленные под его началом развернутые (в буквальном смысле слова) схемы радиолокационной аппаратуры, на которых «живьем» можно было просмотреть ход формирования зондирующего импульса и преобразования отраженного от объекта сигнала, приезжали посмотреть специалисты из всех морских учебных заведений Дальнего Востока. По всем показателям его отделение неизменно оказывалось первым в училище. Поэтому, когда было принято решение о создании во Владивостоке мореходного училища рыбной промышленности, иных кандидатур, кроме Тикунова, на должность начальника училища не было.
Анатолий Иосифович переехал во Владивосток, но открытие училища откладывалось год за годом. Он работал на каких-то временных должностях, тяготясь своим неопределенным статусом. Я предложил ему перейти к нам на должность доцента, он долго колебался, но, в конце концов, согласился.
Приход Анатолия Иосифовича, опытного преподавателя, прекрасно знающего как электронавигационные, так и радионавигационные приборы и отлично владеющего аудиторией, крепко выручил нашу кафедру. К тому же, во время моего отсутствия в институте по причине командировок, иногда длительных, он полноценно заменял меня.
Однако эта идиллия длилась недолго. Здесь следует отметить один нюанс. Высококвалифицированный специалист производства, не имеющий ученой степени, избранный на должность доцента, первый год работы получает доцентскую зарплату, а затем, до утверждения в ученом звании доцента Высшей аттестационной комиссией, получает скромную зарплату ассистента.
Спустя год работы Тикунова в институте документы на его представление к ученому званию доцента были отправлены в ВАК, а сам он был переведен на зарплату ассистента. Через несколько месяцев из Высшей аттестационной комиссии пришел отказ, и Анатолий Иосифович уволился. Вскоре он заложил первый камень в основание нового мореходного училища, которым затем руководил три десятка лет, неизменно удерживая его передовым среди учебных заведений отрасли.
Леонид Алексеевич Земнухов был одним из первых выпускников нашего факультета, оставшимся на преподавательскую работу. Естественно, что он, самый молодой на кафедре, подружился с теми коллегами, которые были немногим старше него. Лене, учившемуся в пору, когда преподаватели менялись один за другим, пришлось изрядно потрудиться, чтобы залатать пробелы в знаниях и достичь необходимого для преподавателя уровня. Его усердие в науках сочеталось с любовью к природе. Коренной дальневосточник, он знал и любил родной край и заражал своей любовью товарищей. Вчерашний студент без труда находил с курсантами общий язык и, как всякий молодой преподаватель, слыл среди них особенно строгим. При внешней серьезности Лене был свойствен своеобразный юмор. Фотограф-любитель, он подчас скрытно поджидал, выбирая подходящее мгновенье, чтобы заснять объект его фотоохоты в неловком положении: на сделанных им фотографиях я то зеваю, широко разинув рот, то сморкаюсь в платок. Леонид Алексеевич был направлен в аспирантуру, успешно окончил ее, защитил диссертацию и многие годы работал на кафедре.
Михаил Максимович Зотов, сняв форму капитана 2 ранга, сменил высшее военно-морское училище на наш институт. Михаил Максимович был безотказен в «затыкании дырок» на кафедре: если кто-то из преподавателей заболел или по каким-либо другим причинам отсутствовал, Зотов выходил на замену и, быстро сориентировавшись, продолжал незавершенную тему. Подключившись к научно-исследовательской работе кафедры. Михаил Максимович брал на себя ту ее часть, которая требовала терпения в выполнении долгих и нудных наблюдений и, собрав огромный статистический материал, докладывал свои скромные выводы. Он обладал своеобразным чувством юмора, которое однажды выручило кафедру. К нам явился проверяющий, который должен был выяснить состояние методической обеспеченности учебного процесса. Состояние это было, по правде говоря, скверным, поскольку большинство преподавателей работало на кафедре первый год и физически не могло справиться с написанием методических указаний к множеству лабораторных работ, а единственная на кафедре лаборантка-машинистка не успевала их печатать. Проверяющего встретил Михаил Максимович, который доложил, что методички ко всем лабораторным работам имеются. «Они лежат вот в этом шкафу, сейчас я вам их покажу. Ах, ключ, где же ключ? Наверное, он у заведующего лабораторией, который не ждал вашего прихода и уехал по делам. Но у нас все по полочкам разложено. На верхней полке – методички по электронавигационным приборам, ниже – по навигации, затем – по мореходной астрономии, и дальше все по порядку». Проверяющий был вполне удовлетворен. Я только одного боялся – чтобы к нам не прислали сотрудников других кафедр перенимать опыт. Михаил Максимович долго работал на кафедре, пока все-таки не перешел в училище к Тикунову: и поближе к дому, и зарплата там была побольше, а ученого звания не требовалось.
Эдуард Михайлович Жидков появился на кафедре во время моего отсутствия – я находился в отпуске. Ректор взял его, уволенного из высшего инженерного морского училища «за нарушение правил поведения моряка за границей». Для него, молодого преподавателя, недавно закончившего аспирантуру и завершившего работу над диссертацией, Олейник специально ввел должность старшего лаборанта. Преподаватель его квалификации был на кафедре весьма кстати – некому было вести курс «Автоматизация судовождения», и, выждав приличествующее ситуации время, я представил его к избранию на должность ассистента, а вскоре и старшего преподавателя. Эдуард Михайлович обладал живым умом (за что и пострадал) и умел быть, что называется, душой компании благодаря своей неизменной предприимчивости и доброжелательности. Я взвалил на Жидкова большую часть рутинной работы по кафедре, вроде планирования учебной нагрузки, написания всяческих отчетов и тому подобное. Ему приходилось нелегко, он подчас чуть не плакал от перегрузки, но я-то видел, что никто другой с этой работой не справится, и не щадил своего верного помощника. Я пытался «пробить» защиту диссертации Эдуарда Михайловича, обращался с просьбой к начальнику Ленинградского высшего инженерного морского училища, где должна была состояться защита, но тот был неумолим: еще не подошло время, еще не забыты художества моего подопечного… Вскоре после моего ухода из института Жидков возглавил кафедру и успешно руководил ею длительное время. Когда ректором Дальрыбвтуза стал Малявин, однокашник и друг Эдуарда Михайловича, Жидков был назначен проректором по научной работе. Малявин, не имевший никаких особых заслуг ни в науке, ни в педагогической деятельности, попал в ректоры как преуспевший на партийной работе. А в те времена, когда я работал в институте, он иногда приходил навестить друга, но всегда стеснялся войти в преподавательскую, ожидая на лестничной площадке. Жидков воспользовался лазейкой, придуманной для руководителей транспортных организаций, и получил звание «доктор транспорта», которое то ли считалось, то  ли не считалось равноценным ученому званию доктора наук. Вскоре решили, что не считается, и присвоение его прекратили. Но Эдуард Михайлович вместе с Малявиным успел получить ученое звание профессора. Мы с Жидковым долго поддерживали товарищеские отношения, изредка встречаясь. Потом до меня стал доходить слух, что Эдуард Михайлович злоупотребляет спиртным. Теперь и Жидков, и Малявин работают в других вузах.
С Э.М. Жидковым на студенческой научно-технической конференции
Борис Иванович Букин, один из самых молодых преподавателей кафедры, перешел к нам из высшего инженерного морского училища, где он работал то ли учебным мастером, то ли лаборантом. К преподавательской деятельности он приступил с присущей молодости энтузиазмом, а если еще добавить к этому свойственную его характеру неугомонность, то он воистину стал генератором активности на кафедре. У него, что ни день, появлялись новые идеи, которые он даже оформлял в виде развернутых планов. Однако революционные идеи «ББ» (Бориса Букина) обычно натыкались на скепсис практичности Лени Земнухова или рассудительность Аркадия Николаевича, и его энергия уходила в пар, подобно воде, капнувшей на раскаленную сковородку. Это нимало не смущало Бориса Ивановича, и через день-другой у него вызревала новая, столь же революционная идея. К сожалению, неуемная активность Букина не приносила результатов в научной работе, и его незаурядные способности так и не привели к разработке диссертационной темы.
| |
