Я – сэнсей

БГАРФ - Балтийская государственная академия рыбопромыслового флота (6)

Прошло довольно много времени, пока я, кажется, понял, в чем была причина тех странностей, которые были связаны с моим пребыванием в должности заведующего кафедрой безопасности мореплавания. Я думаю, что именно мои попытки разобраться в отношениях между кафедрой, академией и тренажерным центром и предложения о переводе этих отношений в правовую плоскость послужили импульсом к возникновению негативного отношения Пимошенко ко всей моей деятельности в должности заведующего кафедрой. Но дело было вовсе не в моментах личного характера, просто как ректор, так и Валишин за моим упорством в этих попытках видели значительно большую опасность, чем та, которая существовала в действительности.

Модель развития ситуации представляется мне теперь следующим образом.

В ноябре мне было сделано предложение занять должность заведующего кафедрой. Предложение сделал Валишин, потому что тогда ни у него, ни у Пимошенко не было сомнений в том, что кафедра будет структурным подразделением морского тренажерного центра.

В январе морской тренажерный центр получил лицензию на право обучения по программе начальной морской подготовки и дополнительным программам.

С получением лицензии вопрос о проведении обучения перешел в практическую плоскость. Несложные подсчеты (выполненные и осмысленные только теперь!) привели к выводу, что этот вид обучения сулит получение огромной и постоянной прибыли. Но! Вот тут-то и появилось это самое «но».

Морской тренажерный центр – это закрытое акционерное общество, ЗАО, коммерческая организация. И как коммерческая организация облагается всеми видами установленных государством налогов. Большая прибыль – это большие налоги, а большие налоги – не только утрата полученных от клиентов средств, но и вынужденно высокая стоимость обучения; ведь цель всякого коммерческого предприятия – получение прибыли. А высокая стоимость обучения – низкая конкурентоспособность. Вот тут и крутись, как хочешь.

Не знаю, кому первому пришла в голову эта мысль – то ли Пимошенко, то ли Валишину, то ли обоим сразу – ведь они были искушенными людьми в разно рода предприятиях. А мысль такова: надо сократить потери от налогообложения. Как это сделать? Вот так: академия как высшее учебное заведение имеет большие налоговые льготы. Значит, нужно сделать так, чтобы плата за обучение поступала в кассу академии и зачислялась на ее банковский счет. Просто, как все гениальное. А то, что лицензию имеет не академия, а тренажерный центр – кому до этого дело? Никакой проверяющий не разберется, где академия, а где тренажерный центр, тем более что везде и всюду будем показывать, что тренажерный центр – составная часть академии. Изобретатели оригинального способа уклонения от налогов еще и подбадривали себя тем, что академия владеет контрольным пакетом акций тренажерного центра и, значит, вольна делать, что хочет.

На самом-то деле они знали, что их комбинация противозаконна. Но – кто не рискует, тот не пьет шампанское! Лишь бы никто не упирал на юридическую разделенность академии и центра. Значит, пора создавать кафедру, но уже, конечно, в составе академии – ведь зарплата ее преподавателям и сотрудникам будет выплачиваться из средств, получаемых академией. Решение созрело в марте, и тогда мне было предложено написать заявление.

Взятки – постоянный предмет обсуждения в разговорах о высшей школе. Еще во времена работы во Владивостоке, когда я вел занятия с «вечерниками – ускоренниками», перед каким-то праздником, когда меня не было дома, некие неизвестные лица вручили жене для передачи мне большой пакет, в котором оказалась бутылка коньяка, бутылка шампанского, баночки икры и крабов. Разумеется, выяснять, кто привез этот презент и кому его возвратить, было совершенно бессмысленно… Можно ли было рассматривать это происшествие как получение взятки?

Слухи о существующей в академии коррупция постоянно ходили, но напрямую я с нею не сталкивался. Взяток мне никто не предлагал, за руку я никого не поймал.

Впрочем, было несколько эпизодов, что называется, «на грани фола».

На государственном экзамене некий заочник отвечал на вопрос по мореходной астрономии. Впрочем, «отвечал» – это сильно сказано. Не сказав ни слова по существу вопроса, он после нескольких несвязных фраз с ужасом уставился на меня. Понимая, что состояние ступора на экзамене отнюдь не такое уж редкое явление, я простейшими дополнительными вопросами пытался вернуть его во вменяемое состояние. Мои попытки не достигали успеха, но я вдруг заметил, что слушаю этого заочника я один, а остальные преподаватели отошли в сторону и издалека наблюдают за нашей, с позволения сказать, беседой. С этим заочником, как ни странно, я раньше не встречался, а взгляды моих коллег выдавали озабоченность происходящим. Я подошел к столу комиссии и взял зачетную книжку заочника. Его фамилия мне ничего не сказала, но какое-то шестое чувство подсказало мне – да это же зять Лушникова! Собственно говоря, не шестое чувство, а то, что, входя в аудиторию, где шел экзамен, я видел беспокойно ожидающую у дверей дочку Евгения Михайловича, которая работала на одной из кафедр академии. Ведь я же знал, что она вышла замуж за выпускника средней мореходки – студента нашего заочного факультета! Ну, не знает он мореходной астрономии, авось проживет и дальше без нее.

Но почему я с ним не встречался по поводу морского права – дисциплины, закрепленной за мной? Листаю зачетку – вот оно, морское право, написано – «зачтено», и дата стоит, совсем свежая. Но, позвольте, чья же там подпись? Подпись поставил преподаватель кафедры Кулагина, отставной офицер – подводник, любитель выпить, отличавшийся разве что безграмотными репликами на научно-технических конференциях. Но к морскому праву он никакого отношения не имеет. И замдекана заочного факультета превосходно знает, что для получения зачета по морскому праву следует направлять заочников ко мне и ни к кому другому. Ну, может быть, это только для зятя Лушникова пошли на такое нарушение? Перелистываю лежащие на столе зачетки. Во всех остальных стоит подпись Каргополова, который вел этот предмет раньше, и эти заочники сдавали зачет еще в пору его преподавания, – а вот опять, свежая дата. А вот снова подпись того «подводника».

Замдекана, к которому я пришел выяснять отношения, ничего внятного сказать не мог. Я, наверное, проявил малодушие, но у меня не было ни надежды, ни желания довести дело до конца.

В другом случае я попытался все-таки вывести махинаторов на чистую воду. Но вот что из этого получилось.

Пришел ко мне студент – заочник со странной фамилией Бут и сказал, что для своей дипломной работы он выбрал тему из числа предложенных мною: «Процедуры контроля судов государством порта и опыт их применения». Тема на то время была весьма актуальна, Бут уже не первый год работал на судах и вполне мог с нею справиться. Я поставил свою подпись на его заявлении о закреплении за ним этой темы и через несколько дней снова встретился с ним, вручив ему задание на выполнение дипломной работы и оговорив, как положено, все необходимые вопросы. Заявление Бута завизировал заведующий кафедрой, и через три дня по представлению декана заочного факультета тема была закреплена приказом ректора.

Прошел месяц с небольшим. Бута я не раз видел, но он как-то избегал разговора со мной, чему я не придал никакого значения, пока случайно не обнаружил, что вышел новый приказ ректора, опять-таки по представлению декана заочного факультета (фактически и в первом, и во втором случае представление подписывал замдекана). Этим приказом за Бутом закреплялась уже другая тема: «Интеллектуальная система управления в судовождении», и руководителем назначался доцент Бондарев. Спрашиваю Букатого – известно ли ему как заведующему кафедрой о замене согласованной с ним темы и руководителя? Нет, ничего не известно.

Не только для меня не было секретом, что «новая» тема разрабатывалась Бондаревым как диссертационная. И Бут по уровню своей подготовки мог в лучшем случае переписать предложенный ему текст. Снова Бондарев! Мне вспомнилось, как года три назад он сыграл столь же незавидную роль в протаскивании моего дипломника, завалившего свою работу. А замдекана – что он, не знал, что для замены темы не было никаких оснований и что такая замена, втайне от назначенного руководителя и от заведующего кафедрой, недопустима? У меня оставался один-единственный вопрос: кто получил от Бута взятку – доцент Бондарев или замдекана, или оба сразу?

Я написал рапорт на имя проректора Калашника с просьбой провести служебное расследование и привлечь виновных к ответственности.

Несмотря на мои последующие напоминания, рапорт никаких последствий не имел.

Принимать зачеты – точнее, выставлять их – дело нехитрое. Если курсант в течение семестра выполнил все предусмотренные программой задания, проделал лабораторные работы и защитил отчеты по ним, выступал с сообщениями на семинарских занятиях, – получи зачет и занимайся другими делами. Проволочка возникала только с теми, кто выполнял задания не в срок.

Чтобы обеспечивался нормальный рабочий ритм и не создавался завал из задолженностей в последние дни семестра, я обычно применял нехитрый прием. При защите отчетов за последнее задание в первую очередь приглашал на краткое собеседование тех, кто уже отчитался за все предыдущие работы. А последним ко мне подходил тот, кто имел наибольшее количество задолженностей, причем он не мог защищать последующую работу, пока не отчитался за предыдущую. Курсанты быстро сообразили, что затягивать с отчетами невыгодно, и в конце семестра мне оставалось только проставить в каждой строке ведомости и в зачетных книжках слово «зачтено».

Однако по морскому праву у курсантов трех специальностей – судомехаников, холодильщиков и радиоинженеров – учебными планами никаких практических занятий в течение семестра не было предусмотрено, а по окончанию семестра изучение дисциплины заканчивалось зачетом. Нормами времени на проведение зачета отводилось от 0,25 до 0,35 часа в расчете на одного курсанта. В трех потоках этих специальностей насчитывалось около 150 человек, то есть отведенное на зачеты время в сумме составляло 40 – 50 часов. Получалось, что неделю подряд без продыха я должен был сидеть и принимать зачеты с утра до вечера, поскольку семестр у всех заканчивался практически одновременно.

Приведенные подсчеты дают весьма заниженную сумму, так как было бы непозволительной самоуверенностью считать, что курсанты, не подвергавшиеся никакому контролю в ходе семестра, отчитаются с первого захода. Следовательно, почти наверняка было бы сорвано начало экзаменационной сессии.

Мне были известны случаи, когда преподаватель, оказавшийся в подобном положении, требовал, чтобы курсант для получения зачета предоставлял полный конспект лекций. А чтобы конспект не передавался от одного курсанта к другому, доцент насквозь протыкал конспект шилом.

Не нравилась мне такая «методика». Не профессорское это дело – тыкать шилом, подобно сапожнику. Да и вообще правила высшей школы не требуют от учащихся обязательного ведения конспектов.

Предвидя подобную ситуацию, я еще в начале семестра объявил, что курсанты, которые посещали все лекции, получат зачет «автоматически». Я исходил из предположения, что у таких курсантов какой-то минимум знаний отложится в памяти.

После такого объявления нередко ко мне подходил то один, то другой курсант и просил не считать его прогульщиком, потому что он стоял в суточном наряде. А лекцию он перепишет. Были и такие случаи, что курсанты-подвахтенные все равно приходили на лекцию, хотя имели законное право отдыхать.

Недели за две до окончания семестра я передал в каждую учебную группу список вопросов, вынесенные на зачет. После последней лекции раскрыл журнал, в котором отмечал присутствующих на каждой лекции, вызывал с зачетками поочередно всех курсантов, не пропускавших лекции, а потом и тех, кто пропустил только один раз. Очередь на зачет сразу уменьшилась, по меньшей мере, на треть.

Остальных же приглашал к себе по одному и предлагал ответить на два-три вопроса из списка. Чаще всего первая попытка бывала неудачной, и я отправлял неподготовленного курсанта на следующий заход, в конец очереди.

Через два-три дня сотрудницы библиотеки удивленно рассказали мне о невиданно возросшем спросе на учебники по вопросам права.

После моей болезни мы с женой крепко задумались о нашем будущем. Дети в поисках лучшей работы уехали в Израиль, и в России у нас, в сущности, не осталось родственников. Случись что – и похоронить будет некому. С тяжелым сердцем мы приняли решение об отъезде. Процедура оформления документов прокрутилась на удивление быстро.

Некоторые из наших друзей, и в первую очередь Букатый, восприняли наше вынужденное решение едва ли как не измену родине.

Я не считал возможным оставлять по себе плохую память, и в последние месяцы работы в академии с головой окунулся в разработку тех методических документов, оставить которые после себя считал моральным долгом. За несколько недель было закончено написание учебного пособия «Способы личного выживания», а редакционно-издательский отдел его растиражировал. Теперь курсанты перед своей первой плавательной практикой могут не только на слух воспринимать изучаемый материал, но и воспользоваться этой небольшой книжечкой.

Еще раньше я разработал программу и методические указания для заочников по дисциплине «Безопасность мореплавания». Ее роль далеко выходила за пределы обозначенного на обложке предназначения. По существу, в ней впервые была изложена та концепция безопасности, которую я разработал и которой придерживался. Тот преподаватель, который придет после меня, уже не окажется на пустом месте, как я когда-то.

Аналогичную работу я проделал, написав новую программу и методические указания для заочников по дисциплине «Морское право». Она полностью ориентирована на изучение самых современных законодательных актов и международно-правовых документов и, безусловно, будет исключительно полезна преподавателям-новичкам, которые придут мне на смену.

Давно подмечено, что преподаватель подобен торговцу. Будь у него шикарный супермаркет или жалкая лавчонка, он хочет сбыть побольше своего товара да продать подороже.

Плата за товар – внимание студентов, курсантов или слушателей к преподносимым знаниям, живое участие в процессе их постижения, осмысление их необходимости в последующей деятельности.

Я торговал девиацией, навигацией, астрономией, да мало ли чем еще.

Я всегда старался подать свой товар лицом.

Я не испытываю ни тени самодовольства: многое следовало бы сделать лучше, нередко я бывал неправ, иногда проявлял неоправданную суетливость, порой был не в меру осторожен, где-то, может быть, покривил душой.

Что же, жизнь нельзя повторить с начала. Я сделал свое дело.

Пусть другие сделают его лучше меня.

Время от времени мне снится один и тот же страшный сон: прозвенел звонок, а я не знаю расписания. Ни номера аудитории, в которую я должен идти, ни темы занятия, ни даже названия дисциплины, которую я обязан вести. Во сне я отправляюсь к диспетчеру, в учебную часть, но то не могу дойти до нее, то дверь там оказывается запертой. Ощущение ужаса охватывает меня, я просыпаюсь с тяжелой головой, не сразу восстанавливая способность отличать сон от яви, и еще долго воспоминание о ночном кошмаре преследует меня.

Так, наверное, шахтеру снится рушащаяся крепь, моряку – вырастающее из тумана встречное судно, летчику – не реагирующий на его усилия руль высоты…

Так глубоко въелись в подсознание за сорок с лишним лет преподавательской работы профессиональные страхи. Иногда мне снится заведующий кафедрой, с которым я никак не могу найти общего языка, реже – ректор, точнее, не фигура ректора, а какие-то его неприятные мне распоряжения или высказанные мнения, и совсем редко – студенты и курсанты, из тысяч фамилий которых в памяти сохранились лишь немногие единицы.

Порой я пытаюсь понять, хорошо это или плохо, и прихожу к выводу, что, должно быть, это – защитная функция памяти. Возможно, и курсантские фамилии, и курсантские лица спрятаны в ПЗУ – постоянном запоминающем устройстве мозга – где-нибудь глубоко-глубоко, и извлекаются оттуда в ОЗУ – оперативное запоминающее устройство – только под действием какого-нибудь сильного раздражителя, например, при внезапной встрече с бывшим своим учеником. Но такие встречи теперь стали не просто редки, но не случаются вовсе. Потому что выпускники мои – там, а я – здесь.

А иногда я читаю во сне лекции по тем дисциплинам, которые мне довелось вести в морских учебных заведениях, чаще там, где начинал преподавательскую деятельность – в средней мореходке, реже – в институтах и высших морских училищах (теперь они стали университетами и академиями). После такой лекции я просыпаюсь со сладостным ощущением возврата молодости, и какое-то время меня не оставляет тихая грусть.