| Колыма 1937
Глава из повести
"Воскреснет ли старый комендант?"
«Секретно
Начальнику УСР УРО т. Румянцеву
Прилагая при сем 5 личных дел… на з/к з/к
Барановского Юрия Андреевича
Кроль Самуила Яковлевича,
Майденберг Михаила Давыдовича
Болотникова Семена Осиповича
Бесидского Исаака Михайловича, приговоренных Отделением ДВ крайсуда 1-18/III-37 г. к расстрелу, сообщаю, что приговор в отношении всех пятерых приведен в и исполнение, а поэтому предлагаю списать их со списочного состава, документы уничтожить.
Пом. начальника УРО Тарский
3 августа 1937 года».
В январе 1937 года в Советский Союз приехал известный писатель-антифашист Лион Фейхтвангер. Результатом нескольких недель его пребывания в советской столице явилась изданная вскоре книга «Москва 1937». Несколько раньше в стране Советов побывал французский писатель Андре Жид, будущий нобелевский лауреат, который в книге «Возвращение из СССР» резко критиковал сталинский тоталитарный режим. Полемизируя с парижским литератором, Фейхтвангер утверждал: «Все люди, с которыми я сталкивался – притом и случайные собеседники, которые ни в коем случае не могли быть подготовлены к разговору со мной, - хотя иной раз и критиковали отдельные недостатки, были, по-видимому, вполне согласны с существующим порядком в целом. Да, весь громадный город Москва дышал удовлетворенЛион Фейхвангерием и более того – счастьем».
Что же случилось с тонким аналитиком, мудрым историком, великолепным исследователем отношений между властью и обществом? Неужели он ничего не понял? Неужели «человек с усами», сотни тысяч портретов и бюстов которого были выставлены повсюду, сумел обмануть его, обвести вокруг пальца с помощью приставленных к заезжей знаменитости секретных сотрудников  НКВД? Бывший политзаключенный А. Яроцкий рассказывал: «Интеллектуалы-коммунисты должны рассматриваться Партией как "ненадежный элемент”, на который можно опереться, но которого всегда следует опасаться», - прочитал я где-то недавно. Ах, как это верно!
Лион Фейхтвангер
Нет, знаменитый писатель не был наивен и доверчив. Он раньше многих других осознал страшную угрозу германского фашизма, которая нависла над человечеством, и понимал, что судьба мира зависит от того, на чьей стороне в приближающейся неизбежной схватке выступит Москва: с Гитлером против западных демократий (что было не так уж невероятно) или с западными демократиями против Гитлера. Для Фейхтвангера, как и для его европейского читателя, сталинский коммунизм был абсолютно неприемлем с позиций морали, но в безысходной ситуации он готов был поступиться абстрактными принципами, чтобы остановить коричневую чуму.
Казалось бы, власть должна была если не с восторгом, то уж с одобрением принять произведение Фейхтвангера. Однако этого не произошло. Фейхтвангер был хитер, но Сталин – хитрее. Он раскусил замысел знаменитого писателя. Разумное сопоставление советской действительности с ее описанием в книге «Москва 1937» могло привести советского читателя к выводам, прямо противоположным тем, которые были предложены автором. Книга вышла в Советском Союзе единственным изданием, а вскоре была внесена в список запрещенных книг и изъята из библиотек.
Советский Союз, поднявший огромные массы лежавших до этого втуне полезных ископаемых, обратил себе на пользу также дремавший под спудом могучий пласт интеллигенции. Успех на этом участке был не меньший, чем на первом.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
Для разработки богатейших месторождений золота Колымы в 1931 году был создан Дальстрой – государственный трест по промышленному и дорожному строительству в районах Верхней Колымы. Директором Дальстроя был назначен дивизионный интендант ОГПУ-НКВД Эдуард Петрович Берзин. Добыча и обработка полезных ископаемых, колонизация колымского края – такая задача была поставлена перед новым трестом. А чтобы обеспечить ее выполнение, был «обращен на пользу» «могучий пласт интеллигенции»: приказом ОГПУ 1 апреля 1932 года был образован Севвостлаг – Северо-Восточные исправительно-трудовые лагеря, в административном и хозяйственном отношении подчиненные директору Дальстроя. Добыча «дешевого» золота  Колымы обеспечивалась дешевым трудом заключенных, значительную часть которых составляли политические – по преимуществу, представители молодой советской интеллигенции. В 1932 году в Дальстрое работало 13053 человека, в том числе 9928 заключенных. А в 1937 году в Дальстрое работало уже 92258 человек, из них заключенных – 80258. Э.П. Берзин в марте 1935 года за отличную работу был награжден орденом Ленина.
Эдуард Петрович Берзин
«…Берзин запятнал свою светлую память… несколькими процессами в 1937 году. Мне более или менее известно дело Кроля-Барановского. Кроль был профсоюзным деятелем, кем был Барановский – не помню. Берзин организовал гласный процесс над этими двумя людьми, обвиненными во вредительстве.
В магаданском клубе, где проходил этот процесс, было довольно много народа, подсудимым раздавалось задавать вопросы свидетелям, требовать свидетелей защиты и т.д. Т.е. были элементы гласности и нормального судопроизводства (это в 1937 году!). Кроль превратил этот процесс в трибуну для своих взглядов, причем стало ясно, что в его руках связи со многими политзаключенными, отбывавшими срок на разных приисках колымы. На вопрос, кого он хочет привлечь в качестве свидетелей и какие вещественные доказательства он хочет иметь на суде, Кроль сказал: "Пусть вызовут Эрнста Тельмана и Ларго Кабальеро, они вам скажут, какой я контрреволюционер, принесите и положите на пол трупы моих замученных товарищей”. Обнаружилось, что Кроль знает, кто, когда и где умер во время голодовки, он называл действительные имена и факты. Путем перекрестных допросов он заставил свидетелей отказаться от своих показаний, а обращаясь к Берзину, закричал: "Палач, ты стоишь по горло в крови, ты захлебнешься!”
Процесс провалился, но оправдать Кроля и Барановского было нельзя. Их судил при закрытых дверях военный трибунал. В этом варианте "конституционного правосудия” дело пошло гладко, и их осудили за вредительство на какой-то автобазе».
К сожалению, рассказ А. Яроцкого более эмоционален, чем достоверен. Другой колымский политзэк, М. Байтальский, писал об этом же процессе:
«…Два раза откладывали суд. "Устанавливали виновность”: одних, ранее намеченных, исключали из списка, другими пополняли. Продолжался суд около трех месяцев. Заседания систематически прерывались на 2-3 недели…
Пять человек во главе с Кролем были приговорены к расстрелу, остальные 10-12 человек к 10 годам заключения…»
М. Байтальский также не был непосредственным свидетелем процесса; казалось бы, подлинный документ – приговор суда – поможет отделить факты от мифов:
«Отделение Дальневосточного краевого суда по Севвостлагу НКВД и Дальстрою в г. Магадане, в составе: председателя Кузницина, членов суда Казакова и Сазановича, при участии прокурора Саулепа, защиты Бажинского, в закрытом судебном заседании 1-18 марта 1937 года рассмотрело уголовное дело по обвинению з/к Барановского и др., всего 21 человек…»
Кажется, ясно. Кроля и Барановского осудил не военный трибунал, а «обычный» суд; процесс продолжался не около трех месяцев, а только 18 дней, и поэтому не могло быть систематических перерывов на 2-3 недели. Но дальше ситуация запутывается еще больше. В списке подсудимых (и осужденных) названо десять человек, а где же оставшиеся одиннадцать? Дальше – больше. Некто Гордин как бы между прочим упомянут в тексте приговора как подсудимый, но в общем списке подсудимых его фамилии нет, и никакого решения по его поводу суд не принимал.
Вот еще два свидетельства, с которыми нельзя не считаться.
Первое –заявление, сбор подписей под которым происходил по лагпунктам:
«ЦИК СССР. Протестуем против провокационного суда над нашими политическими единомышленниками – большевиками-ленинцами, товарищами Кролем, Барановским, бесидским и другими, посаженными на скамью подсудимых вместе с провокаторами и людьми, не имеющими никакого отношения к ленинской оппозиции… 22.03.37».
Второе: М. Байтальский вспоминает об одном из провокаторов-осведомителей, Б. Княжицком, по кличке «Граф», который разоткровенничался:
«Мне начальник заявил: "Ты должен будешь дать письменные показания и устно – на суде, о том, что троцкисты здесь, на Колыме, подготавливали вооруженное восстание – восстание с помощью и при поддержке Америки и Японии”…»
В приговоре суда подготовка вооруженного восстания с помощью Америки и Японии не фигурирует, но эта «заготовка» позже пригодилась, причем в совершенно неожиданном аспекте.
Если попытаться привести все эти сведения к общему знаменателю, то получается примерно такая картина.
Действительно, первоначально процесс начался как открытый, гласный, и в качестве подсудимых на нем фигурировали 21 человек, в том числе «провокаторы и люди, не имеющие никакого отношения к оппозиции». Затем, когда «открытый» процесс провалился, надобность оставлять провокаторов в числе подсудимых отпала, процесс продолжился при закрытых дверях, а при переделке заранее подготовленного текста приговора по недосмотру «редакторов» сохранились следы первоначального варианта. Отсюда «21 человек», отсюда «подсудимый Гордин»…
 «Интеллектуалы-коммунисты должны рассматриваться Партией как "ненадежный элемент”, на который можно опереться, но которого всегда следует опасаться», - прочитал я где-то недавно. Ах, как это верно!
А. Жид, «Возвращение из СССР»
Андре Жид
То, что акты вредительства были, не подлежит никакому сомнению. Многие, стоявшие у власти – офицеры, промышленники, кулаки, - сумели окопаться на серьезных участках и занялись вредительством.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
Кто же оказался на скамье подсудимых в Магадане? Неужели и вправду – «офицеры, промышленники, кулаки»? Нет, как раз наоборот? Все (или почти все) подсудимые – «интеллектуалы-коммунисты», личности которых сформировались уже при советской власти: ведь самому старшему из них было 42 года, а самому младшему – 27. Все они были ранее неоднократно осуждены по статьям 5810 Уголовного кодекса РСФСР – антисоветская агитация и 5811 – организационная антисоветская деятельность или репрессированы безо всякого суда – по постановлению так называемого «особого совещания НКВД» за «КРТД – контрреволюционную троцкистскую деятельность» или за «участие в контрреволюционной зиновьевской группе».
…Некоторое ограничение свободы ругаться кажется деспотизмом. Поэтому-то многие и называют Советский Союз противоположностью демократии и даже доходят до того, будто между Союзом и фашистской диктатурой не существует разницы.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
Сейчас требуются только приспособленчество и покорность. Всех недовольных будут считать «троцкистами».
А. Жид, «Возвращение из СССР»
Приговор, как и многие другие документы того времени, написан особенным языком, в переводе с которого «троцкисты» означает «заключенные, репрессированные по политическим мотивам», «контрреволюционная деятельность» – «борьба за свое человеческое достоинство» и т. п.:
Мейденбергу, Кролю и Барановскому припомнили и призывы к активному сопротивлению во время посадки на пароход во Владивостоке, и организацию голодовки 204 заключенных-троцкистов, а вот насчет последующей «контрреволюционной деятельности» доказательства обвинения были слабоваты:
«…После прекращения голодовки старостат формально прекратил свое существование как старостат и отмежевал от себя менее устойчивых членов… Барановский, Майденберг и Кроль, выделившиеся в политическую тройку, свою контрреволюционную троцкистскую деятельность не прекратили. Они продолжали активизировать свою работу, организуя вокруг себя неразоружившихся троцкистов на дальнейшую борьбу против Соввласти и партии. Кроль имел связь с Барановским, последний с Болотниковым и Бесидским, Майденберг имел связь с троцкистами, работавшими на Спорном, и др.
В начале ноября 1936 года Майденберг приезжал на командировку Спорный, где в это время под руководством Автономова забастовали находившиеся на командировке неразоружившиеся троцкисты, отказывались от работы. Майденберг призывал забастовавших продолжать борьбу, заявляя: "Боритесь, победа будет за нами”…»
В декабре 1936-го и начале января 1937-го следователи НКВД добивались от «неразоружившихся троцкистов» в Спорном показаний против мейденберга. Ответы политических заключенных были однообразны.
«…9 или 10 ноября с/г на автобазу № 3 приезжал з/к Майденберг, осужденный за КРТД, который заходил в нашу палатку и был в ней около 5 часов, т.е. с 16 часов до 22-23 часов, но оговариваюсь, что часы указаны мною приблизительно. З/к Майденберг приезжал сдавать на телеграф почту, но что он делал в палатке, я не знаю. Когда Майденберг пришел в палатку, я спал, а потом меня вызвали в электроцех».
«…З/к Майденберг приезжал на автобазу № 3 в ноябре м-це, числа не помню, но уже в то время, когда коллектив уже не работал, т.е. отказался от работы. З/к майденберг приезжал для перевода денег своим родственникам и заходил в палатку № 9 к нам. З/к Майденберг знало большинство коллектива, а поэтому вокруг него собралась группа членов коллектива, в числе которых находился и старостат коллектива. З/к Майденберг рассказывал о испанских событиях и о том, как они живут на своей командировке, говорили ли еще о чем-либо, я не слышал, так как не все время был около него…»
«…Майденберг заходил в палатку № 9, где беседовал со своими знакомыми: Козлов, Штейн, Агрон и другие, о последних событиях в международном положении – о испанских событиях, причем его информация не расходилась с теми сообщениями, о которых нам пришлось читать в газетах».
«…Майденберг рассказал о положении лиц, осужденных за КРТД, на той командировке, где он находился, о том, как их хотели послать на общие работы и они отказались… Майденберг одобрил все мероприятия нашего коллектива и, уезжая, на прощанье сказал: "Живите дружно, не ссорьтесь и держитесь крепко”».
Следователям не удалось получить показания, подтверждающие «контрреволюционные» «троцкистские» действия Мейденберга при посещении им палатки № 9 в Спорном. А именно такие показания были необходимы, чтобы на судебном процессе доказать связь одной группы подсудимых (Кроль, Барановский, Мейденберг – члены старостата во время голодовки 204 политзаключенных в Магадане) с другой.
В приговоре о деятельности этой второй группы сказано:
«Заключенные Автономов, Кацерава, Суров, Штейн и Поляков, отбывая наказание на командировке "Спорный” и объединившись в коллектив неразоружившихся троцкистов под руководством Автономова и Кацеравы, в начале ноября 1936 г. организовали массовую забастовку, отказавшись от работы. Проживая в одном бараке, систематически занимались к.-р. троцкистской агитацией среди заключенных и их обработкой, рассказывая им о неправильности политики партии и правительства. В бараке организовали "вечера самодеятельности”, где хором исполняли песни с к.-р. троцкистскими напевами. Так, пелась старая революционная песня "Варшавянка” с припевом к.-р. характера. Будучи водворены за отказ от работы в РУР (роту усиленного режима), Автономов, Кацерава и Штейн продолжали заниматься среди лагерников к.-р. агитацией».
В чем конкретно обвинялись притянутые по этому делу Болотников и Бесидский, вообще непонятно.
Однако факт посещения Мейденбергом палатки № 9 в Спорном еще раз был использован в августе 1937 года для спешной подготовки материала против участников группового отказа от работы, представляемого на «тройку» НКВД – внесудебного органа, которому было дано право приговаривать по политическим обвинениям к высшей мере наказания. Следователь щедро уснастил протокол допроса «свидетеля» – заключенного Ивана Богданова известными эпитетами:
«Примерно в начале ноября м-ца 1936 г. на Спорный приезжал со строительства Колымского моста з/к троцкист Майденберг (осужденный и расстрелянный по делу к-р вредительской организации) и с членами к-р троцкистской организации проводил нелегальное собрание, на котором сделал доклад к-р троцкистского содержания. Уходя из палатки, майденберг призвал членов к-р организации громким голосом: "Держитесь стойко, товарищи, не падайте духом, победа будет за нами”. Члены к-р организации проводили Майденберга аплодисментами…»
Осенью 1937 года вместе с другими участниками отказа от работы были расстреляны политические заключенные, которые не дали требуемых следователями показаний. А затем был расстрелян и «свидетель» Богданов.
…Пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством.
Но когда я находился в Москве на втором процессе, когда я увидел и услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если все это было вымышлено, то я не знаю, что тогда значит правда.
…Невероятной, жуткой казалась деловитость, обнаженность, с которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям…
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
Далеко от Москвы Магадан. Это там, в Москве, «правосудие» осуществлялось по известной формуле Вышинского: «Признание – царица доказательств». А тут, в колымском краю, ни доказательства, ни признания не очень интересовали судей. Не мудрствуя лукаво, суд записал в приговоре: «Подсудимый Поляков виновным себя в КРТА (контрреволюционной троцкистской агитации) признал, а остальные подсудимые отрицали».
…Его (Сталина) речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им. И эти речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
Это правильно насчет Владивостока иностранный писатель заметил. Не только во Владивостоке – и на еще более далекой от Москвы Колыме сотрудники карательных органов слышали и понимали, что от них требует Сталин. А если кто не понимал или понимал недостаточно четко, то хватало возможностей, чтобы вовремя поправить утративших чувство безграничной преданности гениальному продолжателю дела Ленина, применив к ним высшую меру социальной защиты.
Не думаю, чтобы в какой-либо другой стране, хотя бы и в гитлеровской Германии, сознание было бы так несвободно, было бы более угнетено, более запугано (терроризировано), более порабощено.
А. Жид, «Возвращение из СССР»
Суд приговорил:
заключенного Полякова по ч. 1 ст. 58-10-11 на 5 лет лишения свободы, с присоединением к ранее вынесенному сроку, а в общей сложности 10 лет;
заключенных Автономова, Кацераву, Сурова, Штейна по ч. 1 ст. 58-10-11 на 10 лет лишения свободы каждого с поглощением ранее вынесенного наказания каждому;
расстрелять по ст. 58-2-10-11 Барановского, Кроля, Майденберга; по ст. 58-2-10-14-11 – Болотникова, Бесидского.
Статья 58-2 – вооруженное восстание; статья 58-14 – контрреволюционный саботаж…
Похоже, что Э.П. Берзин и вправду не был таким уж твердокаменным большевиком. Приближался август, а приговоренные к высшей мере еще в марте Кроль, Бесидский, Мейденберг, Барановский и Болотников еще не были расстреляны – на «материке» уже давно приговоры приводились в исполнение немедленно после вынесения. Февральско-мартовский Пленум ЦК призвал усилить борьбу с «вредительством, диверсиями и шпионажем японо-немецких троцкистских агентов». 12 июня расстреляны высшие руководители Красной Армии – Тухачевский, Уборевич, Якир… Уже вовсю идут расстрелы по спискам, утверждаемым «тройками» УНКВД, и на столе у Ежова лежит проект приказа, упрощающего процедуру рассмотрения расстрельных списков: этим теперь будут заниматься не только «тройки», но и «двойки» – начальник областного или краевого управления НКВД и прокурор. А Берзин, видите ли, разводит игру в гуманизм. То ему судебное заседание подавай, то предоставь врагам народа право на обжалование приговора. Ничего, и Берзина можно подправить. 3 августа приговоренные расстреляны.
А 6 августа 1937 года газета «Советская Колыма» вышла с передовой «Беспощадно уничтожить гнезда шпионов, вредителей и диверсантов». В ней сообщалось о разоблачении «кучки изменников Родины» Ю.Л. Барановского, И.М. Бесидского, С.О. Болотникова, С.Я. Кроля, М.И. Майденберга и других. Подписал этот номер Роберт Апин, член партии большевиков с 1912 года. В октябре «Советская Колыма» уже клеймила самого Апина как разоблаченного врага народа.
…Сам по себе единодушный оптимизм советских людей удивлений не вызывает. Правда, его выражают словами, которые благодаря своему однообразию начинают казаться банальными.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
Не знал Фейхтвангер, какими словами выражали на Колыме «единодушный оптимизм»:
«ЦИК СССР и НКВД СССР
от политзаключенных-коммунистов Гурова Михаила Филипповича, Глущенко Владимира Федоровича, ШИЗО 23/6 км.
Протестуем против приговора магаданского суда от 18/III-1937 года, о вынесении приговора о расстреле коммунистов Барановского, Кроль, Майденберг, Болотникова, Бесидского и в знак протеста объявляем смертельную голодовку, присоединяемся к голодающим товарищам, находящимся в ШИЗО 23/6 км.
Политзаключенные-коммунисты: Глущенко
Гуров
25/III-37 г.
12 часов дня».
Гуров и Глущенко в сентябре 1937 года приговорены к высшей мере наказания и расстреляны.
С кляпом во рту, угнетенный со всех сторон, народ почти лишен возможности к сопротивлению.
А. Жид, «Возвращение из СССР»
…Его (Сталина) считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов, вместо того чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с которыми он пытается использовать их в интересах своего дела, есть что-то трогательное.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
Суд в марте 1937 года проявил неуместный либерализм, отправив на смерть только пятерых из десяти подсудимых. Тройка УНКВД по Дальстрою исправили ошибку: Штейн был осужден к смерти уже 7 сентября 1937 года и 26 октября расстрелян.17 сентября Автономов, Поляков и Суров были также приговорены к высшей мере наказания и вскоре казнены.
Сведений о дальнейшей судьбе Кацеравы получить не удалось.
У кого есть глаза, умеющие видеть, у кого есть уши, умеющие отличать искреннюю человеческую речь от фальшивой, тот должен чувствовать на каждом шагу, что люди, рассказывающие в каждом углу страны о своей счастливой жизни, говорят не пустые фразы.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»
…Я возвращаюсь из России.
Погрязший в низости и жестокости режим с самого начала попрал искусство, культуру, человеческие чувства.
Это совершенная форма варварского нашествия.
А. Жид, «Возвращение из СССР»
1 декабря 1937 года на пароходе «Николай Ежов» (еще недавно называвшемся «Генрих Ягода», а вскоре получившим имя «Феликс Дзержинский») в Магадан прибыла группа работников НКВД СССР для замещения Берзина и других руководителей Дальстроя и Севвостлага на время их отпусков. 4 декабря Берзин на том же пароходе отправился во Владивосток, там пересел на московский поезд, но, когда до Москвы оставалось совсем немного – на станции Александров – он был арестован. 1 августа 1938 года вынесен приговор: высшая мера наказания врагу народа, организатору и руководителю колымской подпольной антисоветской троцкистско-террористической организации, японскому и английскому шпиону. Видно, и показания «Графа» пригодились. Через 20 минут после вынесения приговора Берзин был расстрелян.
К следующей главе
| |
