Я – сэнсей

КВИМУ - Калининградское высшее инженерное морское училище (1)

В аэропорту Калининграда меня с семьей никто не встретил.

Полдня мы просидели на чемоданах в вестибюле гостиницы, пока, после нескольких телефонных звонков, кто-то не привез из училища письмо с просьбой предоставить нам номер.

Новая кафедра приняла меня, как мне показалось, настороженно, особенно молодой и честолюбивый заведующий кафедрой Владимир Иванович Дмитриев, недавно защитивший кандидатскую диссертацию, и его младший товарищ по аспирантуре Виталий Михайлович Букатый, всё больше молчавший. С другими преподавателями у меня вскоре установились нормальные отношения. Я был и ранее шапочно знаком с Алексеем Ивановичем Карапузовым, отзыв на диссертацию которого я готовил года два назад. Алексей Иванович иногда бывал очень забавным; особенно во гневе, когда он надувал щеки, не в силах подобрать нужные слова. Рассердившись на нерадивого курсанта, мог назвать его «балбесом», на что никто, впрочем, никогда не обижался. Ассистенты Дмитрий Дмитриевич Папорков и Ян Альбинович Скорб отнеслись к моему появлению спокойно; мы с ними не могли быть конкурентами ни по какой из линий. Преподавателями они были добросовестными, без труда находили общий язык с близкими им по возрасту курсантами, но никогда не позволяли себе переходить невидимый барьер, отделявший учителей от учеников. Один раньше, другой позже, не довольствуясь скромными ассистентскими заработками, оставили кафедру и вернулись к работе на судах 

Одновременно со мною на кафедре начал работать доцент Степанов, Николай Ильич. Он, как и я, прибыл из Владивостока, где работал в высшем инженерном морском училище, но познакомились мы только незадолго до отъезда. Ильич был постарше меня, держался по отношению ко мне подчеркнуто дружелюбно, но мне виделась в этом какая-то наигранность, искусственность, что ли. Мне казалось, что он почему-то меня побаивается – я не сразу сообразил, почему.

Ко времени нашего приезда завершалось строительство жилого дома, о котором в свое время мне говорил Кулагин и в котором – по уверению того же Кулагина – нам были обещаны квартиры. Когда подошла очередь распределения жилья, мне была выделена двухкомнатная квартира, а Степанову досталась трехкомнатная. Но у Николая Ильича было два мальчика, а у меня – четырнадцатилетняя дочь и одиннадцатилетний сын, то есть, по справедливости, трехкомнатная квартира должна бы была достаться мне. Не сразу до меня дошел слух о подоплеке принятого решения. Вопрос о распределении жилья рассматривался на месткоме. Когда была названа моя фамилия, математик Катя, член профкома, старая знакомая Ильича, уверенно заявила: «Он же пьет!». И вопрос тут же был решен в пользу Степанова…

*

С курсантами особых сложностей не было, хотя старшекурсники – курсанты первого набора во вновь образованное училище – были в заметной степени разбалованы случайными преподавателями, по большей части совместителями-почасовиками, и не приучены ни к серьезным требованиям, ни к систематическому труду. Уважение к морским наукам нередко подменялось в их сознании пренебрежением ко всякого рода теории и упрощенными представлениями о прелестях вольной морской жизни.
В отличие от них, очень ответственное отношение к учебе усматривалось у небольшой группы курсантов-«ускоренников», выпускников средних мореходок, поработавших на судах и теперь получающих высшее образование в сжатые сроки. Почти все они совмещали учебу с работой, не требовавшей выхода в море, – чаще всего несли посменное суточное дежурство на ремонтируемых судах. 

В наследство от преподавателя-совместителя, которого я сменил, мне достался дипломник – курсант-«ускоренник» Юрий Николаевич Момот, капитан дальнего плавания. Тема дипломной работы у него была самая что ни на есть заурядная: «Определение поправки компаса по восходу и заходу Солнца». Момот, в соответствии с выданным ему заданием, понимал свою работу как весьма несложное дело: описать таблицы последнего издания да привести один-два примера расчетов с использованием этих таблиц. Примерно на этом же уровне выполняли дипломные работы другие его сокурсники. Я же считал, что дипломная работа должна быть высшим достижением в подготовке инженера-судоводителя, выявлять его профессиональный кругозор и содержать хоть маленькое, но все-таки открытие. Я потребовал от дипломника проанализировать возможность применения рассматриваемых таблиц при отличии исходных данных от тех, которые предусматривались их составителями, испробовать иные по сравнению с заложенными авторами таблиц расчетные формулы. Когда он это с моей помощью проделал, я предложил ему рассчитать новые таблицы взамен существующих. Тут даже мой спокойный и уравновешенный дипломник возмутился: сколько ему времени понадобится на выполнение механической работы по расчету таблиц; где такое видано, хоть на второй срок обучения оставайся. «А электронно-вычислительные машины?» – озадачил я его.

Об ЭВМ капитан Момот знал только понаслышке, но я продолжал настаивать на своем. Порекомендовал ему проконсультироваться у преподавателя соседней кафедры Бориса Исааковича Германа, о котором говорили, что он раньше всех освоил современную вычислительную технику. Когда мы втроем явились на вычислительный центр Калининградрыбпрома, где были установлены новейшие по тому времени машины «Минск-22», начальник центра с юмором приветствовал наше появление, процитировав Киплинга: «Первый закон джунглей: слабые ходят стадом…»
Дипломная работа Юрия Николаевича Момота стала украшением выпуска, и многие годы ко мне в дипломники записывались не только лучшие по успеваемости курсанты, но и те, кто не был уверен в своих силах, но надеялся, что под моим руководством он с любой задачей справится.

А что касается темы, разрабатывавшейся Момотом, то я с удовольствием еще с нею повозился и через несколько лет опубликовал книжку с новыми таблицами, подобными тем, которые по моему настоянию дипломник рассчитал на ЭВМ. Еще раньше я направил статью с критикой существующих таблиц и предложениями по структуре новых таблиц в «Записки по гидрографии». Редакция мою статью отвергла, но каково же было мое изумление, когда года через три вышли новые таблицы, составленные на тех же основаниях, что и излагавшиеся в моей статье и примененные в моей книжке, сданной в набор годом раньше. Завязалась переписка с Главным управлением навигации и океанографии Министерства обороны, которое, в конце концов, скрепя зубы, вынуждено было признать мой приоритет…

*

Я проработал на кафедре около полугода, когда заведующий кафедрой, с которым у меня уже установились добрые отношения, отозвал меня в свободную аудиторию, чтобы посоветоваться относительно Виктора Оскаровича Рамма, зондирующего почву по поводу возможного перехода в наше училище. Я выложил Владимиру Ивановичу все, что знал о Рамме.

Познакомился я с ним более десятка лет назад, когда он в звании капитана 2 ранга служил в должности преподавателя в Тихоокеанском высшем военно-морском училище. Его фамилия была известна мне и раньше: во время прохождения учебных сборов в Хабаровском центре подготовки офицеров запаса я проштудировал изданную для служебного пользования книжицу, посвященную вопросам математической обработки навигационных измерений. Редкая фамилия одного из авторов тогда запомнилась мне.

А года полтора спустя я встретился с ним лично, когда я в порядке обмена опытом посетил военно-морское училище: он демонстрировал мне навигационную панораму. Панорама была продуктом его творчества. Это было громоздкое сооружение, состоящее из нанесенного на движущуюся ленту изображения реальной навигационной обстановки и перемещавшегося перпендикулярно ей по рельсам-направляющим ходового мостика с установленным на нем компасом. Считалось, что показания компаса синхронизированы со скоростью и направлением перемещения ленты и мостика и что их взаимно расположение соответствует движению корабля, как оно изображается на карте. Однако на самом деле получалось неважно. Люфты и слабинки во всех узлах панорамы быстро приводили к рассогласованию показаний компаса с картиной изображаемой обстановки, и обслуживающий панораму мичман вынужден был то и дело что-то подвинчивать, подкручивать или пододвигать. Словом, панораму можно было эффектно демонстрировать плохо разбирающемуся в существе вопроса заезжему начальству, особенно «сухопутному», но для обучения и тренировки курсантов она была мало пригодна.

Тем не менее, Рамм, вскоре ставший кандидатом военно-морских наук, слыл авторитетом в вопросах морской навигации. Ему на отзыв направлялись разные прожекты, изредка возникавшие в умах изобретателей-самоучек. Отзывы чаще всего были уклончивыми, такими, чтобы и изобретателя не обидеть, и правоту его не признать. Умение Рамма уходить от ответа по существу вызывало уважение к нему не только у меня.

А потом я получил приглашение посетить местный филиал Центрального научно-исследовательского института морского флота. Это уволенный в запас в звании капитана 1 ранга Рамм, теперь заведующий в институте сектором судовождения, созывал судоводительскую общественность на презентацию своего сектора. Убеленных сединами отставных капитанов встречал у входа в зал сам Рамм, обнажавший в улыбке золотые зубы и пожимавший каждому входящему руку. При входе в зал нельзя было миновать столика, за которым сидел никому не известный молодой человек – как оказалось, аспирант Рамма, который предлагал каждому входящему назвать свою фамилию и должность, а также, что особенно смущало ветеранов, ученую степень и ученое звание. Кажется, таковые оказались только у двоих присутствовавших: у Анны Ивановны Щетининой ученое звание доцента, а у меня тогда звания еще не было, а была ученая степень кандидата технических наук. Мы так и сели рядышком.

Виктор Оскарович представил собравшимся программу деятельности своего сектора. После столь церемонной процедуры встречи и регистрации прибывших программа показалась чрезвычайно скромной. Едва ли не главным пунктом в ней была разработка рекомендаций по замене на судах механических морских хронометров электронными часами, – проблема, может быть, и существовавшая, но, как понимали седые капитаны, отнюдь не самая актуальная. Кто-то выступил с пожеланием успехов новому сектору, и на этом все разошлись.

Спустя какое-то время я узнал, что сектор за ненадобностью прикрыли, и Рамм стал работать доцентом в высшем инженерном морском училище. Говорили, что он хороший лектор, умеющий завоевать симпатии курсантов своей флотской выправкой, вставленным в нужном месте нужным острым словцом и прекрасным знанием практики штурманской работы. Я пригласил его на обсуждение сообщения Руслана Никитовича Шевалина по теме диссертации. Рамм терпеливо выслушал доклад Руслана, но от выступления воздержался.

А потом я встречал его каждый раз, когда ездил в магазин проката, откуда брал то холодильник, то телевизор. Виктор Оскарович, живший поблизости, неизменно шествовал мне навстречу с бидончиком, отправляясь за пивом.
Обо всем этом я и рассказал Владимиру Ивановичу, добавив, что, по моему мнению, такой специалист, как Рамм, был бы очень полезен кафедре.

*

Итак, впереди – практика. Практика есть во всех вузах, но у судоводителей и судомехаников она совершенно особенная. За время практики курсант должен набрать плавательный ценз, необходимый для получения первого рабочего диплома, позволяющего выполнять обязанности вахтенного помощника капитана или вахтенного механика. Поэтому практика в море на судах составляет 20-30 процентов всей продолжительности обучения курсанта в вузе. На младших курсах практиканты осваивают, в зависимости от специальности, рабочую профессию матроса или моториста. Бесспорно, опыт, приобретенный при работе в качестве матроса палубной команды, совершенно необходим для будущего инженера – командира флота. Но столь же бесспорно, что ограничиваться этим опытом – значит выпускать на флот «недоделанного» специалиста, не готового к самостоятельному несению вахтенной и штурманской службы. И «доводку» его придется проводить после получения им диплома о высшем профессиональном образовании, в то время как уже с первой секунды заступления на вахту он в полной мере несет ответственность за управление судном, предусмотренную национальными законами и международными конвенциями. А уж кто-кто, а мы-то знали, что выпускник, не отстоявший ни одной учебной штурманской вахты, к этой ответственности не готов.

Поэтому на завершающем этапе обучения предусматривается проведение преддипломной учебной штурманской практики, целью которой должна быть подготовка к исполнению штурманских обязанностей на судах. Этой практикой, впервые проводящейся в нашем училище, мне и предстояло руководить.

Для проведения групповых практик, в том числе и штурманской практики, предназначались специальные учебно-производственные суда, которые сверх основного экипажа принимали на борт большие группы курсантов-практикантов и их преподавателей – руководителей практики. Такие суда должны иметь учебные классы и учебные рубки, оснащенные оборудованием, необходимым для проведения практики.

На учебно-производственном судне – транспортном рефрижераторе под названием «Николай Зыцарь» – мне и предстояло руководить практикой. Чье имя носит судно, я узнал не сразу. Оказывается, Зыцарь был рыбным деятелем в какой-то маленькой республике, и, когда он умер, решили присвоить новому кораблю его имя.

*

Помощник капитана по учебной работе (на судовом жаргоне – помпоуч) встретил нас на вокзале в Риге, куда поезд прибыл поутру. «Мы» – это полсотни курсантов-практикантов, руководители практики Виталий Михайлович Букатый, Алексей Иванович Карапузов, преподаватель английского языка Галина Николаевна и я – за старшего. Крепко подвыпивший Карапузов едва не опоздал в Калининграде к отходу поезда, что заставило меня попереживать, а, поутру, помятый и злой, мучился желанием опохмелиться. Помпоуч сообщил, что «Николай Зыцарь» стоит в Вентспилсе, куда надлежит отправиться на другом поезде, отправляющемся через несколько часов. А пока что я отпустил всех погулять по Риге.

К вентспилсскому поезду собрались во время все, кроме Карапузова. Мы выехали, так его и не дождавшись.

В Вентспилсе наша толпа растянулась по длинной дороге, ведущей от железнодорожной станции к рыбному порту. Те, у кого груз был полегче, вырвались вперед, а позади тащились с тяжелыми чемоданами курсанты, которые захватили с собой учебники или несли общее имущество. На полпути мне удалось остановить грузовик и уговорить водителя за плату взять в кузов чемоданы и посадить в кабину Галину Николаевну.

Меня мучило отсутствие Карапузова. Кто знает, что с ним случилось? В то же время, не хотелось подводить своего непутевого коллегу. На третий день я не выдержал и, посоветовавшись с Букатым, пошел на почту и отправил телеграмму ректору училища. Как нарочно, когда я возвратился на судно, Карапузов уже сидел в нашей каюте. Мне и Виталию Михайловичу он высказал свое мнение о нашем, как он считал, нетоварищеском поступке. Букатый потом рассказал мне, что, пока я был на почте, Алексей Иванович едва не плакал: «Что же со мной теперь будет? Из училища меня, конечно, уволят, куда я теперь денусь?»

Дня через три, когда судно было уже в Риге, приехал офицер – командир роты, посланный ректором разобраться в ситуации и доложить. Конечно, поведение Карапузова ничем нельзя было оправдать, но перспектива отправиться на штурманскую практику без преподавателя навигации и вдвоем тащить воз нас вовсе не устраивала, и поэтому мы попросили командира роты передать ректору нашу просьбу оставить нарушителя трудовой дисциплины на судне «до первого замечания». Такая формулировка и перешла в приказ, которым ректор объявил доценту Карапузову строгий выговор.

*

Кто после душных аудиторий не мечтал о свежем морском ветре, о проплывающих вдоль борта башенках маяков, о резвящихся за кормой дельфинах, о взлетающих над невысокой волной летучих рыбках, на своих крыльях-плавниках обгоняющих бодро бегущий дизель-электроход? Кого не манило яркое солнце тропиков, соленые брызги устроенного на кормовой палубе плавательного бассейна? Кто не хотел во время непродолжительной стоянки в чужеземном порту побродить по извилистым улочкам, поглазеть на заваленные экзотическими товарами витрины магазинов, просто потянуть пивка на прикрытой тентом веранде припортового кабачка?..

Всё это – плавательная практика.

Но чаще всего на плавательной практике ни практикантам, ни их руководителям вовсе не до этих прелестей. Проходим пролив Зунд – берегись курсирующих между Данией и Швецией чванливых паромов, не признающих никаких других правил судовождения, кроме расписания своих рейсов. Пролив Каттегат – успевай хватать и прокладывать на карте пеленги быстро сменяющихся маяков. А в проливе Скагеррак так задувает холодный встречный ветер, что впору напяливать теплую фуфайку да поскорее уходить с открытой палубы в каюту с наглухо закрытым иллюминатором. А впереди еще пролив Ла-Манш, по-морскому – Английский канал, с его туманами, Бискайский залив с извечной порывистой качкой и, наконец, Атлантика, раскинувшаяся с востока на запад и с севера на юг.

Все курсанты разбиты на три смены: вахтенную, учебную и рабочую. Из первой назначаются на трехсменную вахту дублеры вахтенного помощника капитана на ходовом мостике и в учебной штурманской рубке, рулевые и наблюдатели-впередсмотрящие. Учебная смена занималась в классе либо специальными дисциплинами, либо английским языком с Галиной Николаевной. Рабочая смена была в распоряжении боцмана – у него всегда хватало, чем занять практикантов, – а также обеспечивала работу камбуза – кухни и столовой команды.

*

Наши курсанты – уже совсем не дети, самым младшим из них по 22-23 года. Есть ребята и постарше. Володе Камбарову, в недавнем прошлом офицеру танковых войск, уже 28. А старшина роты, Владимир Иванович Курдюмов, вообще мой ровесник: ему, как и мне, 37. Он коренной москвич, закончил какой-то техникум и десяток лет работал по специальности. Но море неудержимо влекло его, он поступил в училище и надел курсантскую робу, не очень идущую к его совсем не юношеской фигуре. Владимир Иванович с предельной добросовестностью выполнял все курсантские обязанности, хотя порой ему это было и трудновато. Однажды он поскользнулся на мокрой палубе, упал и сильно ушибся. Судовой врач прописал ему постельный режим; Курдюмов сильно переживал, что оказался вроде бы слабее всех остальных. После окончания училища он долго работал на судах, медленно продвигаясь по служебной лестнице, а после этого занимал какую-то невысокую должность в аппарате министерства.

Володя Камбаров не одобрял мальчишеские выходки своих младших товарищей, но не хотел выделяться из общей среды и в связанных с юным недомыслием конфликтах пытался занимать нейтральное положение. После училища он уехал на Дальний Восток, на Камчатку, быстро дослужился до капитанской должности в передовом рыболовецком колхозе. Затем там же отвечал за повышение квалификации судоводителей, руководил радиолокационным тренажером, но стал крепко выпивать, из-за чего разладилась его казавшаяся такой счастливой семейная жизнь.

Леша Перевозчиков вел себя как шаловливый недоросль: обрезал выше колен рабочие брюки, превратив их в шорты, задания выполнял с вальяжной ленцой, иногда опаздывал на вахту. Он остался работать в отряде учебных судов, быстро прошел все ступени служебной лестницы и стал капитаном учебного парусника «Крузенштерн», войдя в этом качестве в когорту самых знаменитых капитанов парусного флота.

Виктор Крылов, сын начальника военно-морской кафедры, отличался преданностью судоводительской профессии, приверженностью к учебе и наиболее неровным характером из всех своих сокурсников. Он подчас бывал неоправданно резок в суждениях, с трудом признавал свои ошибки, что, в конечном счете, ему же, человеку, вообще говоря, доброму, причиняло страдания. Проработав несколько лет на судах, он возвратился в училище в качестве преподавателя, включился в научно-исследовательскую работу, но, не выдержав низкой зарплаты, снова вернулся на море, став капитаном флота рыболовецкого колхоза где-то на юге. Мы переписывались с ним, пока из-за переездов наша связь не оборвалась. 

Славу Катерберга я встретил через десяток с лишним лет во Владивостоке, где его морская судьба сложилась счастливо. Он уже был специалистом Дальгосрыбфлотинспекции, так сказать, капитаном капитанов, отстроил дачу, завел хорошую автомашину и, вообще казалось, был вполне доволен жизнью.

 Быстро стал капитаном и Юрий Смирнов, один из самых упрямых моих учеников, находивший возражения на любое мое замечание. Я не спорил с ним, а просто предлагал самостоятельно выполнить то задание, по поводу которого возникла напряженная ситуация. Он, не скрывая самоуверенности, брался за дело, а потом я без всяких упреков помогал ему выпутаться из тупика, в который он сам себя загнал…

*

Сегодня я обеспечиваю учебную вахту с 4 до 8 утра и с 16 до 20 часов вечера. К четырем утра поднимаюсь в рубку, проверяю передачу вахты и составляю задание курсантам, заступившим на вахту. Кроме обычного на каждой вахте учета перемещения судна и наблюдения за обстановкой, им поручается:
рассчитать время начала навигационных и гражданских сумерек и восхода Солнца;
с помощью звездного глобуса подобрать пары звезд и планет для наблюдений в навигационные сумерки;
определить место судна по высотам двух звезд и планет;
определить поправку компаса по Солнцу в момент видимого восхода его верхнего края.

Определение места судна по Солнцу

Да, вот еще: вычислить моменты и высоты полных и малых вод в ближайшем по пути следования порту.

Все это вахтенный помощник капитана, применительно к условиям плавания, должен выполнять без дополнительной подсказки; но курсанты на первой в их жизни штурманской вахте еще нуждаются в напоминании.

По окончанию вахты проверяю выполнение задания. Да, на первый раз получилось неважно, задание выполнено едва процентов на двадцать. Тщательно разбираю с курсантами, сдавшими вахту, каждую задачу, добиваясь правильного решения. Большинству практикантов труднее всего дается грамотное ведение судового журнала – важнейшего официального документа, в котором непрерывно фиксируется вся деятельность судна, а также объективные условия и обстоятельства, ее сопровождающие. Правила ведения судового журнала строги, и их скрупулезное выполнение обязательно.

К моим объяснениям внимательно прислушиваются курсанты, заступившие на следующую вахту: им предстоит такой же «разбор полетов».

Правильно решенные задачи идут в зачет и отмечаются на экране учета выполнения нормативов штурманской практики.

При составлении программы практики я использовал аналогичные программы из родственных вузов, где штурманская практика уже проводилась. Однако первые же страницы этих программ вызвали серьезные сомнения.