Проза Владимира Вейхмана
Главная | Регистрация | Вход
Пятница, 29.03.2024, 02:49
Меню сайта
!
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Одиссея капитана Радыгина (продолжение 6)

«Милая моя, ты моя единственная слабость, моя единственная боль, моя постоянная тоска. Как ты там, любишь ли меня еще или только отдаешь мучительный долг, ставший скорее традицией.

 

Меня волнует только то, что беспокоит тебя, как мне хотелось бы излечить тебя от всех сомнений, задушить всякую боль, всякую горечь… Милая, ты думаешь, я не думаю постоянно о той нашей близости, о том счастье, которого мне хватает до сих пор!

 

откликнись, отзовись, перестань мучить меня и себя: ты моя, ты лучшая, мне никого не нужно, я никого не хочу, ни к кому не вожделею, одна, одна, одна у меня страсть и тоска и желание! Признаюсь, что я иногда мысленно уже воспитываю нашего сына и нашу дочку, и не мыслю себе другой дочки, чтобы она не была точной твоей копией, т. е. точно такой же необычной, загадочной, умной и такой же сильной в своей любви и верности, такой же выносливой в житейских бедах.

 

…Ты мой рок и мое счастье, мучительное, но неповторимое. Ты сама не знаешь о сиянии, какое ты излучаешь для меня. Не обмани же меня! Я никогда не любил ни у кого ничего клянчить, а сейчас на коленях умоляю тебя – будь моей, сохрани себя для меня, я мечтаю один, один на свете обладать неслыханным богатством твоего сердца, тела и разума! Верь мне, родная, если ты не будешь со мной, у меня не останется больше ни для кого ни любви, ни веры...

 

Милая моя, только дождись, только дотерпи, только выдержи среди моря соблазнов, и я сделаю все, чтобы ты была, чтобы мы были счастливы!».

 

В июле 1969 г. мать Анатолия и его возлюбленная приехали в Мордовию, но на свидание опять пустили только мать. Анатолий передал через нее хитроумный план побега из своей колонии строгого режима, в котором любящей женщине отводилась определенная роль. Но она не видела для себя никакой возможности участвовать в этой безумной авантюре.

 

Переписка надолго прервалась.

 

В последние полтора года до окончания срока лишения свободы отношения Анатолия с любимой женщиной переживают тяжелый кризис, подлинную драму любви, олицетворенную в письмах из Владимирской тюрьмы: «…Мы друг от друга удаляемся стремительно и неотвратимо… Не могу ни опомниться, ни понять, ни угадать. Опять приходят письма, от которых пахнет твоими руками, и опять одна строка заставляет вздрагивать от нежности, а другая вдруг прикасается холодным железом…

 

Я верую в твою любовь, как фанатики верят в Бога, и мне непонятно, как может любящая женщина быть настолько готовой повернуться и уйти по первому знаку, уйти без гнева, без слез, даже без упрека! Ведь ничего не изменилось, все взволнованные слова, которые мной были сказаны, остаются в силе… Я буду любить тебя, даже если мы никогда не встретимся…

 

Я не перестану любить тебя, не перестану тосковать, но клянусь тебе – никогда не нарушу твоего покоя (если ты только сможешь в нем пребывать) и не позволю тебе снова становиться на моей дороге...».

 

Анатолий приписал еще: «моя цель – достижение максимальной свободы… но ни в коей мере не властолюбие, честолюбие или сребролюбие…». Он вспомнил их игрушечное приветствие «Бриф, бруф, браф!» и долго вертел в руках пронесенный через все препятствия талисман – жетон из Пушкинского заповедника, не зная, что теперь с ним делать. а потом изловчился и вытолкнул его под «намордник» на окне тюремной камеры: «Может быть, кому-нибудь повезет».

 

 

 

*     *     *

 

Во Владимирском централе заключенные, кто как мог, кучковались. Воры в законе − с другими авторитетами уголовного мира, украинские националисты, в особенности бандеровцы − со своими «щирыми незалежниками». осужденные «за хищение социалистической собственности» хоть и не были склонны к какой бы то ни было откровенности в общении друг с другом, тем не менее, объединялись, когда вставал вопрос о низком качестве продуктов питания или хилом ассортименте тюремного ларька. И только Анатолий держался в стороне от любого сообщества, он был как одинокий волк, надеющийся только на самого себя. Он ни с кем не делился своей любовной историей, которая разворачивалась на фоне отказов от работы, заключений в одиночную камеру и барак усиленного режима − БУР, бесконечной мерзости среды уголовников и впитавших ее повадки и мораль надзирателей.

 

Но, как ни странно, заключенные в мордовских лагерях, изолированные от советского общества, жили более полной политической и духовной жизнью, чем за пределами колючей проволоки и сторожевых вышек. Здесь господствовали, если не многопартийность, то, по крайней мере, плюрализм мнений и свобода слова, и в лагере, и в тюрьме Анатолию встречались удивительные люди, дружбу и даже простое знакомство с которыми он считал большой удачей для себя. Радыгин довольно быстро понял, что из этих знакомств ему следует извлечь наибольшую пользу, написав о них когда-нибудь, когда выйдет на свободу («Если, конечно, когда-нибудь выйдет», – мысленно сплевывал он через левое плечо, хотя вовсе не был суеверным).

 

сокамерники Анатолия Радыгина по Владимирской тюрьме Юрий Федоров и Алексей Мурженко получили свой первый срок за то, что создали нелегальное общество под названием «Союз Свободы и Разума», от имени которого они распространяли листовки и письма: «Мы питаем справедливое и честное отвращение как к принципам идеологии и политики, проводимой партией и правительством внутри страны и вне ее, так и к методам руководства, осуществляемого ими…». За это Мурженко получил шесть лет лагерей строгого режима и тюрьмы, которые отбыл «от звонка до звонка». Федорову дали пять лет, причем он был освобожден досрочно, чем сам был удивлен − «политических» досрочно не отпускали.

 

Алексей Мурженко был на восемь лет младше Радыгина, и Анатолий любовался им, как своим младшим братом, смотрел на него, как в зеркало, − настолько он был похож на него самого и по облику, и по судьбе. Воспитанник суворовского училища, Алексей был поразительно хорош собой, он и в тюрьме сохранил внутреннюю подтянутость, физическую закалку, собранность и пунктуальность. Через годы Радыгин вспоминал своего сокамерника: «Надо было видеть, как держался этот молодой человек, как на его фигуре становились ладными арестантские одежки, как он поворачивал голову на окрик, и тюремный офицер, только что вышедший из парикмахерской, в новеньком мундире, вдруг замечал, как он мешковат, неотесан и дурно воспитан рядом с этим голодным юношей. Когда его, небритого и наголо остриженного, проводили по коридорам, тюремщицы, надзирательницы, библиотекарши, свиданщицы, медсестры, давно потерявшие право и возможность считаться женщинами за садистскую жестокость и озверелую бессердечность, вдруг начинали растерянно суетиться и искать в карманах давно ненужные им зеркала. Кто-то из украинцев, полушутя, заявил, что москали-де специально сгребают в военные свои училища таких хлопцев, чтобы улучшить ихнюю породу...».

 

сокамерником Анатолия Радыгина при повторной посадке во Владимирский централ оказался Валерий Ронкин, человек удивительной эрудиции, философ-неомарксист (правильнее было бы сказать «старомарксист», так как Ронкин помышлял очистить учение Маркса и Энгельса от наслоений ленинизма и сталинизма). Анатолий был уже в основном знаком с его идеями в пересказе Сергея Хахаева, с которым сидел в мордовском лагере. Хахаев был соавтором Ронкина по книге-программе «От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата». Сергей не слишком глубоко вникал в политические взгляды лидеров «Союза коммунаров»; он разделял их мнение о диктатуре бюрократии, но не верил в созидательную миссию пролетариата.

 

Однако по части поэзии Радыгин мог дать Ронкину сто очков вперед. Он жестко критиковал стихотворение Валерия:

 

 

 

Прожектора, колючка, вышки,

 

Собачий лай издалека.

 

И мы, вчерашние мальчишки, —

 

Политзэка, политзэка.

 

 

 

Когда в ночи темно и душно

 

И не дает уснуть тоска,

 

Оружье наше — наша дружба,

 

Политзэка, политзэка...

 

 

 

«Ты прав, конечно, это стихотворение легко ложится на музыку − но на какую? Конечно, эту − "Дымилась роща под горою…". А теперь сравни − какие изобразительные средства там и какие у тебя. Каждая строфа у тебя заканчивается дважды повторенным рефреном − а как у матусовского? Значительно экономнее: рефрен завершает только каждое восьмистишие! И с какой эмоциональной нагрузкой: "…У незнакомого поселка, на безымянной высоте…". А что у тебя − как попка твердишь: "политзэка, политзэка". Какое выразительное сравнение там: "Светилась, падая, ракета, как догоревшая звезда". А у тебя − ни одного убедительного эпитета, одна риторика. "Мальчишки" у тебя явно ради рифмы, никакой смысловой нагрузки намек на возраст нынешних з/к не несет; мол, были мальчишками, стали заключенными. "наша дружба − оружие" − только в ночи? Ну и так далее. Видно, что не занимался ты у меня в литобъединении».

 

Ронкин не остался в долгу и в воспоминаниях не только сказал добрые слова, о своем сокамернике, но и упомянул с некоторым ехидством:

 

«Последним моим соседом во Владимирской тюрьме был Толя Р. С ним сидеть было легко и интересно. Толя был безусловно честен и искренне предан своим друзьям. Смел, но эта смелость была какая-то опереточная. Кажется, Арина Жолковская, жена Алика Гинзбурга, сказала о нем: "Опереточный герой". Оттого и попадал он во всякие истории, которые кончались, правда, не так комично, как в оперетте».

 

Анатолий, в свою очередь, беззастенчиво разыгрывал Ронкина, эту «сухопутную швабру», а тот принимал на веру все − и истину, и чушь, которую нес сосед.

 

Маршал Жуков отличался нелюбовью к военным морякам, и эта нелюбовь была взаимной. Его поездка на Северный флот породила множество устных рассказов и анекдотов, что-то из которых Анатолий и пересказал Ронкину:

 

«Весной 1955 года на Северный флот с инспекцией явился новый министр обороны Г.К.Жуков... Толе "повезло": Жуков посетил корабль, на котором он служил сигнальщиком. Стоял Толя на капитанском мостике позади маршала и капитана. Корабль отошел от причала в считанные секунды. Жуков выразил удовлетворение маневром. И тут рядовой Р. встрял: "Товарищ маршал, разрешите обратиться". Опешивший маршал разрешил, и Толя сообщил ему, что еще два таких маневра − и двигатели судна надо будет списать, "в бою их можно и не жалеть, но в мирное время об этом стоит подумать".

 

Жуков выслушал и продолжил разговор с капитаном, как будто ничего не произошло. Через пару дней капитан вызвал Толю: "Ты собирался восстановиться в училище? Писал заявление? Тут вот требуют на тебя характеристику, я дал хорошую. Думал в штрафбат тебя отправить, ну, училище так училище − лишь бы тебя на корабле не было"».

 

Относительно встречи Анатолия с маршалом Жуковым − чистейший вымысел. Маршал был на Северном флоте в 1955 году, а Радыгин был отчислен из училища в январе 1956 года. Тем не менее, в одном из писем Анатолий упоминает: «Вдруг поперли Жукова, и хотя я и не был жертвой его самодурства (а с ним лично и столкнуться тоже пришлось), посчитали меня "потерпевшим", вернули, но уже не в Севастополь (явная описка, имеется в виду − не в Ленинград. − В.В.), чтобы те, кто разыграл спектакль с "врагом народа и флота" не были в стыде перед, так сказать, лицом)». Как в действительности Анатолий столкнулся с Жуковым, так и остается неясным, но восстановление в Черноморское училище никакого отношения к увольнению Жукова не имеет, поскольку маршал был отправлен в отставку лишь в октябре 1957 года.

 

Еще одну версию возвращения Анатолия на учебу приводит в письме к автору этой повести сын поэта, Сергей Анатольевич Радыгин:

 

«Я позволю себе сообщить Вам информацию, полученную мной от людей, причастных к судьбе моего отца. Случай на Северном флоте действительно имел место в конце января 1956г. Но не с Жуковым, а как раз с адмиралом Кузнецовым. По рассказам отца, Кузнецов заинтересовался матросом, разбирающимся в эксплуатации дизель-генераторов и турбозубчатых агрегатов, и, узнав его историю, сделал соответствующие распоряжения. Это подтверждает и моя мать, приходившая, со мной на руках, к начальнику училища. Ответ был примерно таким: "Ваше прошение уже ни к чему, так как вопрос о переводе вашего мужа в Севастополь решился на самом верху. Подробностей не знаю..."   А при упоминании Жукова, в известной Вам фразе –  то сталкивался отец, вероятно, не с ним самим, а с фактами его самодурства».

 

Определенные сомнения в безоговорочном принятии этой версии вызывает то обстоятельство, что в январе 1956 года адмирал Кузнецов уже был не у дел...     

 

Далее рассказ Ронкина ближе к истине:

 

«Толю восстановили, а по окончании, в связи с хрущевским сокращением армии, демобилизовали. Поехал Толя на Дальний Восток — работать на траловом флоте. Но и там работа не сложилась — не давали визы на выход в международные воды ловить рыбу, возможно, из-за каких-то неосторожных Толиных высказываний.

 

Вернулся в Питер, начал писать стихи, приняли даже в Союз писателей. Влюбился в женщину старше себя на тридцать лет, актрису, и женился на ней. От женских истерик сперва пытался убежать на Чукотку, но жена догнала его на собаках. Тогда он решил удрать в Турцию».

 

В Союз писателей, как известно, Анатолия не успели принять. Насчет попытки убежать на Чукотку, где жена догоняла его на собаках, скорее всего, домысел, хотя в одном из писем Анатолий вскользь упоминает и Чукотку в перечне мест, где ему довелось искать работу. А вот анекдотическая любовная история как причина для побега в Турцию − это, верно, из разряда вольных фантазий, за которые жена Гинзбурга, товарища по заключению, назвала его «опереточным героем».

 

Зато рассказ о попытке побега за границу вполне правдоподобен.

 

«Явился к другу и сообщил ему о своих планах. Друг, тоже поэт, немедленно побежал доносить. В Батуми Толю уже ждали. Его подвезла "случайная" машина, и "случайный" попутчик предложил ему бесплатное жилье. Через некоторое время хозяин обратился к гостю: "На отдых так не ездят, ты задумал удрать через границу. Брось все — уезжай назад в Питер". – "Разве я не мужчина!" − ответил Толя и на следующий день пошел к морю (он собирался плыть вдоль берега до турецких вод). В воде его и взяли. Десять лет за "измену Родине". Впрочем, рыцарь Толик свою жену-актрису впутывать не стал».

 

В своих воспоминаниях Ронкин не удержался от возможности придать оттенок «опереточности» повторному переводу Анатолия из лагеря в тюрьму:

 

«Во Владимир он попал за участие в групповой попытке побега, из десятки ему оставалось меньше трех лет. "Зачем хотел бежать?" − "Или я не мужчина!". Выяснить, кто и с кем готовил побег, не удалось, но Толя попал под подозрение. Срок ему оставили прежний, но досиживал он его в тюрьме».

 К продолжению

Вход на сайт
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Copyright MyCorp © 2024
    Сайт создан в системе uCoz