| Правый руль
Посетитель удивил меня своим необычным нарядом. На нем был форменный костюм оливкового цвета, с золотым шитьем на воротнике, большими блестящими пуговицами в два ряда и вышитыми галуном погонами с выпуклой генеральской звездой посредине. Вошедший не мог скрыть своего смущения и, отвечая на мое рукопожатие, неловко улыбаясь, выговорил:
– Вот… Форму из Москвы прислали – нашему начальнику и нам, обоим заместителям…
Я без тени лукавства поздравил Федора Фомича: форма на нем прекрасно сидела, в ней он, несмотря на небольшой рост и обильную седину, смотрелся великолепно: генерал как генерал, хоть и по гражданскому ведомству.
С Федором Фомичом я был знаком давненько. Он был из породы вечных ответственных работников второго ряда. Такие, как он, какой бы пост ни занимали и по какому бы ведомству ни числились, добросовестно тянули свою лямку, никогда не претендуя на первые роли, и всегда подставляли надежное плечо своим честолюбивым начальникам, которыми любая должность, как правило, расценивалась как трамплин для взлета на следующую ступеньку карьерной лестницы.
Вопрос Федора Фомича был само собой разумеющимся: «Ну как мой Игорь, все ли у него в порядке с учебой?»
Игорь, сын Федора Фомича, старшекурсник нашего факультета, был, несомненно, очень похож на отца: такого же небольшого роста, и глаза такие же серые, и волнистые волосы – правда, без седины, – зачесанные слева направо. Что мог я сказать об Игоре? Он очень старательный курсант, на моих лекциях всегда сидит на первой парте, видно, что слушает внимательно и с интересом. До сессии еще далеко, но по текущим заданиям он среди отстающих не числится, да и никогда не числился. Занятий не пропускает, службу нарядов несет исправно – что еще можно добавить? Для себя я заметил, что он скромен, не старается попасть на глаза и чем-нибудь привлечь к себе внимание, как иногда бывает у пытающихся выделиться курсантов. Но отцу об этом я не стал говорить, он ведь лучше меня знает характер своего сына.
– Значит, говорите, с учебой у него все в порядке? Ну что же, спасибо вам, а то я беспокоился, не отразилась ли вся эта история на его занятиях
– Благодарить меня, вообще-то говоря, не за что, а какую «историю» вы имеете в виду? Решительно ничего, связанного с Игорем, до нас не доходило.
– Да, да, Игорь, конечно, ничего вам не сказал… Жаловаться – не в его характере. Я и сам не сразу все узнал: пришел он из рейса, лицо прячет – глаз не видно. «Что с тобой, – спрашиваю, – Игорек?» Тут он не выдержал, слезки сами собой выступают, он мне все и рассказал.
Федор Фомич на минутку задумался, видно было, что нелегко ему дается рассказ, затем продолжил:
«Мы с вами, конечно, в другое время росли: война, послевоенная бедность и все такое. На соседском велосипеде покататься – большой удачей считали. А теперь молодому человеку машину подавай. Ничего плохого в этом не вижу, как говорится, новое время – новые песни. Только с тех еще времен в подсознании у меня этот фельетон остался – "Папина "Победа"”. Вот я Игорьку и говорю: "Сынок, я не против машины, но только ты сам на нее и заработай. А я тебе помогу насчет работы, это ты будь уверен”.
И когда он собрался на полугодовую практику, тут уж я, честно признаюсь, использовал все свои связи и знакомства, чтобы Игорь попал на хороший пароход да в хороший рейс».
Да, я, конечно, помнил, что отец поспособствовал устройству Игоря на практику, но не только не осуждал его за это, но, напротив, был ему в душе благодарен. с устройством курсантов на плавательную практику каждый раз возникали большие трудности, и мы были вынуждены ориентировать курсантов на использование любых каналов и связей, лишь бы обеспечивалось выполнение учебного плана.
«Так вот, – продолжил Федор Фомич, – устроил я сына на хороший пароход, и все у него наилучшим образом сложилось: и рейс, и работа, и заработок, и к концу своей практики, перед возвращением в родной порт, купил он в Японии на всю заработанную валюту подержанную "Мазду” с правым рулем. хоть и подержанную, а совсем как новенькую, даже непонятно, как эти японцы живут, что такие машины с рук сбывают русским морякам.
Они, значит, еще только швартовались, а на причале уже ждут эти трое. Один – деловой, говорит, такой, он у них за главного, а двое больше молчали: амбал – кулаки с кокосовый орех – и маленький, дерганный какой-то, все шипел да под ноги сплевывал. По всему видно – недавно только освободился. Так у этого, делового, уже был список: кто какую машину купил и за сколько. Откуда им стало все заранее известно – не пойму, будто бы с моря по радио кто-то передал. А, может, и вправду кто-то передал – Игорек говорит: "врать не буду, не знаю”.
Так вот, они по трапу на судно поднялись, как к себе домой, и стали по одному подзывать каждого, кто вез машину (а таких было едва ли не четверть членов экипажа). Отзовут в сторонку и о чем-то тихо беседуют, о чем, со стороны не слышно, но этот, шипучий, почти к каждому в конце концов вплотную подсовывался, да что-то быстро-быстро говорил, понятно было, что матерился.
Потом, говорит, и до него очередь дошла, и этот, деловой, говорит: "Ты, малец, хорошую машину привез, и мы ее у тебя за хорошую цену покупаем”. И называет ему цену вдвое меньше той, которую он в Японии заплатил. Игорек и рот не успел раскрыть, как маленький, дерганный к нему приблизился и – матюки через слово – говорит: "Ты про Мишку Кольцова не слыхал?”
Я, – продолжает Федор Фомич, – Игорька спрашиваю: "Кто это такой – Мишка Кольцов?” – "А Мишка, – Игорь отвечает, – выпускник позапрошлого года, парень крутой, армию еще до училища отслужил. говорят, он, когда с моря с машиной возвратился, от таких же рэкитиров отмахнулся: не для того, дескать, я в море горбатился, чтобы им свою почти новую "Тойоту" отдавать. А те и возражать не стали, только пригрозили: "Ну, парень, ты нас попомнишь". Недели он на своей "Тойоте" не поездил, как подставили ему новенький джип, прямо "салон-вагон" блестящий со всеми наворотами. И свидетели тут, конечно, нашлись, которые в один голос показали, что это он, Мишка, не просто грубо нарушил правила движения, а из хулиганских побуждений протаранил это чудо техники, позавидовал, значит, чужой роскоши. Как они там разговаривали-договаривались, неизвестно, а только пришлось ему отдать не только свою "Тойоту", но и двухкомнатную квартиру, которая ему от отца осталась, и теперь он и без машины, и без квартиры. И сколько ему еще мантулить, чтобы на какое жилье заработать. Вот так-то, папа, подумал я о нашей квартире и подписал те бумаги, которые они мне подсунули. А деньги они мне тут же отсчитали, амбал этот у них был вроде бы как за кассира”».
Лицо Федора Фомича стало бледно-серым, видимо, сердце прихватило. Я предложил ему таблетку валидола, но он, отмахнувшись, отказался и после небольшой паузы продолжил: «Понимаете, денег, конечно, было мне жалко – они же трудом заработаны, не на дороге валялись. Только деньги – дело наживное, не такое в жизни терять приходилось. А по-настоящему было мне жалко Игорька: он только жить начинает, а тут такой пинок безо всякой вины получил. Как ему после этого верить во все наши высокие слова: в честность, в законность, в справедливость? "Ничего, – говорю, – сынок, погоди выводы делать, может, не все еще потеряно, мы еще не последнее слово сказали”. И пошел я к своему знакомому, Ивану Оселедцу, начальнику городского отдела милиции.
Иван в своем кабинете сидит, обставленный телефонами-микрофонами со всех сторон, рации непрерывно тарахтят, слышно, как патрульные милиционеры дежурному по городу докладывают, где находятся или куда направляются. А на стене у Ивана в кабинете большой плакат: он сам в своей подполковничьей форме и в красивой фуражке с двуглавым орлом, и надпись – ну в точности как будто Иван подслушал мой с Игорьком разговор:
"Оселедец – это честность,
Оселедец – это законность,
Оселедец – это справедливость”.
Это, значит, иван баллотируется на предстоящих выборах в городскую думу, вот такой у него – как это теперь называется – "слоган”.
Рассказал я Ивану, что и как, помоги, говорю, не за себя – за сынка моего единственного прошу. Иван обо всех подробностях расспросил, и только тогда ответил: "Машину мы, конечно, можем найти – это никакого труда не составит, да только обратно вы ее никак не получите. Купля-продажа оформлена по всем правилам, никакой суд не поможет. Я вам, Федор Фомич, не посоветую даже заявление в милицию писать. Вам же спокойнее будет. А уж если вы очень хотите, подскажу вам: обратитесь к Смагину”. – "Это к вору в законе, который, говорят, воровской общак держит?” – "Ну, насчет вора в законе я вам не говорил, а вы от меня не слышали. Но что он авторитет в криминальной среде – это уж точно. Если кто поможет вам, так только он. Ну и, считайте, не бесплатно, конечно: когда пойдешь к нему, штуку баксов в кармане имей”.
"Ладно, – говорю, – спасибо тебе, Иван, за добрый совет, только как же я к нему приду – здрасте, мол, ваше уголовное высочество?”
"Это ты, Фомич, зря: Смагин Василий Григорьевич, хоть и вор в законе, но все у него по-честному: телефон его найдешь в городских "желтых страницах", и он значится там как "консультант по вопросам собственности". А насчет "спасибо за совет" ты, Фомич, ведешь себя, как неискушенный младенец. До выборов-то всего ничего осталось, а ведь ты член городской избирательной комиссии. Намек понял или тебе подробнее объяснить?” И он широким жестом показал на плакат со своим изображением. Куда уж там, все я понял.
Приезжаю я в назначенное Смагиным время в его офис, вхожу в кабинет. Василий Григорьевич приподнялся мне навстречу, пожимает руку, приглашает присесть. Я, конечно, очень волновался, но все же приметил: ростом он повыше меня, плотный такой, даже полноватый, лицо округлое, волосы темные, губы я назвал бы пухлыми. и что-то в нем чувствуется нерусское, татарское, пожалуй. Краем глаза глянул на его руки: говорят, у воров в законе на пальцах особая наколка должна быть, вроде как могильный крест. Но нет, ни креста, никакой другой татуировки не заметно. "Я вас слушаю, – говорит, – какие у вас проблемы?” Излагаю ему все, как есть, упираю на то, что мальчишка, сынок мой, на честно заработанные деньги купил автомобиль. Смагин слушал внимательно, ни разу не перебил, ни одного вопроса не задал, только как будто бы улыбался чему-то про себя. Я закончил: прошу, мол, вас посодействовать и все такое. Смагин что-то записал на календаре, чуть помолчал, разглядывая меня, словно оценивая, наконец заговорил: "Проблемы ваши мне понятны. Я вообще-то такими делами не занимаюсь, это, скорее, по части милиции. Вы, кажется, член городской избирательной комиссии? Понимаю, должность эта ответственная, некогда вам по милициям да прокуратурам ходить. Я возьмусь за ваше дело – не только из уважения к вашей многотрудной деятельности в выборной кампании, но и с тем еще, чтобы внести посильный вклад в процесс демократизации общества в нашем городе. Сегодня… какое число? Вот, ровно через пять дней машина вашего наследника будет стоять подле вашего дома”. И он снова сделал пометочку на календаре. Я, откровенно говоря, опешил. "Спасибо вам, – говорю, – а я-то что должен сделать?” – "Ничего, – говорит, – не должны, считайте голоса в своей избирательной комиссии, как и положено, по справедливости, а если у нас какие вопросы возникнут, вам позвонят. Ну, конечно, деньги, которые эти молодые люди вашему сыну дали за машину, придется им вернуть. Гонорар за мою консультацию можете вперед оплатить, за доставку вам машины не беспокойтесь, – он снова улыбнулся чему-то мне неизвестному. – Здесь не областная администрация, здесь не обманывают”. – "Сколько я должен?” – выговорил я. "Одну тысячу долларов США”. – "Вот она, "штука баксов"”, – вспомнилось мне. "Еще секундочку подождите, я вам выпишу квитанцию”. – "Зачем же квитанция, я вам верю”, – попытался я возразить. "Нет уж, у нас так не положено, у нас все по-честному, – и он снова непонятно чему улыбнулся. – А знаете, как у евреев, на их израильском языке иврите называется квитанция? Не знаете? "Кабала"! Не правда ли, какое точное словечко. Я дал вам "кабалу" – значит, вы меня закабалили обязательством предоставить вам то, за что уплачено!”
Из кабинета я вышел в состоянии какого-то внутреннего потрясения, плохо осознавая окружающее, и в вестибюле носом к носу столкнулся с Ройтманом, недавним подполковником и начальником отдела снабжения областного УВД. Спрашиваю его: "Закурить у вас не найдется, Моисей Маркович?” – "Да вы же вроде бы не курили, Федор Фомич?”, – ответил он, доставая сигареты. "Это верно, много лет как курить бросил, а вот теперь опять потянуло”.
Сидим, покуриваем, разговор о том, о сем, спрашиваю Ройтмана, как ему на гражданке. Он вытаскивает из кармана визитную карточку: на ней – буквы какие-то непонятные. "Это на каком же языке?” – спрашиваю. "А на нашем, – говорит, – на иврите. Я теперь по делам часто в Израиль езжу. Гражданство израильское получил, вот, посмотрите, у меня и паспорт есть израильский – "даркон" называется”. – "Так и кто же вы теперь по званию или по должности?” – "А вы на визитке читайте, на другой стороне, там по-русски все написано”. Читаю: ""менеджер, председатель областного отделения партии гражданских свобод". Это что же за партия такая?” – "Неважно, что за партия, не хуже других, в Израиле не на программу партии смотрят, а на то, что "председатель": у них к титулам большое уважение. На днях опять лечу в Тель-Авив. Веду там переговоры о поставке в нашу область школьных завтраков. Областная администрация в этом заинтересована: может, и ей от детишек какие крохи перепадут, а вот с кредитами дело швах: нету, говорят, денег, и все тут. Однако мир не без добрых людей: Василий Григорьевич взялся наш проект профинансировать, и процент за кредитование вполне божеский берет. Ну, прощай, – говорит, – Федор Фомич, меня Смагин ждет, он не любит, когда опаздывают”.
Четыре дня я переживал, – продолжил мой собеседник, – и Игорек смурной ходил, после занятий дома сидел, в учебники да в конспекты уткнувшись. А на пятый день утром смотрим – "Мазда”, вся блестящая, прямо из мойки, под окном стоит. И на месте водителя – тот, маленький, про которого Игорь говорил, что он все матерился да сплевывал. А тут – ну прямо джентльмен-джентльменом: и "извольте”, и "пожалуйста”, и все документы на машину на имя Игорька выправлены».
Мой гость подошел к окну и подозвал меня. У обочины был припаркован чистенький автомобиль. Игорь с азартом говорил что-то своим товарищам, показывая и салон машины, и багажник, и даже мигнул фарами, переключая с ближнего на дальний свет.
«Ох, заговорил я вас, – заторопился Федор Фомич, – да и сам заговорился. Вы уж извините, а мне пора – тороплюсь на заседание избирательной комиссии».
Через пару минут машина отъехала от места стоянки. Игорь сидел на переднем сиденье справа, а Федор Фомич – слева. «Правый руль», – подумал я.
| |
