В безбрежном Южном океане (продолжение 4)
От станции до станции
Гидрологи цепляли на бегущие в воду стальные тросики глубоководных лебедок гирлянды батометров. С заданных глубин батометры доставят пробы воды, а термометры зафиксируют температуру этого слоя. Опускаются в воду вертушки, по виду похожие на маленькие торпеды с закрепленными на них вентиляторами. С их помощью определяется направление и скорость течения. Для определения прозрачности воды медленно уходит вниз белый диск – до той глубины, на которой его еще можно различить.
Пробы воды пойдут в лабораторию к гидрохимикам. Там исследуют ее химический состав, определят ее соленость, насыщенность кислородом, фосфором, азотом.
Биологи мелкоячеистыми сетками облавливают планктон, при всякой возможности проводят траления в толще воды и придонном слое, достают из воды и со дна находящуюся там живность.
А морские геологи с помощью ковшей-дночерпателей берут пробы донного грунта. Для получения сведений о составе глубинных слоев они загоняют в морское дно вертикальные металлические трубки. Извлеченные из трубок на борту судна колонки грунта – настоящее сокровище для геологов. Чем глубже удается загнать трубку, тем больше информации доставляет она о геологической истории Земли.
Но даже самая длинная трубка проникает в морское дно всего лишь на несколько метров. Чтобы получить сведения о строении более глубоких слоев, используется сейсмометрический метод. В удалении от судна подрывается взрывчатка, а на магнитофон записываются характеристики эха, приходящего с разных глубин. Каким образом по этим характеристикам геологи узнают о строении морского дна – это их профессиональный секрет, недоступный непосвященным.
Метеорологи тем временем, кроме обычного комплекса наблюдений, выполняемых в установленные часы, запускают шар-зонд с привязанной к нему аппаратурой для определения давления, температуры, влажности воздуха на разных высотах. эти сведения передаются в закодированном виде на находящийся в судовой лаборатории радиоприемник.
А в другой лаборатории, размещенной возможно ближе к днищу судна, геофизики измеряют характеристики гравитационного поля Земли – силы тяжести. Их знание требуется для уточнения фигуры геоида – модели Земли, наиболее близкой к действительной ее форме.
Весь этот немалый труд необходим для изучения природы океана, закономерностей циркуляции его водных масс, их влияния на климат, на движение атмосферных фронтов и формирование погоды. Он приносит знания о минеральных и биологических ресурсах, дает информацию для построения моделей потоков энергии и вещества в системе взаимодействия биологических объектов друг с другом, с водой и морским дном.
Открыватели новых земель
Неведомо каким китобоем был обнаружен в антарктических водах остров Тралс, нанесенный на карту кружочком с буквами «СС» рядом – «Существование сомнительно». Проложив курс через этот кружочек, мы старательно проутюжили океан, для надежности тщательно обшарив окрестности на несколько десятков миль вокруг. Никаких признаков острова ни глаз, ни радиолокатор, ни эхолот не обнаружили. Почудилась ли земля китобою, или он принял за остров кочующий айсберг? А, может, он и вправду видел остров, только координаты его определил с такой погрешностью, что искать его нам нужно было в сотне-другой миль от отметки на карте?
Трагедия
Пока мы выполняли исследовательские работы в антарктических водах, однотипный с «Обью» дизель-электроход «Лена», с большим запозданием вышедший в рейс, продолжал разгрузку в Мирном. Из-за опоздания «Лена» пришла к Мирному, когда ледяной припай, на который выгружали свои грузы «Обь» и «Кооперация», уже оторвало от берега и унесло в море. Пришлось прибегнуть к наиболее рискованному варианту – выгрузке прямо на ледяной барьер, который в любой момент мог обрушиться. Так и произошло.
Радиограммы принесли на «Обь» известие о несчастье. При обвале ледяного барьера находившиеся на нем люди вместе с тракторными санями и уже выгруженными бочками с топливом рухнули с высоты в воду. Несколько человек получили травмы, а двое погибли: гидрограф Николай Буромский и мой сокурсник, практикант Евгений Зыков.
Женька Зыков… Он постоянно впутывался в какие-то скандальные истории. После второго курса мы были с ним на практике на ледокольном пароходе «Леваневский». Когда судно вышло из Архангельска для завершения погрузки в соседний порт, нынешний Северодвинск, Женьки на борту не оказалось – ушел в самоволку, и явился на «Леваневский» только на третьи сутки в каком-то помятом виде. Руководитель практики хотел списать его с судна, за чем следовало бы отчисление из училища, но поверил в его «я больше не буду» и ограничился выговором.
Траурный митинг на похоронах Николая Буромского и Евгения Зыкова
У меня с Зыковым отношения не складывались, хотя причины на то были пустяковые. То он взял бритву, не имея своей, и забыл ее возвратить, то без спросу надел чужой бушлат. когда на «Леваневском» мы шли проливами Земли Франца-Иосифа, самолет ледовой разведки пролетел над судном, почти касаясь мачт, и сбросил вымпел со схемой ледовой обстановки. Я находился на вахте, подобрал вымпел и принес на мостик. А после вахты увидел, как Женька с этим самым вымпелом поднялся по вантам, прицепил вымпел повыше, спустился на палубу и снова поднялся наверх, позируя оператору кинохроники.
А ведь Женька пошел по нашим следам, как и мы, прорвался в Антарктику, и на его месте мог оказаться любой из нас… В раздумьях о гибели Женьки я осуждал себя за неприязнь к Зыкову, и в особенности за тот случай, когда я поступил совсем уж скверно. Женька, никогда не имевший своих папирос, попросил у меня закурить, и я пожалел отдать ему свою последнюю сигаретку. И теперь, когда Женька погиб, мне было стыдно и за свое недоброе чувство, и за эту сигаретку, – а изменить уже ничего нельзя.
На выручку «Сойе»
«Обь» направлявшаяся в Кейптаун для пополнения подходивших к концу запасов топлива, пресной воды и провизии, прошла уже треть пути, когда была получена радиограмма от капитана японского ледокола «Сойя». Выполнив работы в заливе Лютцов-Хольм по созданию научной станции «Сёва», «Сойя» была зажата льдами настолько основательно, что было невозможно даже провернуть винты. Ближайший мощный ледокол – американский «Глэсиер» – находился где-то в районе Австралии, так далеко, что рассчитывать на его помощь было нереально. «Сойе» грозила зимовка, и не было никаких гарантий, что она пройдет благополучно.
Приводим судно в порядок перед заходом в порт
На третьи сутки подошли к кромке льда. Судя по переданным нам координатам, японский ледокол должен быть виден, но его нет. Плохой горизонт, покрытый льдом и редкой дымкой, не позволяет определить место нашего судна, используя обыкновенный навигационный секстан. Заступив на вахту, решил применить на практике уроки Митрича: достаю авиационный секстан с искусственным горизонтом и вскоре получаю точку на карте. Подправили курс, чтобы выйти прямо на «Сойю». В стороне от курса видим небольшое белое судно, оно не зажато льдом, и это… не «Сойя». Подойдя поближе, разобрались: это «Умитака-Мару», второе судно японской экспедиции, на котором проходят практику студенты Токийского морского университета. Коллеги, значит.
А вот и красный корпус «Сойи» показался прямо по курсу на фоне большого айсберга. Да, незавидное положение у этого маленького ледокола. А наша «Обь» идет сквозь сплошной лед, как по чистой воде.
Ледокол "Сойя" на фоне айсберга
Маленький японский ледокол поспешает за нами
«Комарофф»
Едва мы вошли в Кейптаунский порт, как местная газета «Кейп Аргус» во внеочередном выпуске опубликовала на первой странице корреспонденцию с броским заголовком: «Советское судно "Обь” вошло в порт с креном»: «Семиградусный крен на правый борт был вызван тем, что "Обь” израсходовала все свои запасы топлива при спасении японского научного судна "Сойя”, которое попало в ловушку в паковом льду».
Тут же – фотография с подписью: «Русские женщины-ученые надели по моде свои ярчайшие летние платья, когда сегодня в Кейптаун прибыл из Антарктики их корабль "Обь”. "Нам нравится ваше солнце после холодов юга”, – сказали они. Вот они, слева направо: миссис Мария лебедева, миссис Вера Короткевич, миссис Лидия Николаева и миссис Александер Павлова».
Конечно, корреспондент «Кейп Аргуса» и имена исказил, и места на фотографии перепутал. Но обворожительные улыбки наших «женщин-ученых» фотограф поймал удачно.
Вообще женщина в длительной морской экспедиции явление не такое уж редкое, но все-таки есть в этом что-то необычное. Майя (так правильно) Лебедева и Вера Сергеевна Короткевич работали в гидробиологическом отряде. Майя изучала какие-то микроорганизмы, а еще она была способной художницей, рисовала портреты. Разумеется, из нашей «корпорации» она выбрала Олега Михайлова, который не без удовольствия позировал.
Александра Михайловна Павлова, старшая из всех женщин, по должности – помощник начальника экспедиции, вела все экспедиционное делопроизводство, печатала документацию.
"Русские женщины - ученые". Слева направо: Майя Лебедева, Вера Короткевич, Александра Павлова, Лидия Николаева
сотрудницу метеорологического отряда Лидию Николаеву за глаза, а нередко и в глаза называли Лялей. Упоминание о ней в популярной на «Оби» песенке пользовалось большим успехом у слушателей:
Ляля не обижалась на эту песенку, понимая, что это – не более, чем шутка. К тому же, она не могла «выйти замуж за пингвина», поскольку она уже была замужем, и на берегу ее ждал маленький сын.
Приятно после однообразных будней экспедиции пошататься по теплому южноафриканскому городу. поспешим воспользоваться возможностью еще раз взглянуть свежими глазами на местные достопримечательности. Вот перед зданием парламента на постаменте энергичная фигура Сесиля Родса – у-у, колонизатор! Вот реклама: «Drink Coca cola» – заходи и пей из фирменной бутылочки этот капиталистический напиток. А вот общественный туалет – но кроме привычных надписей, соответствующих нашим «М» и «Ж», еще таблички: «Для европейских джентльменов» и «Для неевропейских джентльменов». Вот она, расовая сегрегация.
Садимся в двухэтажный автобус – скорее на второй этаж, с него открывается такой хороший обзор. Вику Кузьмина, уже поставившего ногу на ступеньку лесенки, останавливают – нельзя! Второй этаж – это для неевропейских джентльменов.
А вот и русская фамилия на вывеске: «Комарофф». Какой волной эмиграции занесло сюда Ваську Комарова из вологодской или курской глубинки?..
прогуливаясь по скверику в маленьком городке вблизи Кейптауна, подхожу к группе членов нашего экипажа, оживленно беседующих с сухоньким стариком, старательно подбирающим русские слова, но очень чисто, без намека на акцент, их выговаривающим. «Ну, – думаю, – этот дедок из белой эмиграции, из первой волны». Все оказалось куда сложнее. Старик этот, наборщик по профессии, оставил Россию еще в самом начале века и жил в Германии. Там, в Мюнхене, он набирал русские газеты, одну из них, «Искру», говорят, до сих пор не забыли. Да, конечно, с Лениным он был знаком, только его тогда иначе звали, это он уж потом, после революции в России узнал, что Ленин – это и есть тот самый молодой человек, который приходил в типографию по делам своей газеты. Поехать в Россию? Нет, возраст уже не тот, да и как поедешь, тут, в Южно-Африканском Союзе, у него две взрослых дочери, у каждой свое дело. «А правда, что в Москве мне могли бы дать пенсию?..»
Выходя из бассейна Виктория, «Обь» проходит совсем рядом от ошвартованного к причалу ледоколу «Сойя». Палуба ледокола густо облеплена народом, особенно много людей на корме. Все возбужденно машут нам руками и что-то кричат. Мы уже прошли мимо, когда с кормы донесся истошный крик самого восторженного японца, свесившегося за борт настолько, что казалось – упадет в воду: «Саюнара!»
Саюнара – до свидания, японский друг, до свидания, Кейптаун!
Открыли горную страну
И опять – океан. Уже вскоре после выхода из Кейптауна, у крайней южной оконечности Африки – мыса Игольного – подул холодный ветер, поднялись неприветливые волны, и жизнь наша вошла в привычную колею.
Мы снова шли почти по тому же маршруту, которым два с половиной месяца назад на «Кооперации» пересекали по диагонали южную часть Индийского океана. Тогда с борта «Оби» была получена радиограмма с просьбой произвести измерение глубин в одном из районов по пути следования. Меня эта просьба несколько удивила: что тут измерять, когда, судя по мелкомасштабной генеральной карте в этом районе под килем должно быть четыре-пять тысяч метров. А на «Кооперации» – обычный навигационный эхолот, рассчитанный на измерение глубин не свыше пятисот метров. Смущало еще и то, что в этом районе на картах крупного масштаба не было цифровых отметок глубины: по-видимому, в этом огромном районе, простирающемся на сотни миль, никто никогда глубину не измерял.
Ну, раз надо, значит, надо. Вахтенный помощник включает эхолот, а я слежу за его показаниями. Точнее говоря, наблюдаю отсутствие показаний, что и следовало ожидать. Лишь у отметки двести метров на шкале эхолота появляются какие-то слабые проблески – скорее всего, это помеха, вызванная рассеянием ультразвука в слоях воды с разной плотностью. Но что-то заставляет меня сосредоточить внимание на этих проблесках. Нет, на помеху непохоже – проблески сосредоточены на небольшом участке шкалы, очень медленно перемещаясь в сторону уменьшения. Тут-то я и сообразил, что я наблюдаю отметку глубины, только не в двести метров, а в двести плюс предельное значение отсчета круговой пятисотметровой шкалы, то есть глубина под килем порядка семисот метров! И вправду, глубина все уменьшается, уменьшается, вот уже проблеск – отметка глубины – переместился в пределы шкалы, достигнув минимального значения около четырехсот метров. О своем открытии сообщаем на «Обь».
теперь мы снова оказались в том же районе, пересекая его вдоль и поперек по системе намеченных галсов, в течение нескольких суток обследуем с помощью глубоководных эхолотов. Да, открыта находящаяся под водой целая горная страна, размерами не меньше Кавказского хребта, и теперь будет исправлена ошибка прежних картографов. Банка с наименьшей глубиной 218 метров теперь на географических картах, изданных в любой стране мира, именуется в честь нашего судна – банка Обь, а соседняя, с чуть большей глубиной – банка Лена.
Безрадостны редкие встречи с землей в океане. За весь длительный переход от африканского берега до ледяного материка у нас было только две встречи – с островами Принс-Эдуард и с островом Хёрд. Острова эти образованы вспучиванием морского дна при вулканических процессах. Когда-то там селились стада котиков, но эти беззащитные и доверчивые морские животные давным-давно истреблены безжалостными зверобоями. Теперь они известны единственно тем, что на них гнездятся птицы антарктических широт – альбатросы и пингвины. Впрочем, судить об этом я мог только по описанию островов в лоции, так как наблюдал за ними лишь на экране радиолокаторов. Ни нам ничего не было надо от этих островов, ни им от нас. Почему-то именно здесь кошки скребут по сердцу, приходят мысли совсем о другой земле, оставленной там, в далеких широтах. Вспоминаются веселые огни вечерних городов, родные и милые люди, погруженные в свои обычные житейские хлопоты, которые думают о нас, заброшенных в мрачную пустыню океана. Должно быть, эти невеселые мысли приходят в голову потому, что прошла лишь половина нашего плавания, что еще столько осталось до родных причалов. Морякам, в общем-то, хорошо известно это явление – наступление пика психологической усталости. здесь важно не дать себе распуститься, подавить беспричинно возникающее чувство неприязни к своим соплавателям, отыскать в серой повседневности буден что-то свежее, необычное.
Для меня такой отдушиной неожиданно стала работа над дипломом. Она была связана не только с выполнением многочисленных астрономических наблюдений, но и в сопоставлении методов их обработки по различным таблицам. все вычисления приходилось выполнять, так сказать, «вручную», а тут, на «Оби», я обнаружил в одной из лабораторий чудо техники того времени – электромеханические вычислительные машины немецкой фирмы «Рейнметалл». Надо было понимать мое радостное возбуждение, когда я нажимал на клавиши этой машины, вводя данные, а она с веселым грохотом пережевывала их и выдавала результаты с количеством значащих цифр, далеко превосходящим практические потребности!
