|  Я – сэнсей
Дальрыбвтуз (1)
Дальрыбвтуз – это Дальневосточный технической институт рыбной промышленности и хозяйства, что во Владивостоке. Приступив к работе в этом институте в должности старшего преподавателя кафедры судовождения, я столкнулся с вопросом, на который сам себе должен был ответить: чем преподавание специальных дисциплин в высшем учебном заведении отличается от преподавания тех же дисциплин в среднем специальном учебном заведении? Ссылка на разницу в общенаучной подготовке не убеждала: дисциплины, которые я вел – навигация, мореходная астрономия, девиация магнитного компаса – опирались на знание математики и теоретической механики в объеме, изучаемом и в техникуме, и в вузе. Программы этих дисциплин практически совпадали как для одной, так и для другой формы подготовки. Мои коллеги, преподаватели вуза, снисходительно относились к системе обучения в средней мореходке – чему, дескать, там могут научить, упрощают всё до полного примитива, – но я-то знал, что это не так, особенно при подготовке на базе общего среднего образования. А упрощенчества хватало и в вузе, – но это предмет особого разговора.
Другим существенным обстоятельством, заставляющим еще и еще раз ставить перед собой все тот же вопрос, было то, что подготовка как техников, так и инженеров-судоводителей осуществлялась для работы на одних тех же должностях с перспективой служебного роста от четвертого или третьего помощника капитана до капитана (на крупных добывающих и обрабатывающих судах флота рыбной промышленности – капитана-директора). Перемещение на более высокую должность связывалось не столько с наличием высшего образования, сколько с соответствием этой должности так называемого «рабочего диплома» кандидата на эту должность. «Рабочий диплом» – это нечто вроде водительских прав на автотранспорте; они одни и те же и для доктора каких-нибудь автомобильных наук, и для шоферюги, кое-как закончившего краткосрочные курсы. Во времена, о которых идет речь, предусматривалось существование следующих судоводительских званий и соответствующих им «рабочих дипломов» (от низшего к высшему): штурман малого плавания; капитан малого плавания; штурман дальнего плавания; капитан дальнего плавания. Кроме того, отдельные звания существовали и для комсостава судов малого тоннажа. Получение каждого последующего диплома, дающего право занимать более высокую должность, связывалось с приобретением установленного плавательного ценза при работе на определенных должностях. Такая система, в общем-то, нивелировала роль среднего и высшего образования, выдвигая на первое место роль приобретенного опыта практической работы, что, конечно, немаловажно для обеспечения безопасности мореплавания.
Постепенно я пришел к убеждению, что специфика высшего профессионального образования в идеале заключается в том, что новые знания, как зерна, ложатся на лучше удобренное поле, что обучаемые, осваивая специальные дисциплины на базе дисциплин общенаучных и общетехнических, приобретают более широкий профессиональный кругозор, который позволяет не только успешно решать возникающие в практической деятельности задачи, но и самостоятельно ставить задачи. Высшее профессиональное образование призвано обеспечивать более высокую адаптивность, умение перестраиваться применительно к изменяющимся условиям.
*
Я был самым молодым и мобильным преподавателем не только на кафедре, но и на всем мореходном факультете, и поэтому на меня как-то сами собой свалились многочисленные общественные нагрузки, даже не сопряженные с каким-то формальным статусом. Энтузиазма у ребят – студентов нашего факультета – было хоть отбавляй, требовалось только внести организационное начало в их, в буквальном смысле слова, самодеятельность.
Близилось первенство города по шлюпочным гонкам, а нашему институту, кроме как мальчишек-мореходов, выставлять на соревнования было некого. Пришлось мне вспомнить свои умения, приобретенные в недавние курсантские годы, и я оказался в роли тренера команды. В Спортивной гавани на Амурском заливе я после занятий два или три раза выходил с группой добровольцев на шестивесельном яле, подавал непривычные для уха новичков команды: «Вёсла!», «Вёсла на воду!», «Навались!». И ребятки наваливались, и шлюпка, казалось, лебедем неслась по глади залива.
На соревнованиях наша команда уверенно заняла последнее место. Куда нам было тягаться с мастерами спорта из высшей мореходки, натренированными гребцами мореходной школы или мускулистыми сверхсрочниками команды Краснознаменного Тихоокеанского флота. Мы утешали себя девизом олимпийцев: «Главное – не побеждать, главное – участвовать…»
Столь же непроизвольно я оказался в роли куратора факультетской художественной самодеятельности: прослушивал исполнителей, руководил составлением программы. Кто-то из студентов, отслуживших армию, читал стихи Андрея Вознесенского; наличествовала неизменная матросская пляска, Валерий Иванов, обладатель красивого баритона, пел под аплодисменты публики:
«Лечу я на небо седьмое,
Где ты меня ждешь на седьмом этаже…»
Но вершиной всего был хор. На мореходном факультете девушек не было, и хор самозабвенно оравших юношей звучал мужественно и мощно.
После концерта, завершающего смотр художественной самодеятельности, члены жюри и руководители факультетов собрались в кабинете ректора, Вендимиана Николаевича Войниканис-Мирского. Профессор Мирский был глубоко интеллигентным человеком и считался ценителем музыки и поэзии. Он знал наизусть все сонеты Шекспира, но в особенности любил читать Апухтина:
«Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх,
И можете держать себя свободно…»
В.Н. Войниканис-Мирский
Когда речь зашла о присуждении первого места, мнение жюри было единодушно: конечно, хору мореходного факультета. Мне даже стало жаль Люду Сухину, ответственную за самодеятельность технологического факультета, на глазах которой навертывались слезки, а губы сложились бантиком. Последнее слово было за Вендимианом Николаевичем. В установившейся тишине он произнес раздумчиво: «Насколько я понимаю, обычно в хоре одни поют первым голосом, другие – вторым голосом. Но они же все поют диким голосом!»
Так рухнули наши надежды на призовое место.
*
Я, как и все мои коллеги – преподаватели профессиональных дисциплин, никогда не изучал педагогику. К тайнам педагогической науки все мы приходили, так сказать, опытным путем, в основном – методом проб и ошибок. Одним из приемов этого метода было подражание – осознанное ли, интуитивное ли – нашим собственным преподавателям. Я, преподаватель мореходной астрономии, безусловно, равнялся на своего преподавателя, Василия Фомича Дьяконова. Я долгие годы даже хранил конспект его лекций, и на первых порах частенько заглядывал в него. Привычка ставить дату в начале каждой записи помогла мне спланировать материал, отводя на каждую тему столько времени, сколько на нее затрачивал Василий Фомич. Получалось, в общем-то, вполне удовлетворительно.
Что же касается манеры чтения лекций, то тут приходилось труднее: я, худенький молодой «легковес», мало походил на солидного и бровастого доцента Дьяконова, тогда – декана соседнего гидрографического факультета. Основная черта, которая отличала Василия Фомича как лектора – его сосредоточенность на излагаемом материале. Я не помню, чтобы он во время лекции хоть сколько-нибудь отвлекался от темы или пытался романтизировать изложение. В отличие от него, преподаватель физики доцент Маньков даже такое сугубо далекое от всякой лирики явление, как реверберация, иллюстрировал стихами Надсона:
«…Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает…».
Мореходная астрономия – наука в высшей степени математизированная, и Василий Фомич безотрывно исписывал формулами классную доску сверху донизу, сопровождая записи лишь лаконичными пояснениями. Его изложение само по себе воспринималось как творческий процесс, захватывало движение мысли, подводившее слушателей к намеченной лектором цели. Помню один-два случая, когда Василий Фомич ошибался в выводах и сам с удивлением глядел на получившийся неожиданный результат. Он отходил от доски, с видимым огорчением разглядывал собственные выкладки и, найдя ошибку, предлагал зачеркнуть написанное ранее и последовательно повторял вывод с начала. Никто не попрекнул преподавателя за ошибку: ведь мы проделывали выкладки вместе с ним и, следовательно, были так же виноваты в невнимательности.
Мореходная астрономия как учебная дисциплина, равно как и девиация магнитного компаса, построена на цепочке логических последовательностей, в которой каждое последующее утверждение вытекает из предыдущих. Например, тема «Характер изменения высоты и азимута светила в видимом суточном движении» базируется на рассмотренных ранее темах «Основные формулы сферической тригонометрии», «Небесная сфера и сферические координаты светил», «Параллактический треугольник светила» и «Видимое суточное движение светил». Не усвоив эти темы, а также не владея дифференциальным исчислением, невозможно дать обоснование количественным характеристикам, получению и анализу которых и посвящена рассматриваемая тема. Пожалуй, именно при изложении данной темы я столкнулся с явлением, заключающемся в том, что аудитория всякий раз делилась на две части. Одни слушатели не испытывали никаких ощутимых затруднений и без особых сложностей получали необходимый результат. Маленькую подсказку на экзамене они подхватывали на лету, и беседовать с такими студентами было совершенным удовольствием. Для других выполнение соответствующих доказательств было совершенно непреодолимым, и эта тема представляла для них даже физические мучения. На экзамене студенты, вытащившие билет с этим вопросом, краснели, бледнели, их дыхание учащалось, способность реагировать на внешние раздражители совершенно исчезала: даже простейший вопрос, вроде «Как ваша фамилия?», приводил в замешательство, а наводящая подсказка губила окончательно.
Прежде чем я прочитал в книжках по педагогической психологии, я интуитивно догадался, что дело вовсе не в прилежании конкретного студента, а в общих законах восприятия, в соответствии с которыми человеческое сознание использует два механизма мышления. Один из них – логическое мышление – обеспечивает работу с цепочками символов, с алгебраическими формулами и понятиями, словесными абстракциями; средством решения задач являются логические рассуждения. Логическое мышление обеспечивает научное, количественное решение поставленных задач и анализ полученных результатов. Другой механизм – образное мышление, предполагающее зрительное представление ситуации и оперирование образами составляющих ее частей без выполнения реальных практических действий с ними. Образное мышление дает нерасчлененную оценку отдельного участка действительности, его целостную картину. Оно связано с развитием таких качеств, как интуиция, профессиональное «чутье».
Психологи доказали, что физиологически логическое мышление связано с левым полушарием человеческого мозга, а образное мышление – с правым полушарием, и что все люди делятся на три группы: с преобладающим «левополушарным» мышлением, с преобладающим «правополушарным» и со смешанным мышлением. Это разделение генетически предопределено, и, не отрицая возможности развития мышления иного типа, чем присущего индивидууму от рождения, преподаватель должен искать способы изложения учебного материала, рассчитанные на оптимальное восприятие учащимися как с одним, так и с другим типом мышления.
*
Видные авторитеты неоднократно ссылались на роль образного мышления в решении сложных инженерных и научных задач. В качестве примера можно привести отрывки из воспоминаний академика Алексея Николаевича Крылова о замечательном корабельном инженере Петре Анкидиновиче Титове:
«Верность его глаза была поразительная. Назначая, например, размеры отдельных частей якорного или буксирного устройства, или шлюпбалок, или подкреплений под орудия, он никогда не заглядывал ни в какие справочники, стоявшие на полке в его кабинете, и, само собой, не делал, да и не умел делать никаких расчетов». Предпринимаемая проверка расчетами назначенных Титовым размеров, каждый раз убеждала, «что это – напрасный труд, – расчет лишь подтверждал то, что Титов назначил на глаз».
А вот слова Альберта Эйнштейна, который, безусловно, считается обладателем в наивысшей степени совершенного логического мышления:
«Подлинной ценностью является, в сущности, только интуиция. Для меня не подлежит сомнению, что наше мышление протекает, в основном, минуя символы (слова) и к тому же бессознательно».
Пусть не покажется нескромным рядом со ссылками на крупнейшие авторитеты упоминание о казусе, который когда-то произошел со мною самим.
Один из разделов моей кандидатской диссертации был посвящен вопросам вычисления девиации магнитного компаса по ее наблюдениям на отдельных курсах. После моего предварительного сообщения на заседании кафедры Владимир Васильевич Григорьев, понимающий толк в рассматриваемой тематике, задал вопрос: «А можно ли при определении девиации на заданных равноотстоящих курсах вычислить девиацию для того курса, наблюдения на котором по каким-либо причинам были пропущены?» Мне не пришлось надолго задумываться. «Да, – ответил я, – можно, но это связано с довольно громоздкими вычислениями». На этом бы всё и закончилось, но мысль о поставленной задаче не оставляла меня. Уже поздно вечером, когда я лег было спать, я вдруг отчетливо увидел искомый результат – решение оказалось чрезвычайно простым! То есть я осознал именно результат, а само решение еще предстояло выполнить. Доказательство – сложные математические выкладки – я выполнил уже с утра, на свежую голову. Результат оказался именно таким, каким я его интуитивно осознал. К обеду я уже пришел к Григорьеву показать ему на примерах полученный метод, который затем составил содержание моей первой опубликованной научной работы.
*
Мне довелось работать под началом шести руководителей вузов – шести ректоров, каждый из которых оставил в моей памяти особенные, только ему присущие черты.
Первым был уже упомянутый мною Вендимиан Николаевич Войниканис-Мирский. Говаривали, что его уговорили занять должность ректора, пообещав обеспечить присвоение ученого звания профессора. Вендимиан Николаевич, несомненно, выдающийся специалист в области промышленного рыболовства, тяготился ректорскими обязанностями, и нередко в рабочее время его можно было найти не в его кабинете, а в уединенной лаборатории за игрой в шахматы со своим коллегой по науке, доцентом Владимиром Севастьяновичем Калиновским. Войниканис-Мирский руководил Дальрыбтузом недолго и скоро вернулся в Астрахань, передав ректорскую должность своему проректору по учебной работе Виктору Петровичу Олейнику.
Виктор Петрович был всегда одет, что называется, с иголочки, и его невысокая, ладная фигура была как влита в модный костюм. Ранняя седина аккуратной прически не просто украшала его голову, но придавала ей некую значительность, и даже вздернутый кончик носа не портил впечатления. В 28 лет, после  окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации, он стал начальником кафедры судовождения Владивостокской высшей мореходки. Спустя лет семь был назначен проректором Дальрыбвтуза, где в это время открывались судоводительская и судомеханическая специальности, с целью обеспечить их становление, а через три года он уже стал ректором и оставался им более двадцати лет.
В.П. Олейник
Олейнику я обязан и своей работой в Дальрыбвтузе, и довольно быстрым получением квартиры от института. Он создал мне благоприятный режим для работы над диссертацией: не перегружал учебной нагрузкой, давал командировки в Ленинград, где я учился в заочной аспирантуре, предоставлял возможность подработать летом – не только за счет отпуска, но и прихватывая учебное время. Ректор назначил меня секретарем ученого совета института, что давало небольшой приработок, обеспечил избрание (в сущности – назначение) заведующим кафедрой судовождения сразу же после защиты кандидатской диссертации, не дожидаясь утверждения ее результатов в Высшей аттестационной комиссии. Я не встречал от него отказа ни в приобретении оборудования для кафедры, ни в выделении штатных преподавательских должностей, в то время как другие кафедры содержались на голодном пайке.
Не скажу, что я был благодарным молодым человеком. Я далеко не всегда отступал в возникших по вине опекаемых им лиц конфликтных ситуациях. Не на высоте я оказался и в ситуации, когда благодаря его настояниям мне была предоставлена промышленностью возможность начать хоздоговорную работу, а я, не потрудившись разобраться в необходимых формальностях, это дело завалил. При случае я мог щегольнуть неуместным остроумием, то есть, в сущности, нахамить. Жаль, что благоразумие приходит к нам подчас слишком поздно.
Олейник мог принимать нестандартные решения, не очень, по-видимому, считаясь с буквой тех или иных нормативных актов. Так, в конце 60-х годов в институте было организовано обучение по ускоренной вечерне-заочной системе для руководителей, имеющих среднее специальное образование, – в основном, капитанов рыбопромыслового флота. До позднего вечера в институтских аудиториях шли занятия с немолодыми слушателями, приходившими на занятия после трудного рабочего дня. Большинство «ускоренников» проявляло усердие в занятиях. Некоторые из них, вопреки всем правилам, прошли курс обучения, рассчитанный на три с половиной года, едва ли не за одну зиму…
Учеба до предела усложняла и без того напряженную жизнь «ускоренников». В том году опустели водохранилища, из которых снабжался Владивосток, и вода подавалась к водоразборным колонкам в подвалах жилых домов только на несколько часов в сутки. И после занятий, уже около двенадцати часов ночи, «студенты» отправлялись по домам – таскать из подвалов ведра с водой на свой этаж. Впрочем, и я тоже, вернувшись после занятий около полуночи, отправлялся с ведрами в подвал своего дома.
Эта полузаконная ускоренная подготовка подорвала стереотип мышления, утверждавший, что капитанам рыбопромыслового флота высшее образование необязательно. Теперь любой капитан мог сказать своему помощнику – выпускнику средней мореходки: иди, учись, я вот выучился, несмотря на все сложности, теперь твоя очередь.
Мне кажется, что Виктору Петровичу была свойственна некоторая внутренняя раздвоенность. С одной стороны, он воспринимался как удачливый руководитель, человек высококультурный, даже некоторым образом светский. С другой стороны, в нем глубоко сидели черты курсанта первого послевоенного набора в мореходку, черты бесшабашной моряцкой вольницы, которые плохо сочетались с внешними атрибутами интеллигентности.
Однажды я приехал к нему в санаторий вместе с энергичной дамой – начальником научно-исследовательского сектора. Ей, как и мне, требовалось срочно подписать какие-то бумаги. Конечно, в номер к ректору она не пошла, а ждала меня в садике на скамеечке. Виктор Петрович встретил меня в необычном виде – в плавках, с бутылкой какого-то болгарского вина. В курортном виде ректора не было ничего необычного или компрометирующего его, но, признаться, меня шокировал его молодецкий рассказ соседу по комнате, как он закадрил какую-то отдыхающую – подумать только! – кандидата наук. Передо мною был лихой курсант из послевоенной «бурсы»...
Постепенно между мною и ректором начала возникать некая отчужденность. Что было тому причиной – трудно сказать. То ли то, что он покрывал своего родственника – сотрудника нашей кафедры, прогульщика и бездельника, игравшего роль его личного адъютанта – исполнителя щекотливых поручений. То ли то, что его тайной слабостью стала склонность к спиртному. На этой почве он сходился с одиозными личностями, для которых постоянное пьянство была образом жизни, – например, с преподавателем – физиком, допившимся до того, что он во время лекции упал с кафедры и самостоятельно не мог подняться. Он мог без всякого предупреждения не явиться на свою лекцию, и хорошо, если в это время на месте оказывался безотказный Михаил Михайлович, который шел в аудиторию и, посмотрев по конспектам студентов, на чем Олейник остановился, продолжал тему. Мне не могло понравиться, что на вступительных экзаменах он вскрыл пакеты с темами сочинений и назначил тему, которую следовало объявить: ясно было, что кто-то из поступающих нуждался в его покровительстве. При всем при том ни по работе, ни в личном плане у него не было ко мне никаких претензий, пока…
*
В математической подготовке студентов судоводительской специальности, предшествующей изучению специальных дисциплин, все явственнее стали ощущаться пробелы. Изучение научных дисциплин, составляющих основу профессиональной подготовки судоводителей, – навигации, мореходной астрономии, теории корабля, теории гироскопических приборов – базируется на знании определенных разделов математики, разработанных трудами великих математиков Леонарда Эйлера, Карла Фридриха Гаусса, Фридриха Вильгельма Бесселя. Великолепными популяризаторами математических знаний показали себя выдающиеся моряки-ученые Иван Петрович Колонг, Алексей Николаевич Крылов, Николай Александрович Сакеллари, Николай Николаевич Матусевич, Артемий Павлович Ющенко. Несмотря на это, в морских учебных заведениях то ярко вспыхивал, то вяло тлел конфликт между преподавателями высшей математики и преподавателями судовождения. Математики неукоснительно следовали стандартным программам, а когда им не хватало времени на освоение программы в полном объеме, то за бортом оказывались, как правило, разделы, по их мнению, второстепенные, а в действительности как раз те, без которых качественное изучение специальных дисциплин было невозможно. Тем более игнорировались специальные разделы математики, которые отсутствуют в обычных программах для технических вузов, но без которых нельзя подойти ни к ряду задач навигации, ни мореходной астрономии. Камнем преткновения стал вопрос о резервах времени, необходимого для изучения этих разделов. Даже когда математики, скрепя сердце, включали эти вопросы в свои программы, «на выходе» мы получали очень низкий уровень их освоения студентами. Сфера применения этих разделов была совершенно незнакома преподавателям математики, и углублять свои познания они вовсе не были предрасположены.
Так родилась идея спецкурса «Математическая обработка результатов наблюдений». Его программа была одновременно со мною была разработана В.И. Ермаковым, доцентом Мурманской высшей мореходки, и после взаимного согласования утверждена Центральным учебно-методическим кабинетом. В основу программы легло содержание вышедшего недавно учебного пособия «Математическая обработка задач судовождения», написанного профессором Николаем Юльевичем Рыбалтовским.
Программа программой, но никаких часов на этот спецкурс в учебном плане не было, и пришлось исхитряться, чтобы куда-то его «втиснуть». Зато уж мы получили возможность последовательно проводить свои идеи. Мы заставляли курсантов зазубривать наизусть основные формулы сферической тригонометрии, потому что без этого было невозможно понимать задачи мореходной астрономии. Мы посвящали их в тайны таблиц логарифмов тригонометрических функций – основного в те годы вычислительного средства, заостряя внимание на условии допустимости линейной интерполяции при пользовании таблицами. Мы мучили учащихся составлением систем так называемых нормальных уравнений для нахождения вероятнейших значений искомых величин по способу наименьших квадратов и обучали их различным способам решений этих систем. Мы преподносили приспособленные к практике определения местоположения судна приемы построения эллипса погрешностей. А сколько стараний – и не напрасно – было уделено понятиям о приближенных числах, способам их записи и приемам работы с ними!
С большим усердием и удовольствием разрабатывая спецкурс, я вскоре убедился, что пособие Н.Ю. Рыбалтовского не дает ответа на некоторые возникающие в практике судовождения вопросы, в особенности связанные с приложениями теории вероятностей и математической статистики. В решение этих вопросов и связанную с ними бурную дискуссию я невольно оказался втянутым.
*
Подступы к кандидатской диссертации давались трудно. Найденные решения нескольких частных задач, каждая из которых представляла собой определенный научный интерес, не укладывались в единую тематику и, следовательно, не могли быть предметом диссертации.
Одной из таких задач был способ Керрика, названный по имени мало кому известного американского ученого. Не думаю, что сам Керрик придавал своему способу значение большее, чем изящной математической безделушке. Однако статья с изложением этого способа попалась на глаза капитану 1 ранга Прокопию Прокопьевичу Скородумову. Он включил способ Керрика, который привлек его простотой математических выкладок, в свою «Мореходную астрономию» – один из томов фундаментального официального руководства «Курс кораблевождения» . Я занимался как раз тем математическим аппаратом, который использовал Керрик, и мне удалось установить неприемлемость этого способа для практического применения. Статью с изложением своих выводов я направил в «Записки по гидрографии» – издающийся уже много лет авторитетный сборник, публикующий, в частности, материалы, посвященные методике кораблевождения. В ответ я получил пространное письмо того же самого Прокопия Прокопьевича, в котором он отнюдь не отвергал мои выводы, но, отстаивая свою точку зрения, «подправлял» способ Керрика собственными чрезвычайно громоздкими вычислениями, сводившими на нет его кажущиеся достоинства. Новый обмен письмами не поколебал возражений Скородумова против публикации моей статьи, равно как и моей уверенности в собственной правоте.
Спор наш разрешился просто. Будучи в командировке в Ленинграде, я обратился непосредственно к главному редактору «Записок по гидрографии», контр-адмиралу в отставке Якову Яковлевичу Лапушкину. Адмирал оказался очень симпатичным, скромным и стройным человеком, по виду даже моложавым. Он организовал мою встречу со Скородумовым, и единственное условие, которое мне поставил Прокопий Прокопьевич – убрать «шпильку» в адрес «Курса кораблевождения», на что я с облегчением согласился: она не имела принципиального значения.
Прощаясь с Яковом Яковлевичем, я пригласил его приехать к нам, во Владивосток. Адмирал грустно улыбнулся: «Спасибо, я уже побывал на Дальнем Востоке – пять лет тачку катал в Советской Гавани». Я догадался, что он имел в виду годы своего пребывания в Гулаге, куда он, начальник Гидрографического управления Военно-морского флота, был отправлен по нелепому обвинению во вредительстве и космополитизме…
*
Найти стержень в моих исканиях диссертационной тематики помогла скромная статья, опубликованная в тех же «Записках по гидрографии» еще за 1947 год. Именно в ней был назван математический аппарат, который я интуитивно нащупывал в своих поисках и который впоследствии дал название диссертации – «Тригонометрическое интерполирование в задачах мореходной астрономии и девиации магнитного компаса». Эта тематика, прямо или косвенно, связывала разнородные по своей физической сущности задачи, оригинальные либо по самой постановке, либо по полученным результатам. После моего предварительного сообщения на кафедре судовождения Ленинградского высшего инженерного морского училища мой научный руководитель Валентин Петрович Кожухов порекомендовал мне обратить внимание на одну недавно защищенную диссертацию, которая, по его мнению, касалась некоторых вопросов, связанных с моей тематикой. Времени до отъезда у меня было в обрез, поэтому я торопливо законспектировал основные положения этой диссертации, не особенно вдумываясь в содержание. Разбираться в своих записях я стал позже, сначала во Владивостоке, а потом в Петропавловске-Камчатском, куда время двухмесячного преподавательского отпуска я отправился подработать на зашедшем в порт траулере.
Манера изложения автора диссертации была довольно своеобразной. Многочисленные формулы были приведены в ней без обоснования, и поэтому пришлось потратить довольно много времени и усилий, чтобы убедиться в их справедливости. Мне показалось тогда, что эти выражения выведены не автором диссертации, а его соавтором по одной брошюрке, талантливым и плодовитым исследователем Владимиром Тимофеевичем Кондрашихиным, преподавателем из Одессы. Несколько лет назад я присутствовал на защите кандидатской диссертации Кондрашихина, во многом ломавшей устоявшиеся стереотипы в судовождении, и если бы его решительно не поддержал профессор Ющенко, соискателю ученой степени пришлось бы туго.
Автор изучаемой мною диссертации исследовал способ определения места судна по высотам трех светил – классический способ мореходной астрономии, изученный, казалось бы, до последней запятой. Все специалисты, сколько их ни есть, сходились в том, что эта задача имеет два решения – в зависимости от комплекса условий, при которых выполнялись наблюдения. Для одного комплекса решений результат один, для другого – другой. Правда, для оценки самого комплекса условий, а, следовательно, и для выбора метода решения задачи, подавляющим большинством специалистов предлагались весьма субъективные и, в сущности, произвольные критерии. Автор рассматриваемой диссертации предпринимал попытку предложить объективный критерий и, таким образом, обосновать выбор того или иного способа решения задачи. Он – пожалуй, впервые – показал взаимосвязь методов, но, сказав «а», не отважился – или не смог – сказать «б».
Чуть отвлекаясь, позволю себе сказать несколько слов о роли случайностей в научных поисках. Упомянутая выше статья в «Записках по гидрографии» за 1947 год, давно забытая специалистами, была найдена мною случайно, а если бы не она, мои поиски, по меньшей мере, намного бы задержались. То же самое и в рассматриваемом вопросе. Во время затянувшейся стоянки в Петропавловске-Камчатском я случайно зашел в книжный магазин и обнаружил там изданную крохотным тиражом книжечку моих учителей, Михаила Ивановича Гаврюка и Михаила Михайловича Лескова. Несколько строк, написанных Михаилом Михайловичем, убедили меня в моей правоте относительно влияния комплекса условий на решение рассматриваемой задачи. Остальное, как говорится, было делом техники.
К продолжению
| |
