Проза Владимира Вейхмана
Главная | Регистрация | Вход
Пятница, 29.03.2024, 08:46
Меню сайта
!
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Море Бобровое

Глава 11 (окончание)

Но гораздо большее беспокойство вызвало не падение нравов в возглавляемой Барановым «пьяной республике», а бедственное положение с простейшими средствами существования, в которых нуждались аборигены и насчитывавшее 470 человек русское население. Людей донимали голод и цинга.

Особенно острая нужда была в хлебе – он здесь не вызревал, а хлеба из завезенного зерна приходилось едва по фунту в неделю на человека. Продуктов собственного огородничества и скотоводства не хватало: сказывался недостаток рабочих рук, да и бесконечные стычки с индейцами не способствовали ведению регулярных сельскохозяйственных работ. Рыба, на которую возлагались надежды, не оправдывала их: нехватка соли не позволяла сохранять добытое. В магазинах Российско-Американской компании продукты – мука, масло, крупы – были некачественные, попортившиеся в ходе многомесячной морской перевозки, да и те отпускались по бешеным ценам. Тендер «Елизавета», отправившийся из Охотска с провизией на целый год, так и не дошел по назначению. Недоставало даже изобретенного барановым средства от цинги – пива, сваренного из еловых шишек. Люди ели ворон, каракатиц, ракушки, даже древесную кору. Шел еще только октябрь месяц, а впереди предстояла долгая зима, и как в ней выжить – даже мудрый Баранов придумать не мог.

Когда Резанову сообщили, что в водах архипелага Александра появилось торговое судно «Юнона» под флагом Соединенных Американских Штатов, он понял, что настал его звездный час. Да, это он, камергер Резанов, сухопутный человек, с которым с таким презрительным пренебрежением обращались зазнавшиеся марсофлотцы, призван спасти от голодной смерти население Русской Америки и само существование компании. Он встретился с Джоном де Вульфом, шкипером «Юноны», принадлежавшей, как оказалось, Бостонской судоходной компании, и узнал, что на борту его судна находится двести тонн грузов, в том числе продовольствие. Несговорчивый шкипер не согласился продать одно лишь продовольствие, поставив условие: «Всё или ничего». Умел американец торговаться. А такое условие не так уж противоречило еще глубоко затаенным замыслам главы неудавшегося посольства в Японию. «Юнона» была ладным трехмачтовым судном, с хорошим парусным вооружением, с прочным корпусом, обшитым медью. Такое судно могло стать головным в экспедиции, которую неплохо было бы предпринять, чтобы наказать несговорчивых японцев, разгромив их незаконные поселения на Сахалине или на Южных Курилах. А вторым судном этой экспедиции мог бы стать тендер, достраивающийся тут, на верфи Новоархангельска. Нарушая традиции, издавна сложившиеся у купцов – промышленников – называть свои суда именами небесных покровителей – святых, Резанов придумал для тендера необычное гордое имя – «Авось». Все считают, что Резанов – сухарь, педант, все наперед рассчитывающий, а он готов безоглядно бросить вызов фортуне – авось!

Вульф заломил немалую цену, и пришлось отдать всю имевшуюся наличность: российские ассигнации и американские доллары, но этого все равно не хватило. Вульф согласился часть суммы получить мехами, а еще взял компанейский бот «Ермак». Зато «Юнона» перешла в собственность компании вместе с грузом, шкипером и половиной экипажа.

остатков жизненных продуктов, находившихся на борту «Юноны», достало не надолго. Хлеб был там, на юге, в испанских владениях, в солнечной Калифорнии, однако ведомо было, что испанские власти наложили официальный запрет на торговлю с иностранцами. «Авось!» – мысленно повторял Резанов понравившееся словечко. Авось удастся контрабандой обменять драгоценные меха морского бобра на продукты. Авось до правителей испанских владений не дошли вести из далекой Европы о том, то ли воюет Россией с Францией, союзницей которой была испания, то ли нет. Авось не встретят «Юнону» пальбой пушки испанской крепостцы святого Франциска, которые, известно было, выставлены на неприступном островке Алкатраз.

Резанов сообщает министру коммерции графу Румянцеву: «Вам довольно уже известно о гибельном положении, в каковом нашел я Российско-американские области; известно о голоде, который мы терпели всю зиму при всем при том, что еще мало-мальски поддержала людей купленная "Юноною” провизия: сведомы и о болезнях и столь же о решимости, с которою принужденным нашелся я предпринять путешествие в Новую Калифорнию, пустясь с неопытными и цынготными людьми в море на риск с тем, чтоб им спасти область или погибнуть.

Вышед февраля 25 (1806 года – В.В.) на купленном мною у бостонцев судне "Юнона” в путь мой, в скором времени начал экипаж мой валиться. Скорбут обессилил людей, и едва уже половина могла управлять парусами...»

Из-за крепких ветров «Юнона» больше месяца была в пути и лишь в конце марта, с обессилевшей и измученной цингой командой, она вошла, наконец, в просторный залив у берега Калифорнии.

Вскоре Резанов встретился с комендантом крепости Сан-Франциско де Хосе Дарио Аргуэльо и прибывшим из столицы испанских владений – Монтерея губернатором Калифорнии доном Арильяго. Встречен камергер был с присущим истинным испанцам политесом, преподнесенные им подарки приняты с преувеличенным даже, пожалуй, восхищением, но что до дела – начинались ничего не сулившие вежливости и отсылки к королю испанскому, до которого было так же далеко, как до русского императора. А что касается католических миссий, которые имеют в изобилии хлеб, мясо, овощи, фрукты, то тут уж нужно было получать разрешение у святейшего Римского престола.

На бал, данный комендантом в его честь, Резанов явился в камергерском мундире, при шпаге и орденах. Он был встречен восхищенным аханьем сан-францисских дам и, конечно, не мог не заметить почти не скрываемого изумления дочери коменданта, миленькой, но своевольной девочки неполных пятнадцати лет, носившей звучное имя - Мария де ла Консепсьон Марцела Аргуэльо. Впрочем, едва будучи представлен ей, Николай Петрович получил разрешение называть ее попросту, по-домашнему, – Кончитой. Судя по матери, донне Марии Игнасии Морага де Аргуэльо, Кончита, и повзрослев, останется красавицей.

Сорокадвухлетний кавалер, глядя в огромные, иссиня-черные, как сливы, глаза, без труда читал в них мысли ее обладательницы – даже те, которые она самой себе не могла поверить. Этот роскошный и еще не старый вельможа из таинственной далекой страны казался сказочным принцем, неведомым образом попавшим в скучную, первобытную провинциальность колониального захолустья. Он был гостем из иного мира, в котором полы сияют паркетом, а не прикрыты соломой с простодушием бедности, в котором золотом горят канделябры, а не чадат сальные свечи, в котором утонченные аристократы, что ни день, дают балы на тысячи персон, а не возятся с необузданными лошадьми и неповоротливыми быками.

А что думал и чувствовал Резанов? Нет, он не назвал бы возникшее в нем чувство любовью – это скорее была жалость, жалость к самому себе, волей нелепой судьбы лишенному ласки тихой, безропотной Анны. Девочка – да, девочка была приятна, но он осознавал, что она приятна ему, как приятно пожившему человеку всякое юное, лишь начинающее расцветать существо. «…А если…» – сознание уже начало механически просчитывать варианты, которые стремительно возникали один за другим, когда он ощущал на себе  восхищенный, обжигающий взгляд. Конечно, надежда на успех была сомнительна, но терять-то, в сущности, нечего, а цена выигрыша – большая, может быть, даже больше, чем можно себе представить. «А, была, не была!..»

Предоставим слово самому Резанову, который очень откровенно и точно описал произошедшее в письме к графу Румянцеву:

«Здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных приключений моих. Видя положение мое неулучшающееся, ожидая со дня на день больших неприятностей и на собственных людей не малой надежды не имея, решился я на серьезный тон переменить мои вежливости.

Ежедневно куртизуя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ее, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцатилетнем возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ее неприятною. Всегда шуткою отзывалась она об ней. "Прекрасная земля, теплый климат. Хлеба и скота много, и больше ничего”. Я представил  Россию посуровее и при том во всем изобильной, она готова была жить в нем, и, наконец, нечувствительно поселил я в ней нетерпеливость услышать от меня что-либо посерьезнее до того, что лишь предложил ей руку, то и получил согласие. Предложение мое сразило воспитанных в фанатизме родителей ее. Разность религий и впереди разлука с дочерью были для них громовым ударом. Они прибегли к миссионерам, те не знали, на что решиться, возили бедную Консепсию в церковь, исповедывали ее, убеждали к отказу, но решимость ее, наконец, всех успокоила. Святые отцы оставили разрешение Римского престола и я, нежели не мог окончить женитьбой моей, то сделал на то кондиционный акт и принудил помолвить нас на то по соглашению с тем, чтоб до разрешения Папы было сие тайною. С того времени, поставя себя коменданту на вид близкого родственника, управлял я уже портом Католического Величества так, как того требовали и пользы мои, и Губернатор крайне изумился, увидев, что весьма не в пору уверял он меня в искренних расположениях дома сего и что сам он, так сказать, в гостях у меня очутился. ...Миссии наперерыв привозить начали хлеб и в таком количестве, что просил уже я остановить возку, ибо за помещением балласта, артиллерии и товарного груза не могло судно мое принять более 4500 пуд, в числе которых получил я сала и масла 470, и соли и других вещей 100 пуд».

Мукой и пшеницей, ячменем и горохом, бобами и сушеным мясом загружались трюмы «Юноны», и судно все глубже и глубже оседало в воду, пока, наконец, бывалый мореход Хвостов не сказал, что погрузку следует прекратить, потому что с большей осадкой выходить в океан уже крайне опасно.

Если первые недели пребывания в Сан-Франциско тянулись крайне медленно, то последние полетели стремительно. Резанов с удивлением обнаружил, что прошло уже шесть недель с того дня, когда он впервые увидел скалистый островок Алкатраз…

Покидая Сан-Франциско, Николай Резанов оставил юной невесте и ее отцу клятвенное обещание вернуться через два года с разрешением Ватикана – Святейшего Престола на брак католички Консепсии с ним, православным. Он уверил будущих родственников, что перед папой Римским за него будет ходатайствовать сам российский император.

Едва возвратившись в спасенный от голода Новоархангельск, Резанов стал готовиться к новой экспедиции. Вдохновленный успехом похода в Калифорнию, он считал себя вправе самостоятельно действовать в сфере большой политики – предпринять жесткие меры, способные принудить Японию к установлению торговых отношений с Россией. С этой целью он решил разорить японские поселения на Сахалине, изгнать оттуда японцев, а несколько человек взять в плен, чтобы спустя несколько месяцев вернуть их в целости и сохранности, получив в благодарность согласие на установление торговых отношений.

Императору Александру Резанов отправил оправдательное письмо: «Воля Ваша, Всемилостивейший Государь, со мною, накажите меня как преступника, что не сождав повеления приступаю я к делу; но меня еще совесть более упрекать будет ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую славе Твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению великих Вашего Императорского Величества намерений».

Мудрейший Александр Андреевич Баранов тщетно пытался отговорить Резанова от этого неуместного предприятия. Российско-Американская компания и без того переживала трудные времена, вызванные военным столкновением с тинклитами, уничтожившими укрепления на Ситке и в заливе Якутат, потерей нескольких судов, сокращением коренного населения Аляски и Алеут. Отвлечение двух недешево доставшихся компании судов и нескольких десятков человек обещает еще более усугубить сложное состояние Русской Америки.

Но у Резанова уже не было выхода. Запущенная им машина уже работала, и остановить ее у него не было ни воли, ни желания – аванс уже был дан императору, и собственная репутация поставлена на карту. Хотя, конечно, Резанов понимал, что в его намерениях не все концы сходятся с концами. Прощаясь с Барановым, склонный к сентиментальности Резанов искренне прослезился: «В правителе здешних областей тот же пример ревности и усердия, каковому некогда потомки более нас будут удивляться».

27 июля 1806 года суда отправились в экспедицию. «Юноной» командовал лейтенант Хвостов, а тендером «Авось» – недавно произведенный в лейтенанты Давыдов. Зашли на Уналашку, посетить которую давно мечтал Резанов. Правитель уналашской конторы Ларионов удостоился похвалы камергера, который щедро раздавал медали отличившимся промышленникам и аборигенам, на которых правитель указывал; кругосветное путешествие завершалось, и сохранять запас медалей было уже ни к чему. Резанов провел перепись проживавших на острове русских и алеутов, а еще приказал учредить некое подобие института благородных девиц для брошенных на произвол судьбы девушек.

Итак, от Уналашки путь лежит к острову Сахалин, в залив Анива, где Хвостов и Давыдов смогут под руководством Резанова проявить себя в сражении с незаконно поселившимися там японцами.

Но при прохождении Курильских островов Резанов неожиданно передает лейтенанту Давыдову новое решение: пусть в Аниву тендер «Авось» следует самостоятельно и там дожидается подхода «Юноны», которая сначала доставит Резанова в Охотск.

В Охотске, куда «Юнона» прибыла в конце сентября, Хвостову доставляют новую письменную инструкцию от съехавшего на берег Резанова. Лейтенант перечитывает ее и раз, и другой, и ничего не может понять.

«…оказавшийся перелом в фок мачте, противные ветра плаванию вашему препятствовавшие и самое позднее осеннее время обязывают вас теперь поспешить в Америку. Время назначенное к соединению вашему с тендером в губе "Анива” пропущено. Желаемых успехов, по окончании уже там рыбной ловли, ныне быть не может, и притом, сообразуясь со всеми обстоятельствами, нахожу лучше всего прежде предписанное оставя, следовать вам в Америку к подкреплении людьми порта Новоархангельска. Тендер "Авось” по предписанию и без того возвратиться должен. Но ежели ветры без потери времени допустят вас зайти еще в губу Анива, то старайтесь обласкать сахалинцев подарками и медалями и взглянете в каком состоянии водворение на нем японцев находится. Довольно исполнение сего сделает вам чести, а более всего возвращение ваше в Америку, существенную пользу приносящее, должно быть главным и первым предметом вашего усердия. И так, подобным наставлением снабдите вы и тендер, буде с ним встретитесь. Впрочем, в плавании вашем могущие быть непредвиденные обстоятельства соглашать вы будете с пользами компании искусство ваше и опытность конечно извлекут лучшее к достижению исполнением сего предписания. Я с моей стороны крайне жалею, что здешний порт не способен к перемене вам мачты и что стечение обстоятельств обязало меня к перемене плана».

«При чем тут перелом в фок-мачте? Разве я хоть раз намекнул господину камергеру, что это помешает мне выполнению тех задач, которые он на меня возложил? – размышлял Хвостов. – Означает ли это послание, что экспедиция наша им отменяется или не означает? И кто оной экспедицией теперь начальствует? Судя по всему – я, никакого другого истолкования дать невозможно. И что есть "лучшее к исполнению сего предписания”?»

И «Юнона» направилась в залив Анива.

А резанов уже удалялся от Охотска все дальше и дальше, помышляя о нескором прибытии в Петербург, о встрече с детьми, лица которых виделись ему во сне все более расплывчатыми, нечеткими, о докладах графу румянцеву и самому императору и о хлопотах, предстоящих для получения разрешения на брак с милой Кончитой. о распоряжениях, оставленных лейтенанту Хвостову, он думал как-то мало и невнятно, как невнятны были сами эти распоряжения. Думая о них, он повторял бонмо («Как это по-русски? Хорошее словечко?») «авось»: ведь как-нибудь да будет, и вообще по-русски – «Бог не выдаст, свинья не съест».

Путешествие по Сибири оказалось изнурительным, гораздо более тяжелым, чем представлял себе его Николай Петрович. Он чаял успеть в Петербург к новому году, но скоро понял, что планам этим не суждено сбыться. Еще в Якутске и потом в Иркутске, где круг его странствия вокруг Земли замкнулся, он в силах был откликаться на многочисленные приглашения именитых людей, а в городе, где встретился с незабвенной Анной Григорьевной, дал бал на триста человек и ужин в две тысячи рублей.

Но чувствовал себя скверно, не радовала ни суета приветствий, ни посланное навстречу известие из Томска о том, что город с нетерпением его ожидает. А он уже две недели сидит в Иркутске, честно признаваясь в письме к свояку Михаилу Матвеевичу Булдакову: «Силы мои меня оставляют. Я день ото дня хуже и слабее. Не знаю, могу ли дотащиться до вас». Резанов попрекает себя за то, что он, зрелый сорокатрехлетний мужчина, то и дело плачет по поводу и без повода, как немощный старик. Он садится за продолжение письма, понимая, что ему нужно успеть высказать что-то очень важное – может быть, самое главное в жизни:

«Не знаю, будет ли у вас принят план мой, я не щадил для него жизни. Горжусь, что ничего, кроме признательности потомства, не желаю. Патриотизм заставил меня изнурить все силы мои; я плавал по морям, как утка; страдал от холода, голода, в то же время от обиды и еще вдвое от сердечных ран моих. Славный урок! Он меня, как кремень, ко всему обил, я сделался равнодушен; и хотя жил с дикими, но признаюсь, что не погасло мое самолюбие. Я увидел, что одна счастливая жизнь моя ведет уже целые народы к счастью их, что могу на них разливать себя. Испытал, что одна строка, мною подписанная, облегчает судьбы их и доставляет мне такое удовольствие, какого никогда я себе вообразить не мог. А все это вообще говорит мне, что и я в мире не безделка, и нечувствительно возродило во мне гордость духа. Но гордость ту, чтоб в самом себе находить награды, а не от Монарха получать их.

…Остается мне пожелать только того, чтобы мой труд Монарху угоден был, верь, что мне собственно ничего не нужно. Не огорчайся, мой друг, что описывая в настоящем виде компанию, не пощадил я ни мало дурного производство ее, ты нисколько не виновен в том, но мне слишком дорого стоит труд мой, чтобы я в чем-либо закрыл истину.

Как добрый купец вникал я в торговлю вашу, я не думал быть им, но государю было угодно меня в купцы пожаловать, и я все силы употребил, чтоб в полном виде достичь звания сего. Много желал бы писать к тебе, но истинно сил нет».

Резанов отложил перо и долго-долго сидел, не шевелясь, не зная, вправе ли он даже близкому другу поведать то, что еще осталось на душе у него. Не мужчинское это дело – поверять сердечные тайны. И с ужасом осознал, что если сейчас не напишет, то больше, пожалуй, уже никогда не удастся сказать то, что сказать он обязан еще при жизни:

«P.S. Из калифорнийского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветренницей. Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора, а здесь следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Консепсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее, и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, СОХРАНИ тайну».

С обмякшими от жара и слабости руками Резанов сполз с седла и, не чувствуя боли, ударился головой о промерзлую землю. два врача, присланных губернатором, пытались его выходить, но безуспешно. 1 марта 1807 года он умер в Красноярске и там же был похоронен. На надгробном памятнике был означен никогда не принадлежавший ему чин: «Генерал-майор». Так, сразу после смерти камергера, начал твориться миф о Резанове, в котором кем он только не был: и графом, и директором Российско-Американской компании, и пылким любовником. Только ему было уже все равно.

А как же затеянная им экспедиция?

Прибыв на «Юноне» в залив Анива, Хвостов не нашел там судна своего товарища и решил действовать в одиночку. Сахалин чем-то его не привлек, и он напал на поселок, расположенный на другом берегу пролива Лаперуза – на острове Хоккайдо, принадлежность которого Японии была бесспорна. К стене дома местного старосты он прикрепил медную доску с гербом Российской империи, гласящую, что земля эта России принадлежит, и взял контрибуцию: риса шестьсот мешков и прочее, а также четырех пленных.

Оттуда Хвостов отправился на Камчатку и встретил в Петропавловской гавани потерянный им тендер «Авось». Давыдов объяснил, что он ждал, ждал, но из-за болезней в команде не дождался.

Весной следующего, 1807 года, «Юнона» и «Авось» вместе направляются для продолжения воинственных действий. Повоевали вдоволь и на острове Итуруп на Южных Курилах, и на Сахалине, и у японских островов Ребун и Рисири. Поселки погромили, захваченные суда сожгли. Взяли пленных, которых, впрочем, вскоре отпустили, высадив на шлюпку. Кому они нужны в Охотске!

Командир гарнизона разгромленной на Итурупе крепости Сяна, Тода Матадаю, солдаты которого позорно убежали в горы, как истинный самурай, сделал себе харакири.

А прибывшие в Охотск Хвостов и Давыдов за самоуправство, вызвавшее дипломатические осложнения, были посажены под арест.

Но это уже совсем другая история.

Вход на сайт
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Copyright MyCorp © 2024
    Сайт создан в системе uCoz