| Третья экспедиция Беринга (окончание)
VII
Вот и в доке побывали, и «Операцию "Ы”» посмотрели, а судно все стоит и стоит у причала… Неподалеку от нашего СРТ стоял у причала небольшой танкер «Обонянь». Третьим помощником на нем был Вася Часовитин, не так давно учившийся в мореходном училище, где я одно время работал. Вася, паренек из бедной семьи, очень старался хорошо учиться, хоть и не всегда у него это получалось. Он с неподдельным обожанием относился к своей штурманской профессии, выучив наизусть пришедший ему по душе девиз: «Штурман – это точность плюс аккуратность, внимание в квадрате, самоконтроль в кубе». Нагрудный знак капитана дальнего плавания – позолоченный секстан на фоне якоря, обвитого золотой цепью – был заветным ориентиром его жизни, а само слово «капитан» было наполнено самым высоким смыслом.
Капитаном на «Обоняни» был Белов, лет шесть назад уволенный из военно-морского флота по сокращению вооруженных сил. Я знал его и раньше – он учился на курсах повышения квалификации при нашей кафедре и выделялся среди других слушателей хорошей штурманской подготовкой и дотошностью в изучении новой техники. Словом, думал я, Часовитину есть чему у него поучиться, и сам Вася был доволен, что попал на «Обонянь». Впрочем, он простодушно жаловался мне, что капитан часто выпивает, – сам-то Вася спиртного в рот не брал.
Но однажды Вася пришел ко мне на «Осьминог» в смятении чувств. «Я не знаю, как мне дальше жить. Я ударил капитана». Признаться, я был удивлен, даже не смыслом этого сообщения, а тем, что щуплый Вася никак не годился Белову в спарринг-партнеры.
Оказывается, несколько дней назад «Обонянь» совершала небольшой переход в пределах Авачинской губы. Вася как раз был вахтенным помощником капитана, а сам капитан находился на мостике в состоянии совершенно непотребном. Его пьяные команды рулевому Часовитин потихоньку корректировал, но когда капитан ухватился за рукоятку машинного телеграфа и стал бессмысленно ее дергать, избежать передачи таких «команд» вахтенному механику было совершенно невозможно. Судно начало дергаться с полного вперед на полный назад, и тут же снова на полный вперед. Возмущенно заверещал свисток переговорной трубы, ведущей из машинного отделения. Вася поднатужился и отчаянно потащил капитана от машинного телеграфа, но тот стойко вцепился в рукоятку и не отпускал ее до тех пор, пока третий помощник не врезал ему в живот. Изумленно икнув, капитан осел на палубу и больше не поднимался, пока Вася не ошвартовал танкер к причалу нефтебазы – операция, которую он впервые выполнял самостоятельно.
Эта история имела совсем уж грустное продолжение. Белов тщетно боролся со своим пагубным пристрастием. С «Обоняни» его убрали и послали старпомом на СРТ. Спустя полгода я узнал, что при прохождении пролива Лаперуза Белова нашли в каюте повесившимся.
А еще через год погибла «Обонянь». Во время сильного шторма в заливе Аляска танкер сорвало с якоря и разбило о форштевень стоявшей под ветром плавбазы. Спасли, кажется, не всех членов экипажа. Судьбы Васи Часовитина я не знаю.
VIII
Давно закончились деньги на карманные расходы, а вместе с ними растаяла надежда на хоть какой-нибудь заработок. Простой судна превзошел всякие мыслимые сроки. Появилась новая причина: у капитана не пройдена медкомиссия, – без этого, как известно, судно в море не выпускают. А не пройдена медкомиссия потому, что каждый день уже с утра капитан пребывал в том ставшем для него обычным состоянии, в котором врачам лучше не показываться.
В свободное от вахт и работ время экипаж убивает время кто как может. Второй механик с буфетчицей чуть ли не ежедневно отправляются в лес за грибами. Старший механик разжился где-то вяленой рыбой и ходит в ближайшую забегаловку пить пиво на остатки денег. Тралмастер познакомился с корреспонденткой молодежной газеты и рассказывает ей всякие небылицы о последнем рейсе. На соседнем судне прямо на палубе по вечерам крутят кинофильмы, можно бесплатно посмотреть новые картины.
Сирый редко появлялся на палубе, и я даже несколько удивился, когда однажды увидел его сосредоточенно глядящим на покрытые снежными шапками вершины «городских» вулканов – Авачинской и Корякской сопки. Справа от них в ясном небе не спеша летел самолет-«аннушка», поднявшийся с недалекого Халактырского аэродрома. «Смотри, – тревожно обратился ко мне капитан, – сейчас врежется!» Я не сразу его понял: он потерял ощущение пространства, в его затуманенном алкоголем сознании самолет и сопки воспринимались расположенными в одной плоскости. Когда самолет, находившийся куда как ближе к нам, чем белоснежные сопки, пролетел на их фоне, капитан с искренним облегчением вздохнул: «Не врезался…»
Однажды утром к сходне, ведущей с причала на борт судна, подошел милиционер и пригласил вахтенного помощника. «У вас на судне есть такой – Сирый?» Милиционер очень удивился, когда узнал, что Сирый – это капитан траулера. «А в чем дело?» – поинтересовался я. «Жалоба поступила: он украл японский радиоприемник»…
Сирый нередко наведывался к своему приятелю – капитану морского буксира Журбе, тому самому, который посоветовал проходить через Раковую мель. Вместе выпивали, а однажды Журба похвастался приемником, недавно купленным им в Японии. Транзисторные приемники были тогда в новинку. Дружба дружбой, но, покидая буксир, Сирый прихватил с собой приглянувшуюся вещицу.
Надо было что-то предпринимать.
IX
Я отправился к своему недавнему выпускнику Медведенко, который теперь занимал высокую должность. когда Виктор Иванович, молодой еще капитан дальнего плавания, учился на заочном факультете, он дважды в год появлялся во Владивостоке с честно выполненными контрольными работами, обстоятельно отвечал на вопросы экзаменационных билетов, получая всегда самые высокие оценки. В общем-то, думал я, учеба была для него формальностью, вызванной необходимостью получить инженерный диплом. Но, наверное, не так считал мой коллега, старый диабетик Щенников, который донимал Виктора Ивановича каверзными вопросами и с очевидным удовольствием ставил ему оценку на балл ниже, чем его ответы заслуживали. Медведенко со снисходительной подобострастностью поддакивая язвительному Щенникову так, как будто бы они оба разыгрывали какую-то пьесу, в которой роли были заранее розданы и отрепетированы. В урочный час происходил обмен ролями; тогда с приходом Медведенко на кафедру откуда-то возникали одна за другой «бомбы» – большие бутылки портвейна, до которого Щенников был большой любитель. приходили декан Свенцицкий, доцент Николаев, мой коллега старший преподаватель Гарсонов, дверь запиралась, шурин проректора завлаб Федя нарезал ветчинно-рубленую колбасу – и пошел пир горой! Через час-другой Щенников, положив на стул вытянутую больную ногу, втолковывал порозовевшему Свенцицкому значение слова «заморбличенный», Гарсонов жаловался Феде на свою жену-эстонку, а доцент Николаев уже готов был свалиться под стол и уснуть там блаженным сном. Один лишь Медведенко, так и не отпивший ни глотка из стакана, задумчиво смотрел на своих учителей, словно оценивая их с привычной снисходительностью, и, только внимательно наблюдая за его лицом, можно было заметить, как в его глазах вспыхивал холодный огонек.
Виктор Иванович, ставший теперь большим начальником, встретил меня радушно и тут же соединил меня по радиотелефону с Владивостоком, с заместителем начальника управления, которому принадлежал «Осьминог». Я обрисовал ему ситуацию, которая, как я понял, не вызвала у него особого удивления. «Хорошо, что вы позвонили, мы на днях вышлем Сирому замену». Медведенко, извинившись за занятость, пригласил меня зайти к нему домой. «В Паратунке еще не бывали? Приходите в воскресенье, скажем, в час дня, свожу вас, искупаетесь в теплых источниках». Я не знал тогда ни что такое Паратунка, ни где она расположена, но с удовольствием принял приглашение.
Ровно в тринадцать ноль-ноль я позвонил в дверь квартиры Медведенко. Мне показалось, что по лицу Виктора Ивановича пробежала тень смущения, но тут же он прогнал ее: «Проходите, извините, что принимаю на кухне, присаживайтесь, я тут по-домашнему. Паратунка? Да, да, сейчас переоденусь, за машиной схожу, а вы тут поскучайте, я быстро». Действительно, Виктор Иванович не заставил долго себя ждать. Он вернулся с уже откровенно демонстрируемым выражением смущения на лице и со знакомым мне оценивающим холодком в глазах. «Вот, понимаете, не выйдет у нас сегодня с Паратункой. Едва из гаража выехал, поторопился, чтобы поскорее, а тут как тут ГАИ. Остановили за превышение скорости, права отобрали… Извините, придется как-нибудь в другой раз. Давайте пока коньячку выпьем». Он достал из буфета початую бутылку, налил по стопке, соорудил по бутерброду с толстым слоем лососевой икры. «Ну, будьте здоровы! За преподавателей, учителей наших! Как там Щенников с Гарсоновым?»
X
Вскоре прибыла замена капитану, и мы наконец-то отправились в рейс к Северным Курилам. Но недолго длилось наше плавание. Не прошло и недели, как забарахлил главный двигатель. Как ни бились с ним механики, устранить неисправность своими силами им не удалось. Стармех сообщил капитану, что необходим заводской ремонт, и судно вновь направилось в Петропавловск.
Тем временем подошел к концу и мой отпуск в вузе, и заведующий кафедрой прислал радиограмму с требованием немедленно возвращаться. Жена выслала денег на билет, и вот уже расшатанный автобус везет меня в аэропорт по дороге, усыпанной желтыми осенними листьями. Прощай, Петропавловск, прощай, СРТ «Осьминог», прощайте, грустные приключения этого незадачливого лета!
XI
Под утро сторожевой корабль встал на якорь у острова Беринга, на внешнем рейде села Никольского. Ситуация с высадкой на берег была какая-то неопределенная. Вроде бы ожидали прибытия в Никольское вертолетов частной авиакомпании «Кречет», которые должны были доставить участников церемонии перезахоронения в бухту Командор на противоположной стороне острова. Где в это время находились вертолеты, никто толком не мог сказать, так же было неясно, почему не подходит к борту «Кедрова» самоходная баржа из Никольского. Говорили о плохой погоде, но погода была более чем сносной, никакой опасности для подхода баржи и перевозки на ней людей не было.
В ожидании уточнения обстановки я поднялся на главный командный пункт корабля – посмотреть по карте, где мы находимся. Штурман с видимой гордостью показал мне довольно громоздкое сооружение, снабженное индикаторами наподобие счетчиков стоимости проезда в такси и напоминавшее по виду большую стиральную машину, положенную на бок. Это была аппаратура для определения местонахождения корабля по искусственным спутникам Земли, работа которой сопровождалась громким рычанием счетчиков…
Корабельный вертолет готов к полету
Из ангара в кормовой части «Кедрова» выкатили корабельный вертолет и начали готовить его к полету. Когда все было подготовлено, началась процедура прощания с прахом командора и его соратников. на воду была опущена гирлянда, сплетенная из цветов и зеленых веток. Потом моряки подняли легкие гробики и медленным шагом направились к вертолету. Офицеры взяли под козырек, а гражданские люди сняли шапки. Вместе с гробиками в брюхо маленького вертолета, пригнувшись, влез отец Ярослав. Все отошли с кормы, все быстрее и быстрее закрутился несущий винт вертолета. вот вертолет как бы рывком оторвался от расстеленной на палубе сетки, поднялся выше надстроек и мачт, чуть-чуть накренившись, описал круг над кораблем и ушел в сторону Никольского.
Оставшаяся на корабле публика разбилась на кучки, каждая из которых так или иначе выражала свое недоумение происходящим. Люди приехали за многие тысячи километров из Москвы и Санкт-Петербурга, из Дании и Соединенных Штатов, чтобы лично участвовать в историческом событии – перезахоронении останков Витуса Беринга, и до цели их путешествия осталось-то всего ничего, как вдруг их миссия терпит неудачу. В особенности экспансивно рвались на берег две молодые женщины, представлявшие всемирно известный журнал «Нэшнл джиогрэфик». Когда самоходная баржа, наконец, подошла к кораблю и ошвартовалась, они первыми ринулись к борту и были заботливо переправлены услужливыми офицерами на палубу взлетающей на волне баржи.
XII
Делегация растянулась вдоль всего села
Делегация, переправленная на остров, растянулась вдоль всего села. Каждый счел своим долгом сфотографироваться на фоне памятника Витусу Берингу, рядов с которым на флагштоках развевались государственные флаги России, Дании и Соединенных Штатов Америки. Гробики уже были выставлены в местном музее для прощания с ними жителей Никольского – единственного населенного пункта на Командорских островах. Там мы отдали им последний поклон. Вертолеты «Кречета», которых ждали с часу на час, так и не пришли. Говорили, что погода была нелетная. Над вершинами горной гряды, отделяющей юго-западное побережье острова от северо-восточного, можно было, внимательно вглядевшись, увидеть легкую дымку. Наверное, это она мешала преодолеть оставшиеся до последнего пристанища Беринга сорок километров.
В ожидании подхода баржи мы с Всеволодом Георгиевичем Масловым-Берингом присели на скамеечке возле причала. Я прочитал потомку командора стихотворение Георгия Корешова, талантливого дальневосточного поэта, написанное за месяц до войны, с которой он не вернулся:
«Она в футляре, под стеклом.
И рядом с ней висит бумага
И возвещает всем о том, Что это – Берингова шпага.
…Великий Петр ее поднес
И рек: "От русского народа”,
Сей речью выжав блестки слез
Из глаз седого морехода.
…Он морю отдал жизнь свою…»
На самоходную баржу мы садились последними. Из состава прибывшей на «Кедрове» делегации на берегу осталась одна девушка – корреспондент областной камчатской газеты. Она решила во что бы то ни стало дождаться вертолета.
| |
