Одиссея капитана Радыгина (окончание)

*     *     *

В 1975 году выходивший во Франфуркте-на-Майне эмигрантский журнал «Посев», занимавший резко антикоммунистические позиции, в нескольких выпусках опубликовал серию статей Радыгина под общим названием «По обитаемым островам Архипелага». Автор вложил в них всю накопленную за десять лет пребывания в местах заключения ненависть к советской системе  исполнения наказаний, которую он показал как важнейшую составную часть механизма угнетения и развращения всего общества: «Воспитанный в ужасе перед застенком в постоянном ожидании (и не безосновательном) рецидива всяческих культов, в страхе перед доносом, в боязни связей с теми, кто сегодня или завтра может оказаться и "вредителем", и "космополитом", обыватель – та тварь дрожащая, которая никогда и никому не опасна».

Записки Анатолия Радыгина представляют собой подлинную энциклопедию тюремной и лагерной жизни. О всеохватности ими аспектов и проявлений советской «уголовно-исправительной» действительности можно судить даже просто по заголовкам статей: «Страждущие и эскулапы»,  «Хлеб наш насущный», «Музы не молчат», «С Дзержинского сделанные...». Как всякая энциклопедия, статьи Радыгина – не для легкого чтения, они даже могут показаться скучноватыми вниканием в мельчайшие подобности тюремно-лагерной несвободы, но уж ни в предвзятости, ни в неаргументированности обвинить их никак нельзя.

Последняя статья заключается стихотворением, посвященным Александру Гинзбургу:

...Живите опасно, творите бессонно,

Капризный Пегас да отведает плети!

Чтоб в зависти к нашим бессмертным канцонам

Сгорали поэты далеких столетий.

Живите опасно, любите, как боги,

И женщины в самые страшные дали,

Оставив палаццо, покинув чертоги,

Пойдут по следам ваших пыльных сандалий.

Живите опасно, враждуйте открыто,

Пусть жизнь коротка, как девиз на кинжале,

Чтоб вражий мушкет и наваха бандита

И ключ надзирателя в пальцах дрожали...

*     *     *

«Жить опасно» – под этим девизом Анатолий предпринял решительный шаг для осуществления своей мечты, укрепившейся и вынянченной за годы заключения, – попасть в Соединенные Штаты. Строгие иммиграционные законы этой страны делали невозможным проникновение на желанную землю через парадный вход. Он выбрал неожиданный, опасный и рискованный путь. Вот как об этом сообщает сын поэта, Сергей Анатольевич:

«По моим сведениям, летом 1974 года отец, посетив европейские страны, перебрался в Канаду.  Попытка легально пересечь границу США не увенчалась успехом... Зато успех принесла нелегальная! Поистине он был "патологически" свободным человеком. Затем он сам явился в иммиграционные службы, уведомив перед этим все диссидентское сообщество о намерениях. Был задержан, попал под судебное разбирательство, но судья, под впечатлением его одиссеи и могучей защиты,  признал его невиновным...

Так он и оказался в стране своей мечты. Жена и теща пока ожидали его в Израиле и переехали позже»

*     *     *

«Нашел ли я желанную свободу здесь, в Соединенных Штатах Америки? – спрашивал сам себя анатолий. – Еще как нашел! Свободы тут – сколько душе угодно, и даже сверх того. Обязанность перед государством одна – платить налоги, а с каких заработков их платишь – это уж твое дело.

На первых порах устроился садовником при школе, только садовник, видно, из меня получился хреновый. Завхоз школы, или как он тут называется, смотрел на плоды моих трудов, раздраженно покачивая головой. А откуда у меня было взяться навыкам в уходе за травкой и цветочками, если в течение десяти лет за лагерной колючкой любой росток, любое соцветие буряка, картофеля или укропа выдергивался церберами быстро и неумолимо».

Потом не без труда получил работу на конвейере завода пластмассовых пленок. Так гордился постоянной работой, что даже написал бывшему своему сокамернику, Бородину – воспользуйся, дескать, Леня, ситуацией, приезжай, я тебе помогу с трудоустройством.

Что-то писал, но что именно, суеверно не сообщал даже близким товарищам. Так, полунамеками ограничивался, что делает такую книжку, которая «заденет все короны и все алтари, все сколько-нибудь заметные персоны». И жаловался, что «работе над книгой мешает хождение на завод, которое замедляет писание в три-четыре раза, а злободневность, политические угрозы, даже константные, усугубляются или отступают на другие планы слишком быстро, это не восемнадцатый век – сегодня даже державы рождаются и успевают умереть раньше, чем успеют написать их несколькомесячную историю... И еще – нельзя допустить ни единой ошибки в цитате, переводе, дате - ни единого повода обвинить себя во лжи, шарлатанстве, отсебятине, исторической или философской малограмотности – сволочи всегда на страже! Поэтому работа в библиотеках, с подшивками, добыча редких трудов и цитат, ответственный перевод должны занять, может быть, не меньше времени и труда, чем бойкое письмо!».

Планы, судя по всему, грандиозные, но на практике они упираются в банальные житейские проблемы, и обращение Анатолия к приятелю, по сути, безнадежно и безадресно: «Где добыть 6-8 тысяч, чтобы не сдохнуть в это время и не бегать на завод?.. Где взять аванс? Кто мог бы дать? Какого объема и характера должна быть заявка? Чьи рекомендации и ручательства достаточны, чтобы уменьшить испытательную работу до минимума?».

Попробовал ездить с выступлениями по разным штатам, но зарабатывать на этом, собирая сколько-нибудь значительную аудиторию, не удавалось. Конечно, помешал Солженицын с его «Гулагом»: он здорово здесь раскручен, целый архипелаг открыл, о существовании которого они, американские читатели, и не подозревали. А рядом с «Архипелагом» нобелевского лауреата его, Анатолия, десятилетняя тюремно-лагерная одиссея даже не малый островок, а так, небольшой камень, не способный привлечь внимание широкой публики.

Решил обратиться к хорошо знакомому занятию – мореходству. Приобрел за гроши дряхлую посудину, для которой название «сейнер» или «траулер» было непозволительной роскошью, и поэтому за глаза называл ее «Бабой Ягой». Тем не менее удалось продержать ее на плаву целый сезон, и даже некоторую рыбку дернуть, пока она, жалобно пуская пузыри, не скрылась под водной гладью, едва не прихватив с собой своего судовладельца и капитана.

 «…Молодые годы пролетели,

К старости подагры подошли.

Он уже тащился еле-еле

И совсем остался на мели…»

«Разве это старость? – иронизировал над собой Анатолий, мурлыкая песенку курсантских времен. – Мне всего лишь пятый десяток, а вот насчет того, что остался на мели, так это точно».

Встретился с Эдиком Кузнецовым, совершающим триумфальное турне по Соединенным Штатам. Над Кузнецовым реял ореол мученика и героя в борьбе за свободу, приговоренного советским судом к смертной казни и потом обмененного на советских шпионов, пойманных в Соединенных Штатах. Встреча старых солагерников не вызвала чувства удовлетворения ни у того, ни у другого: слишком уж развела их судьба в последние годы.

Анатолий еще пробовал преподавать русский язык на каких-то курсах, но тогда, в пору холодной войны, спрос на язык «империи зла» был невелик.

*     *     *

Еще в самолете Анатолий почувствовал себя нехорошо. Нельзя было понять, откуда исходит это ощущение не то чтобы боли, а, скорее, сдавливания: то ли из груди, из района сердца, то ли от печени. Радыгин старался об этом не думать, чтобы отвлечься, смотрел в иллюминатор, но там ничего нельзя было разглядеть, кроме белопенных облаков, распростирающихся внизу по всему окоему. Стюардесса принесла завтрак: он вяло пожевал кусочек ростбифа, показавшегося жестким и безвкусным, ткнул пальцем в булочку, едва отпил из стаканчика и отодвинул подносик. Снова, уже не в первый раз, заложил под щеку пилюльку из патрончика, который постоянно держал при себе в кармане пиджака.

Почему он летел сюда, в Техас, он и сам себе толком не мог объяснить. Он уже много поездил по разным штатам, надеясь найти приличную работу, но каждый раз его надежды не оправдывались: если он и не сталкивался с откровенным жульничеством, то все прежние предложения не позволяли ему выбраться из трясины безденежья, ухватив себя, подобно Мюнхгаузену, за волосы. А будет хороший заработок, и можно будет осуществить давнюю мечту: полностью отдаться своему призванию – писательскому ремеслу, ведь это же ничего, что у него такой большой по времени пробел в сочинительстве, он еще успеет, он еще нагонит, ведь ему полгода назад исполнилось всего пятьдесят – разве это возраст для мужчины?

Боль немного успокоилась, когда самолет, наконец приземлился и Анатолий ступил на привокзальную площадь и огляделся вокруг. то, что он увидел, было вовсе не похоже на описание Сан-Антонио, сообщенное доброжелательным приятелем: город грязный, на девяносто процентов мексиканский, душно и тошно, вроде не город, а мексиканская деревня. «Ничего себе деревня, – подумал Радыгин. – Вширь и ввысь растущий ультрасовременный мегаполис, по числу жителей – в самолете успели объявить – входящий в первую десятку городов США. Чистота – куда там Нью-Йорку или Сан-Франциско. И воздух сейчас вовсе не душный, а как в конце сентября в Ленинграде. «Не забыл, значит», – поиронизировал над собой Анатолий.

Заказанный отель был далековато от аэропорта – Радыгин выбирал тот, который подешевле. Он взял такси; водитель говорил на смеси английского и испанского; видимо, от подобного «драйвера» у приятеля сложилось впечатление о местном населении. Словоохотливый мексиканец комментировал проносящиеся мимо достопримечательности: «Вот старинная крепость Аламо». Анатолий вновь поймал себя на ностальгической нотке: фасад крепости напомнил Петровские ворота Петропавловки…

Вдруг такси резко притормозило; дорогу пересекала похоронная процессия, состоявшая более чем наполовину из полицейских в форме. «Лейтенант полиции, – пояснил водитель. – Погиб в Даунтауне от пули черного наркомана, когда пытался его задержать».

Пропустив процессию, водитель прибавил ходу, а Анатолий вспомнил когда-то услышанную примету: встретив похороны, надо повернуть обратно и немного проводить процессию. Кто пренебрежет обычаем, должен ожидать, что его самого вскоре понесут.

Снова придавило в груди, и Анатолий привычным движением сунул за щеку пилюльку. Вспомнилось собственное стихотворение:

…Под клавишами бьется океан.

Но тихо меркнет грозное legato −

В протуберанцах моего заката

Страстей и ускорений ураган.

Смолкает титанический орган −

Исполнена последняя соната.

 «Где же он, мой океан?» – с горечью подумал поэт.

Он успел кое-как устроиться, и даже позвонил в Нью-Йорк приятелю, поэту и шахматисту из команды Корчного: «Прилетай к нам в Сан-Антонио. Прилети, пожалуйста. Встречу в Хьюстоне, где хочешь, там и встречу, но прилетай...». Но приятелю надо было лететь в Грецию, на очередную шахматную Олимпиаду. Когда он возвратился, Анатолий уже неделю пролежал в клинике с инсультом, настолько тяжелым, что его жизнь поддерживалась с помощью громоздкой медицинской аппаратуры. А еще через день, 7 декабря 1984 года, аппаратура оказалась больше не нужна. Всё, как в его стихотворении.

Сергей Радыгин продолжил в письме о своем отце:

«После его смерти Алла сообщила о случившемся его матери только через месяц. Она рассказала (в короткой открытке), что отец когда-то просил не хоронить его, а кремировать и развеять пепел над океаном. Она исполнила его просьбу. Даже после смерти он остался свободным от каких-либо границ...»

От автора – вместо постскриптума

25 декабря 2009 г. газета «Советская Чувашия» опубликовала заметочку «Для ветеранов печати»:

«Бывший редактор шумерлинской районки Виктор К-ов накануне своего 72-го дня рождения получил неожиданную весточку от собратьев-журналистов.

Ему передали так необходимую для поддержания здоровья материальную помощь. В обосновании ее выдачи – короткая запись: "Живет на небольшую пенсию, других доходов не имеет, болеет"».

Туго было жить на пенсию Виктору Васильевичу, и он искал разные способы пополнить скудный семейный бюджет.

29 января 2005 года в газете «Вперед», выходящей в городе Шумерля в Чувашии, было опубликовано присланное на конкурс к 60-летию великой Победы «Война далекая и близкая» стихотворение из цикла «Память сердца» под названием «Морской эпизод», автором которого значился он, Виктор К-ов. Случайно наткнувшись на это стихотворение в интернете, я с удивлением прочитал хорошо мне знакомые строки:

Эсминец горел. Пронзительно воя,

В зенитных разрывах, в дымном клубке,

Как черная тень, отвалив от строя,

«Юнкерс» за «юнкерсом» шел в пике.

Да это же стихотворение Анатолия Радыгина, опубликованное под названием «Бессмертие» в 1957 году в ленинградском сборнике «Первая встреча (выпуск второй)» и в 1959 году в сборнике «Голоса над Невой»!.. То самое, из-за которого когда-то Глеб Семенов поспорил с Азаровым и Грудининой!

Сопоставляю текст стихотворения, написанного Радыгиным, с тем, который подписан этим самым К-овым. Разница крохотная: в шумерлинской газете опущена одна радыгинская строфа, «черная» вода заменена на «темную», еще два слова «улучшены». Да, в соответствии с требованиями времени, «советские» воды исправлены на «российские»…

Я попытался разобраться, кто же этот самозванец. Выяснилось, что Виктор К-ов в молодости некоторое время жил в Ленинграде, где в молодежной газете была опубликована подборка его стихотворений. по-видимому, там он и приобрел «Первую встречу» со стихами Радыгина. Он перебрался в Чувашию, где стал известен как поэт и журналист, даже возглавлял в качестве главного редактора ту самую газету «Вперед».

Однако, прожив десять лет на пенсии, решил немножко подработать, отправив на конкурс стихотворение Радыгина под своим именем. Что там говорить – более «плагиатский» плагиат трудно себе представить. И надо же – почти полвека этот, с позволения сказать, «автор» хранил в памяти приглянувшееся ему стихотворение, чтобы, в конце концов, беззастенчиво обворовать поэта, который, уйдя в мир иной, не может схватить его за руку. Стыдить К-ова бессмысленно – он уже ушел из жизни…