Фима (продолжение)

Иосиф в недоумении остановился перед дверью Фиминой квартиры. Дверь выглядела так, как будто ее штурмовал отряд милиции: дверная ручка вырвана вместе с шурупами, дерматиновая обивка располосована сверху донизу, а скрывавшаяся под нею вата-утеплитель висела клочьями.

Иосиф давненько не бывал у Фимы, но он, конечно, знал, что за предшествующие годы многое в его жизни изменилось. Прошло уже несколько лет с того идиллического новогоднего праздника, когда у Фимы с Женей собрались все друзья: и Изя, и сын народного артиста – все еще секретарь парторганизации, и молодые океанологи, и даже сам профессор Михайлов с новой женой. Первая жена скончалась вскоре после его возвращения из экспедиции, и он женился на давно ему знакомой своей сотруднице, что вызвало негодование взрослой дочери профессора, потребовавшей немедленного раздела квартиры.

Жена профессора, новая в этой компании, сидела в центре, невольно привлекая взгляды собравшихся, закинув одну на другую длинные худые ноги, изящно прикрытые складками модного платья, специально сшитого к этому вечеру. Она с кажущейся небрежностью держала тонкими пальцами длинный мундштук с «дамской» сигаретой, стряхивая пепел в услужливо подставленную молодым океанологом пепельницу, и вслушивалась в бессвязный разговор мало знакомых ей людей, понимавших друг друга с полуслова.

Неизвестно кто привел с собой итальянскую журналистку, бойко болтавшую по-русски и пообещавшую написать о Фиме в свою левую газету.

Евгения Евгеньевна, как всегда, удивила собравшихся свежими апельсинами, Фима поставил на стол презентованную кем-то из океанологов бутылку виски, сам Иосиф, как настоящий поэт, под звон курантов произнес вдохновенный тост. Словом, все было хорошо, и ничто не предвещало того, что через пять месяцев Евгения Евгеньевна уйдет из этого дома, оставив на рабочем столе Фимы стишок:

«Мутней болота мутного

Ты сделал жизнь нам всем.

От свинтуса распутного

Ушла жена совсем».

Суд расторг их брак, но еще много месяцев они оставались по закону мужем и женой, потому что Фима никак не мог собраться уплатить небольшую сумму за оформление свидетельства о расторжении брака. А, может быть, надеялся, что Евгения Евгеньевна вернется.

Звонок, который искал стоящий перед дверью Иосиф, тоже был вырван вместе с шурупами, но теперь болтался на проволочках, прикрученных к нему кое-как. Иосиф надавил на кнопку, через несколько секунд стекло дверного глазка посветлело; там, в прихожей, зажглась лампочка. Затем стекло снова потемнело. «Значит, кто-то меня разглядывает», – понял Иосиф. «Проходи скорей», – пригласил открывший защелки трех замков Фима.

В большой комнате пили чай две высокого роста  дамы; Фима рядом с ними выглядел недомерком. «Знакомься, – представил Фиму одну из них, ту, которая была  худощавее, – моя жена Лена. А это ее подруга Валя».

Когда друзья уединились в кабинете, Фима рассказал Иосифу и о новой «жене», и о причинах штурма двери. Познакомился Фима с Леной, женой морского офицера – капитана 3 ранга – совершенно случайно, у общих знакомых. Фима, как всегда, был обаятелен, сладостно прищуривал глаза, и Лена пошла за ним, а поутру сказала: «Я буду у тебя жить». Фиму не очень привлекала такая перспектива, но вечером она приехала с сыном, десятилетним мальчуганом, который готовил уроки и ночевал то у них, то, чаще, у бабушки, Лениной мамы. К счастью, он и был у бабушки, когда Любин муж, капитан 3 ранга, явился за Леной, а заодно – чтобы отомстить совратителю. Хорошо, что Фима, против обыкновения, посмотрел в глазок и не открыл дверь. Тогда капитан 3 ранга принялся ее штурмовать по всем правилам военного искусства. В этом доме, выстроенном задолго до революции, дверь была массивная и не поддалась напору озверевшего от ревности офицера, который продолжал штурм до тех пор, пока не понял, что хозяин уже вызвал милицию.

Лена потом несколько раз звонила мужу, предупреждая, что должна приехать, чтобы забрать белье и другие необходимые для жизни вещи, но муж никаких гарантий безопасности не давал и отвечал с прежним остервенением, пока, наконец, Лена не внушила ему, что его поведение глупо и разбитую чашу не склеить. Скрепя сердце, капитан 3 ранга согласился на приезд жены и пообещал не мешать ей забрать вещи.

Но все-таки Лена опасалась, что он выкинет какой-нибудь номер, и как раз эту проблему они с Фимой и подругой Валей обсуждали, когда пришел Иосиф. Его словно провидение послало: вот с ним-то, тонким лириком и бывалым фронтовиком, Лена и поедет к своему мужу. Иосиф нехотя согласился.

Ленина квартира была расположена на окраине города, и они с Иосифом долго добирались туда сначала на метро, потом на трамвае, а потом еще минут двадцать шли пешком. Лена и ее муж удалились в комнату выяснять отношения, а Иосиф остался на кухне с девчонкой лет неполных двадцати, некрасивой и замызганной. Разговаривать с нею было решительно не о чем, и Иосиф понял, что капитан 3 ранга привел в дом эту подцепленную на улице девчонку, чтобы доказать жене, что он и без нее прекрасно обходится.

Спустя полгода Иосиф узнал, что Лена ушла от Фимы и вернулась к мужу.

 *    *     *

 А к Фиме пришла Зоя. Они оформили свой брак, Зоя прописалась в квартире Фимы, и первые месяцы семейной жизни немолодая уже, но еще более красивая от счастья Зоя верила, что ее мечта сбылась. Она одевалась с присущим ей изяществом и тонким вкусом, готовила аппетитную еду из недорогих продуктов, следила за тем, чтобы погруженный в свои научные изыскания Фима всегда выглядел хорошо. На новой работе, в  художественном музее, Зою очень ценили: она нашла свое призвание и своим рассказом увлекала любых посетителей. Именно поэтому ей доверили вести экскурсию, когда в музей приехал генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев, и вся страна видела по телевизору, какая красивая женщина, с утонченным выражением лица и прозрачно-голубыми глазами, что-то поясняет генеральному секретарю, а он внимательно ее слушает.

Но дома было не так все хорошо. Ежедневно, а иногда и по несколько раз в день, раздавался телефонный звонок, и когда Зоя брала трубку и говорила «Алло», в трубке слышалось прерывистое, явно женское дыхание. Пока Зоя была на работе, к Фиме заезжали лаборантки и ассистентки с его кафедры, якобы по делам, но давняя подруга по институту рассказала Зое, что эти девчонки весело обсуждают результаты каждого посещения и рекомендуют съездить тем, кто еще ни разу у Фимы не бывал: «Ведь от него не беременеют». – «Странно, – думала Зоя, – а как же Женины аборты?».

Гордая Зоя не раз потихоньку плакала, но Фиме не показывала своей слабости, а длинные разговоры с ним на эту тему заканчивались только приступом невыносимой головной боли, при которой Зоя плохо соображала, глотала таблетки и закутывала голову мокрым полотенцем. Ей сочувствовали друзья – Изя, Иосиф, профессор Михайлов, но поделать с Фимой ничего не могли, даже когда слух о его художествах вышел за черту близких им людей.

Когда его в который раз прорабатывали на бюро райкома партии, он въедливо настаивал, чтобы точно сформулировали, за что на него хотят наложить взыскание, и, в конце концов, добивался, чтобы кто-нибудь из членов бюро неосторожно ляпнул: «За любовь!». Конечно, после этого вопрос об исключении из партии с повестки дня снимался, ибо нет в партийном уставе такой статьи, по которой можно было бы наказать за любовь.

Не один месяц – даже не один год прошел, пока у Фимы не выкристаллизовалось четкое – ни одной буквы не убавить – название новой области его творческих интересов: «Правовые аспекты научно-исследовательской деятельности в Мировом океане». Профессор Михайлов одобрил находку Фимы: ведь ему, организатору морских научных исследований, как мало кому была понятна неразработанность этой области знания, однако как специалист он не очень мог ему помочь, разве что  передал накопившиеся за последние годы материалы международных конференций.

Каждый год в печати появлялась новая статья, написанная  Фимой либо единолично, либо в соавторстве со специалистами смежных направлений. Предисловия к его книжкам соглашались писать  признанные авторитеты в избранной им области знаний. Наконец, Фима удостоился той чести, о которой давно мечтал: сделать доклад на заседании президиума Юридического общества.

Торжественно выглядевший зал с большим овальным столом, покрытым зеленой скатертью, был украшен портретами всех президентов общества, от величественного царского сановника, основателя общества, до нынешнего, академика, поставившего свою подпись под предисловием к последней Фиминой книжке. Впрочем, сам академик на заседании не присутствовал, а председательствовал увенчанный многими званиями и наградами профессор, известный еще и тем, что его дочь была театральным критиком, хорошей знакомой Иосифа Зусмановича. Доклад был выслушан членами президиума с уважительным вниманием, два-три вопроса были заданы скорее для приличия, чем по существу.

После заседания Фима вместе еще с одним ученым, потомком известного реформатора законодательства Российской империи, пошел проводить председательствующего, который жил неподалеку. По дороге Фима забежал в гастроном и вышел из него с разбухшим портфелем – там добавились бутылка водки, батон и кусок колбасы грамм на шестьсот. Профессор жил в студенческом общежитии, после развода с очередной женой, некрасивой дочерью своего товарища по студенческим годам, который теперь был проректором одного из провинциальных университетов. Этот последний брак не одобряла дочь профессора, поскольку так называемая «мама» была не только некрасива и плохо ухаживала за отцом, но и по возрасту годилась ей разве что в племянницы.

Профессорская комната была неуютна и неухожена, убогая мебель была явно казенной. Профессор расстелил на краю стола газетку, ополоснул стаканы, и они не спеша выпивали, наслаждаясь разговором о проблемах своей науки, о подводных течениях в структурах Юридического общества, да просто ни о чем. После второго пол-литра профессор вытащил из кармана подаренный кем-то водяной пистолет и предложил пострелять по нахальным мухам, норовившим полакомиться крошками батона и вгрызться в колбасу. Идея понравилось, и они поочередно поливали наглых насекомых, пока, наконец, Фима не сказал, что они позаливали всю профессорскую постель и вообще ему пора домой.

Зоя то возвращалась к мужу, то снова уходила от него, а Фима, которому уже пошел шестой десяток, форсировал работу над докторской диссертацией. Это не мешало ему откалывать номера, последствиям которых он сам удивлялся. С южного курорта следом за ним приехала девчонка, влюбившаяся в него какой-то звериной кошачьей страстью. Но большой город с его шумом и толкотней совсем не то, что дышащий соблазном край мимоз и магнолий, и здесь эта девчонка была Фиме вовсе ни к чему. Он и так, и этак пробовал от нее отделаться, но ничего не получалось, пока юную нимфетку не перехватил знакомый океанолог.

Потом Фиму прибрала к рукам заведующая соседней кафедрой, доцент и кандидат наук. Чуждая предрассудкам, он представляла его своим друзьям и родственникам как «гражданского мужа», по нескольку недель подряд жила у него на даче, работая, как считалось, над своей докторской диссертацией. Фиме и собственной диссертации было достаточно, он хотел, чтобы вовремя был готов обед, чтобы уборка в комнатах совершалась сама собой, а «гражданская жена» то отправляла его в магазин за покупками, то, погруженная в творческий процесс, всовывала ему в руки пылесос. Фима, конечно, от всякой домашней работы отпихивался, но жена-доцент не делала из этого никаких выводов, пока, наконец, он не устроил страшный скандал, после которого ей оставаться в его доме больше было невозможно.

Как и следовало ожидать, защита Фиминой докторской диссертации прошла успешно, но утверждение результатов защиты в Высшей аттестационной комиссии затянулось на несколько лет. Не ускорило процесс и настойчивое вмешательство знаменитого академика, президента Юридического общества: председателю ВАК было строго-настрого приказано не превышать процентную норму, установленную для лиц еврейской национальности. А ведь могли и зарубить совсем.

*     *     *

Новый брак Фимы был предметом долгих пересудов – то ли осуждающих, то ли завистливых – всего Юридического общества, в котором Фима за его научные заслуги был избран председателем одной из профилирующих секций. Таня была моложе своего мужа на сорок лет. Дочь двух профессоров – папы и мамы, она только что закончила университет, в котором у нее не было ни близких подруг, ни тем более мальчиков-ухажеров: ее, профессорскую дочку, чуждую студенческих вольностей, ровесники опасливо обходили стороной. Но шоры строгого домашнего воспитания не могли удержать свойственной возрасту потребности в любви, а этот профессор, добрый знакомый ее родителей, был такой милый, такой раскованный, что она, пренебрегая всеми вошедшими ей в плоть и кровь запретами, безоглядно отдалась своему чувству. Ошеломленные мама и папа (оба – младше Фимы), взяли любовника своей дочери в крутой оборот, и ему ничего не осталось делать, как срочно оформить развод с Зоей, по закону все еще считавшейся его женой, и зарегистрировать брак с Таней.

Развод имел своим последствием раздел квартиры. Зое досталась не очень благоустроенная комната в коммуналке, но зато более-менее в центре города, а Фиме с Таней – крохотная однокомнатная квартира в новом доме на дальней окраине. Впрочем, в этой квартирке молодожены ютились не так уж и долго: папа с мамой выделили Тане часть своей жилплощади, и после сложного обмена «молодым» досталась довольно большая коммунальная квартира недалеко от центра. Считалось, что одна из комнат принадлежит Фиме, а комната поменьше, но зато вместе с просторной кухней и большим коридором – Тане. Фима по старой дружбе занял денег у Изи, получившего за свой спектакль крупную и престижную премию, и провел реконструкцию квартиры. Она приобрела более современный вид, но по-прежнему считалась принадлежащей двум самостоятельным хозяевам.

*     *     *

 Фиму удивило, что Иосиф, войдя с ним в комнату, считавшуюся Фиминым кабинетом, плотно прикрыл за собою дверь, явно для того, чтобы их разговор не слышала Таня, копошившаяся на кухне. Раньше он такого никогда не делал, даже когда приносил новинки самиздата.

Приблизившись вплотную к лицу Фимы, он произнес полушепотом: «Изю арестовали». – «Как? За что? – пронеслось в голове Фимы. – Ведь даже в шестидесятые, когда от него требовали для назначения на должность главрежа сменить свое имя "Израиль” на "Изяслав”, а он отказался, его не тронули, только продержали пару лет "исполняющим обязанности”. А теперь, после того как он осуществил блестящие постановки, вырастил целую плеяду талантливых артистов…» – «Вот то-то и оно, что вырастил. А бездарей на дух не принимал. Это ему и припомнили». – «Но ведь за это, как я понимаю, не сажают?» – «За это не сажают. А посадили по 121-й статье». – «Это что за статья такая?» – «Нехорошая статья. Как у Параджанова». – «Но ведь наш Изя – кто угодно, но только не "голубой”». – «А ты пойди, скажи кому-нибудь. Обвинение по этой статье трудно доказать, но еще труднее опровергнуть. Изя не давал своей директрисе совать нос в творческий процесс. А ей так хотелось потащить на ведущие роли своих приближенных. Изя же ей каждый раз – от ворот поворот.  Так она нашла какого-то мальчишку, осветителя, что ли, и уговорила его донести на главного режиссера, что он его домогался. Что ты, Израиль Полонский, знаменитость, а мы его мордой в грязь – знай, мол, наших!» - «Но что мы можем сделать?» – «Я уже поговорил с нашими корифеями, у которых есть влияние там, наверху. Хорошо бы, чтобы ты в своем Юридическом обществе постарался найти надежного адвоката по таким делам».

Друзья задумались. Было очевидно, что их вмешательство мало поможет Изе, разве что удастся привлечь к этому делу внимание широкой – а лучше, международной  общественности.

Вот тут и пригодилось давнее Фимино знакомство с итальянской журналисткой. Она в своей левой газете опубликовала сенсационный материал о скандальном преследовании знаменитого режиссера по обвинению в однополой любви. Эту тему подхватили и другие зарубежные издания – серьезные, выступившие против новой антисемитской кампании в Советском Союзе, и бульварные – против  расправы за нетрадиционную сексуальную ориентацию. В конце концов, дело было направлено на пересмотр, и уже отбывавший наказание режиссер был освобожден из-за недоказанности обвинения. Но Изя еще долго не мог отделаться от двусмысленных взглядов, которые бросали на него малознакомые люди.

 *     *     *

 Таня обожала своего супруга, хотя многие его привычки шокировали ее. Он, как и в молодости, ходил по квартире со спущенными подтяжками, жену называл не иначе как Танькой, беззлобно отправлял ее к черту, когда ему казалось, что она чем-то мешает. Хозяйкой Таня была плохой: готовить она не умела, и те несколько блюд, рецепты приготовления которых она, как считалось, переняла у мамы, получались невкусными и не радовали глаз. Сама она есть, казалось, никогда не хотела, клевала, как воробушек. Фиму сначала раздражали выдаваемые ему крохотные порции, но потом он приспособился. Обедал всегда на работе, а, возвращаясь домой, заходил в гастроном и покупал кусок колбасы.

У Фимы появились новые ученики, аспиранты и докторанты, они нередко приезжали к нему домой, прихватив бутылку коньяка или водки, а Тане приходилось готовить закуску и называть этих подчас совсем не молодых людей, как и старых Фиминых друзей, его ровесников, «Володями», «Мишами», «Федями».

Один из Фиминых аспирантов, грузный, но подвижный молодой человек, пробовал оказывать Тане повышенные знаки внимания, однажды даже, загородив ей дорогу, взял за руку и пытался поцеловать ее в губы, но Таня отстранилась и строго, но не повышая голоса, сказала: «Ваня, пожалуйста, больше так не делайте». Ваня ничуть не обиделся, он поцеловал руку, которую удерживал, и сказал невпопад: «Да ладно…».

При последующих визитах, случайно оставаясь наедине с Таней, он заговорщически ей подмигивал, но больше никаких действий не предпринимал. Таня хотела рассказать Фиме, но не решилась: а о чем, собственно говоря, рассказывать?

Фима стал модным руководителем аспирантской подготовки; его подопечные защищали диссертации быстро и успешно, к нему выстраивалась очередь соискателей из самых разных концов страны, от Крайнего Севера до Дальнего Востока, даже один крупный столичный деятель счел возможным обратиться к нему с просьбой взять шефство над своей дочерью. После защиты ее диссертации банкет был устроен в Фиминой квартире. Конечно, Таня не принимала никакого участия в его подготовке, все хлопоты, вплоть до уборки комнат, взяла на себя мама соискательницы, которая корзинами загружала всякую снедь. Банкет удался на славу. Присутствовал сам председатель ученого совета, новый президент Юридического общества, сменивший скончавшегося академика. Сидевший рядом с ним за столом Ваня поначалу колебался, какому коньяку отдать предпочтение, но, увидев, что президент пьет «Мартель», попросил его налить ему того же.

А Фиму ввели в состав нескольких ученых советов, его приглашали для чтения курсов лекций провинциальные университеты. В одном из них, отстоящем от цивилизации за тысячи километров, запоздали с ремонтом учебного корпуса, и занятия проводились далеко за городом, в арендованной на это время таежной базе отдыха. Каждое утро за Фимой, отказавшегося от номера в гостинице и остановившегося у своего старого приятеля, заезжала машина и везла его сначала по загородному шоссе, а потом по просеке, сквозь осеннее многоцветие тайги к волшебной глади горного озера. Студенты-первокурсники ошалело глядели на именитого профессора, автора тех книжек, которые рекомендованы программой.

В городе жила бывшая аспирантка тещи профессора, которая теперь преподавала а здешнем пединституте, а муж ее был важным деятелем областного масштаба. Вместе со своим приятелем Фима отправился к ней, она радушно приняла гостей, предложив на закуску местные лакомства. Фиме особенно запомнились соленые грибы-лисички: они были совершенно невкусными, что напомнило приготовляемую Таней пищу.

Пришедший с океана циклон в одночасье сменил мягкую, прозрачную осень диким ветром, бурным снегопадом вперемешку с дождем. Улицы превратились в заснеженные реки, и Фиме в его легоньких ботиночках оказалось совершенно невозможным выйти из дому, чтобы поехать в учебный корпус для чтения лекции. Жена приятеля помчалась в универмаг, но купить резиновые сапоги было не так просто: желающих приобрести обувь по погоде оказалось многое множество, а когда ее очередь подошла, кто-то из стоящих в хвосте крикнул: «Женщинам мужские сапоги не отпускать!».

Во все последующие годы при редких встречах Фима неизменно осведомлялся у старого приятеля – целы ли его резиновые сапоги?

К окончанию