| Литке. Портрет в интерьере эпохи (продолжение 14)
XXV
Еще в 1827 году при образовании Морского министерства в его составе был создан Ученый комитет, на который возлагалось изучение и обсуждение новых достижений в военно-морском деле, включая кораблестроение, в России и за рубежом, издание книг и Записок, разработка предложений по воплощению этих предложений на флоте. Возглавлял комитет генерал-лейтенант Логин Иванович Голенищев-Кутузов. После его смерти в 1846 году руководство комитетом было возложено на вице-адмирала Литке.
Литке, едва вернувшийся из плавания в Средиземное море, снова отправился командовать отрядом судов, возглавлявшимся фрегатом «Паллада», в плавании из Англии до Кронштадта и не мог уделять должного внимания своему новому назначению.
Но вот закончился срок его службы воспитателем Константина Николаевича, Литке назначен попечителем великого князя – должность, не требующая его ежедневного общения с подопечным. и за день до назначения Литке попечителем, 24 ноября 1847 года, император издает указ, по которому вместо прежнего учреждения создается новое – Морской ученый комитет, председателем которого остается Федор Петрович. Есть все основания считать, что сам Литке был инициатором образования нового комитета с новой структурой и более широкими функциями. Они охватывали: «1) попечение о распространении служащими на флоте необходимых и полезных сведений по морской части; 2) распространение проектов новых изобретений и предложений по всем отраслям морского дела; 3) издание всех новых сочинений по морской части; 4) перевод на русский язык иностранных трудов, касающихся развития флота; 5) издание ежегодных отчётов о своей деятельности и "Записок учёного комитета”; 6) проведение научных опытов».
Не прошло и месяца со дня создания комитета, как указом по морскому министерству были утверждены предложенные председателем кандидатуры адмиралов и штаб-офицеров – непременных членов комитета.
На своих заседаниях чаще всего Морской научный комитет рассматривал опубликованные в зарубежных изданиях изобретения и другие технические предложения на предмет возможности их применения на российском флоте. Одни из них представляли живой практический интерес, например, «морской лот французского офицера Я. Фердинанда», «системы дневных и ночных сигналов француза Кулье», «образцы блоков американца Торненра». Другие больше вызывали изумление необъятностью фантазии их авторов: «качающаяся каюта, изобретенная в Германии», «паровая машина, действующая на водяных парах и хлороформе французов Лекюсьера и Пеляро», «подводный телескоп и подводный фонарь американца В. Дея».
Российские авторы, как правило, весьма большей практичностью. к таким проектам, в частности, относились «платформы для обучения команды артиллерийской стрельбе вице-адмирала М.П. Лазарева», «предохранительные корабельные плоты», «способ подъема корабля для ремонта подводной части».
Иногда предложения выходили за рамки непосредственной компетенции флотского руководства: «способ изготовления винного уксуса жителя Новгородской губернии Трусова», «проект сахарного завода и тестомесильной машины капитана-лейтенанта Гарнака», «способ определения качества муки химика Донни».
Были и довольно странные предложения: «способ стрельбы из орудий под водой», «способ начинки ядер удушливым дымом» «модель часов с заводом на 25 лет крестьянина М. И. Котина». «К чему, – гадали члены комитета, – такие часы на боевых кораблях и где гарантия того, что их и в самом деле не потребуется заводить четверть века?».
Но больше всего члены комитета страдали от необходимости рассматривать прожекты, которыми заваливали комитет авторы, страдавшие изобретательским зудом. Особенно донимал титулярный советник Шенгелидзев. Этот Шенгелидзев учился в Московском университетском благородном пансионе одновременно с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым и, отличаясь каллиграфическим искусством, даже переписывал его стихотворения в рукописный журнал «Улей». По свидетельству их общего товарища, Дмитрия Милютина, в будущем крупного военного и государственного деятеля, военного министра при Александре II, Шенгелидзев обладал незаурядным математическим дарованием и с увлечением изучал механику. Но, по-видимому, повзрослев, он переоценивал свои познания в этих и других науках и не давал скучать Морскому ученому комитету, изумляя его своими предложениями: «проект о воздушных резервуарах для спасения кораблей от гибели», «проект о движении кораблей в штиль против ветра», «раздвижной киль», «новый механизм, приводящий в движение небольшое судно». При рассмотрении очередного прожекта Литке старался скрывать накапливающееся раздражение и не отвергать с порога сочинения титулярного советника: неровен час, пожалуется генерал-адмиралу или, страшно подумать, самому Государю императору, а мы-то, не дай Бог, просмотрели в этой писанине какое-нибудь рациональное зерно.
Литке даже не представлял себе, насколько он был недалек от истины. У Леонтия Васильевича Дубельта, начальника штаба корпуса жандармов и управляющего III отделением Собственной Его императорского величества канцелярии (называемым в просторечии «охранкой»), было странное обыкновение платить доносчикам по 30 рублей за донос, непременно серебром, видимо, намекая на 30 сребреников Иуды. В его секретных «записках для сведения» содержалась такая запись за 1849 год:
«Граф Орлов прислал из Москвы проект титулярного советника Шенгелидзева, который впоследствии доставит государству миллионы доходу. Проект заключается в том, чтобы наше правительство переселило в Россию из иностранных государств всех пролетариев, от которых происходят смуты в Европе (речь идет об европейских революциях 1848 – 1849 гг. – В.В.). Денежные же средства для сего, по его мнению, можно приобресть чрез выпуск новых серий государственных кредитных билетов.
Шенгелидзев приписывает этому классу людей, от которых желает избавить иностранные государства и наделить ими наше отечество, такие отличные свойства, что от них почерпнут величайшую выгоду и доходы, и за это просит только 25 тысяч рублей серебром теперь и часть постоянного дохода, который от них извлечен будет впоследствии».
Что-то напомнили мне эти «миллионы доходу». Мне приходилось заниматься рассмотрением разных проектов, в основе которых чаще всего лежало незнание математики или непонимание физических законов. Но что касается миллиона... Нет, вот, вспомнилось.
Гурий Евстратович Жалейский был неплохим девиатором – специалистом в морском порту, обязанностью которого является уничтожение и определение девиации магнитных компасов, установленных на судах. Его высокая худощавая фигура, короткая челка седых волос, обветренное лицо, детский взгляд светло-голубых глаз, как и его рассудительная доброжелательная речь вызывали симпатию – до тех, однако, пор, пока он не садился на своего излюбленного конька и тем же ровным, даже монотонным голосом начинал поносить своих девиационных недругов. Я вначале не очень вникал в существо его филиппик, не без оснований считая, что речь идет о старых счетах с его бывшими коллегами, которые меня не очень-то интересовали. Настораживало, пожалуй, лишь то, что время от времени в его монологах проскальзывало слово «изобретение». А до меня уже доходили высказывания его бывших сослуживцев насчет того, что Гурий Евстратович где-то прослышал: если он сделает изобретение и оно будет принято, то ему в награду дадут миллион. Поэтому, дескать, он и донимал начальство просьбами рассмотреть его «изобретение». Я считал эти рассуждения ехидной шуткой и не придавал им значения. До тех пор, пока мне на отзыв не была направлена папка с предложениями Жалейского.
Я внимательно изучил содержимое папки. Большая часть писаний этого старого человека представляла собой личные выпады против его бывших коллег, что, конечно, не имело никакого отношения к теории девиации и тем более к изобретениям. Лишь один фрагмент выпадал из общего содержания его сочинения. Жалейский заметил, что в результате обработки наблюдений по стандартной схеме появлялись небольшие «остатки», в чем он усмотрел некую закономерность. Он построил фантастическую «теорию», по его мнению, объяснявшую замеченную им «нестыковку». По этой теории, магнитное поле располагалось над поверхностью Земли «слоисто» и имело на уровне главного судового компаса одни характеристики, а на уровне расположенного ниже путевого компаса – другие. Мало того, он утверждал, что обнаружил «ползучесть» магнитного поля, характеристики которого якобы быстро изменяются во времени. виной всему этому являются магнитные бури, которые изменяют магнитное поле Земли «ползуче» и «слоисто». Жалейский не приводил никаких доказательств в обоснование своей абсурдной «теории». Что и говорить, придуманные «магнитные бури» не имели никакого отношения к реально существующим явлениям под этим названием. Со времен Арчибальда Смита было ясно, что эта мнимая «закономерность» представляет собой всего лишь определенное проявление математического представления результатов наблюдений. Но в сознании бедного девиатора математика существовала как бы сама по себе, не имея никакого отношения к явлениям действительности, а попытки разъяснить ему реальные причины замеченного им явления оказалось делом невозможным еще и потому, что он, как утверждали злые языки, воспринимал критические замечания как попытку умыкнуть у него этот самый «миллион».
Спустя лет пятнадцать в одной высокой московской инстанции мне вручили пакет и попросили дать отзыв на содержащиеся в нем предложения. В пакете оказались все те же бумаги Гурия Жалейского, даже не переписанные с той поры. Разве что добавилась жалоба на меня...
XXVI
Федора Петровича Литке, вставшего во главе Морского ученого комитета, не устраивало сложившееся десятилетиями положение, при котором комитет фактически был отгорожен от каждодневной деятельности военно-морского флота. Не существовало каналов, через которые обильная информация, проходившая через ученый комитет, доходила бы до офицеров флота и других заинтересованных лиц, которым она могла бы быть полезна. Не было и устойчивых каналов обратной связи, через которые можно было отслеживать нужды флота и настроения его офицеров, обмениваться мнениями по различным проблемам морской жизни и деятельности. «записки ученого комитета» не в счет; они грешили тяжеловесной научностью и неторопливостью издания.
Выход из сложившегося положения Федор Петрович нашел в издании журнала – периодического издания наподобие журналов литературно-художественных, пользующихся большим спросом у читающей публики. Разумеется, стремиться к художественности в ущерб утилитарной полезности не следовало, но нужно было иметь в виду стиль, обеспечивающий легкость для чтения, и даже некоторую развлекательность содержания. Над названием журнала долго не раздумывали; решили, что оно должно быть простым и емким. Перебрали названия издающихся в России журналов: «Русский телеграф»; «Отечественные записки»; «Маяк просвещения»… Конечно, по поводу последнего издания вспомнили даже эпиграмму Соболевского:
Просвещения «Маяк»
Издаёт большой дурак,
Помогает дурачок
По прозванью Бурачок.
Бурачок (правильнее – Бурачёк) хоть и был корабельным инженером и преподавал в офицерских классах при Морском корпусе, однако за постоянные нападки на Пушкина и современную литературу вообще, признанием коллег по флоту как писатель всерьез не пользовался. Не брать же пример с названия его журнала, хоть и совершенно морского. Как-то само собою прозвучало вроде бы и не название, а определение вида издания: «Морской сборник». «Попадание в десятку», – оценил Литке.
«Сборник» начал издаваться с 1848 года. Литке писал: «При составлении плана этого журнала Комитет имел в виду недостаток в издании, которое, удовлетворяя всем потребностям морских офицеров и давая им средство следить за всем, что совершается в мире их деятельности, могло бы служить средоточием, доступным всему сословию наших моряков, в котором бы соединились сведения о нововведениях, плаваниях наших судов и обо всём замечательном, происходящим в различных местах пребывания нашего флота. Имея в виду, что есть много событий в морской сфере, занимательных в минуту совершения, но позднее теряющих своё значение, а также множество сведений, которые особливо приятно получить пока они ещё свежи, Комитет положил издание это сделать периодическим, а именно, чтобы оно выходило ежемесячно».
В первом номере журнала Федор Петрович обратился к служащим Морского ведомства и старым морякам с призывом «считать "Морской сборник” своим журналом, который бы давал им возможность следить за всем, что совершается в мире их деятельности, которому они без робости могли бы доверить свои собственные, посильные, не многотрудные произведения, не довольно важные, чтобы занять место в "Ученых записках”, но драгоценные, может быть, для их собратов».
Редактировал журнал боевой моряк, участник кругосветной экспедиции под командованием Литке в 1826 – 1829 годах капитан 1 ранга барон Богдан Александрович фон Глазенап. На него председатель комитета мог полностью положиться.
Первые выпуски журнала были тоненькими книжками с весьма пестрым содержанием: переводные статьи по морской тематике, очерки из истории флота («Суд над вице-адмиралом Крюйсом 1713 года», «Первый яхт-клуб в России»), практические рекомендации («Сведения по окраске судов», «Определение качеств красок»), просто всякая всячина («Список лицам и местам, получившим в потомственное владение суда»). Но даже при этих нетвердых первых шагах еще «неоперившегося» журнала спрос на него превзошел робкие ожидания: первоначальный тираж в 400 экземпляров вскоре был увеличен вдвое и втрое. Одно время для морских офицеров даже была введена обязательная подписка на «Морской сборник».
Великий князь Константин Николаевич принял от Литке опеку над изданием «Морского сборника» и предложил целую программу его «значительных улучшений». «Цель наша... – писал Константин Николаевич, – знакомить Россию с флотом, возбуждать к нему уважение и привязанность». чрезвычайно расширился круг авторов журнала, в число которых вошли известные писатели Константин Михайлович Станюкович и Александр Николаевич Островский, Иван Александрович Гончаров и Дмитрий Васильевич Григорович, хирург Николай Иванович Пирогов, педагог Константин Сергеевич Ушинский. Ведомственный журнал стал в 50-е – начале 60-х годов XIX века своеобразным проводником либеральных идей гласности и реформ.
XXVII
Поезд, который вез нас из Ленинграда, остановился в чистом поле на несколько часов и прибыл в Таллин (тогда «Таллинн» писали с одним «н») с большим опозданием. Мы – Сашка, Олег и я – показали помощнику военного коменданта вокзала конверт с написанным на нем номером воинской части и тронулись со своими чемоданишками в указанном им направлении. Дежурный по КПП никаких документов у нас не спросил и равнодушно махнул рукой в сторону застывшей у причала громады крейсера.
Задрав головы, несколько минут мы постояли у высокого борта крейсера, ожидая, что кто-нибудь спросит нас – кто мы такие и зачем мы пришли. Нет, никто не спросил. Поднялись по длинному трапу. Вахтенный, опять-таки не спросив никаких документов, показал: «Идите туда». Куда – туда? И где конечная цель нашего путешествия? Спрашивая дорогу у изредка попадавшихся по пути матросов, мы шли по длинным коридорам и крутым трапам, поднимаясь все выше и выше. Наконец, какой-то старшинка произнес загадочную фразу: «Идите туда, там Кризис сегодня дежурит». «Кризис» – это что, такая странная фамилия? Когда мы открыли стальную дверь, загадка разрешилась сама собой. В рубке, находящейся на самом верху корабля, возле множества телефонов и пультов, назначение которых мы не успели разгадать, в крутящемся кресле сидел капитан-лейтенант, обративший к нам лицо с глубокими глазницами и впавшими щеками. Таким карикатурист Борис Ефимов в журнале «Крокодил» изображал кризис в капиталистических странах. Первый вопрос, которым озадачил нас капитан-лейтенант, был: «Как вы сюда попали?». Мы потом узнали, что помещение, в котором мы оказались, было рубкой оперативного дежурного по флоту, куда вход строго-настрого запрещен не только посторонним лицам, но и всем, кто не имел специального допуска. На наше невнятное бормотание «Кризис» ответил новым вопросом – откуда мы вообще взялись? «Вот, приехали на поезде из Ленинграда». – «Говорите правду! – тоном милицейского дознавателя потребовал капитан-лейтенант. – Поезд пришел шесть часов назад, где вы были до сих пор?».
Тут уж и мы обиделись: «Ах, раз так, арестуйте нас как шпионов! Мы-то думали, что вы позаботитесь нас разместить да покормить – поезд опоздал, а мы с утра не ели!». За стеклами рубки уже занялась ранняя декабрьская ночь. «Кризис» принялся звонить по телефонам – по-видимому, уточнять, вправду ли поезд из Ленинграда так опоздал. Когда, наконец, ему удалось дозвониться, он убедился, что мы не шпионы и диверсанты, вызвал вестового и, не глядя на нас, приказал сопроводить в кубрик. Мы снова проделали тот же путь, но уже сверху вниз, а потом еще ниже, пока не оказались в полупустом помещении, где неожиданно увидели нашего товарища по курсу, выехавшего на стажировку на несколько месяцев раньше нас. Поесть, конечно, нам не дали.
А за сотню с лишним лет до этого случая, 6 декабря 1850 года, вице-адмирал Федор Литке был назначен военным губернатором и главным комендантом Ревельского порта (Ревель – прежнее название Таллинна). Трясясь в экипаже по ухабистой дороге, Литке думал о том, какая серьезная ответственность легла на его плечи. Ведь Ревель – это ключ к Финскому заливу, и тому, кто им владеет, открыта дорога на Кронштадт и Петербург. Однако нельзя допустить и то, чтобы русский флот был блокирован в Ревельском порту; нужно надежно оградить вход в Ревельский залив, укрепив форты и поставив пушки на острове Нарген, охраняющем вход.
Литке не оставляли размышления о вероятном противнике, которому придется противостоять на Балтике. Казалось бы, после совместного подавления странами Священного союза европейской смуты 1848 – 1849 гг., должен наступить мир, но как-то это не складывалось. Конечно, враждебных действий со стороны прибалтийских государств – Швеции, Дании, даже Пруссии вряд ли можно было ожидать, но вот что касается Англии и Франции... Нельзя было не заметить, что их интересы пересекаются с интересами России и на ближнем Востоке, и на Балканах… ведь это страны, военно-морской флот которых бурно развивается на основе современных технических достижений и оснащается новейшим оружием. А что может им противопоставить Российская империя с урезанным до предела финансированием не только чтобы развития флота, о даже просто его содержания? «Тяжка моя участь, – думал вице-адмирал, – придется больше рассчитывать на русскую смекалку да на строжайшую экономию. Да еще на то, что главные боевые действия развернутся не здесь, а на юге, где англо-французы могут заполучить союзника, издавна противостоящего России, – Оттоманскую империю».
Для Литке Ревель был городом его юности. отсюда он гардемарином отправлялся в свое первое боевое плавание, здесь он бывал и со смешливыми принцессами, и с великим князем во время плаваний с ним по Балтике. Воспоминания прошлого нахлынули на него, когда он поднимался на Вышгород по улочке с эстляндским названием Люхике Ялг, что означает Короткая нога, такой узенькой, что пара вооруженных воинов могла бы остановить на ней целое полчище рыцарей-завоевателей. Башня Длинный Герман украшала орденский замок, в, котором размещалась резиденция губернатора. башня церкви Святого Олафа была самой высокой – не только в Ревеле, но и во всем мире. Литке любил останавливаться возле нее и, когда был уверен, что за ним никто не подглядывает, задирал голову, чтобы еще раз испытать чувство величественной бесконечности, в которую уходил шпиль церкви.
Неподалеку находилась и массивная орудийная башня Толстая Магарита, прикрывавшая Старый город с севера.
Губернатор посещал церковь Святого Николая, которая была ему особенно близка – и потому, что этот святой покровительствовал всем мореходам, и потому, что там под каменной плитой покоился прах Крузенштерна, мудрого и сильного человека, быть другом которого Литке считал за высокую честь. Грустные мысли о бренности всего сущего навевала находящаяся в этой церкви картина «Пляска смерти», на которой и папа римский, и король с мечом и державой, и юная дама вовлекались в общий танец безобразными черными мертвецами.
Назначение в Ревель Литке воспринял не как опалу, а даже с заметным удовольствием. Когда-то он писал Жуковскому: «…не взирая на строгость дисциплины морской, отличительная черта моряков есть некоторая независимость характера и мысли, и праводушие. Не знаю от чего это происходит? но это факт, а с ним и умом просвещенным можно пролавировать между Сциллою и Харибдой...». После шестнадцати лет дворцовой жизни, в которой так часто приходилось «лавировать», хотелось совсем иной обстановки, которая принесла бы душевное спокойствие. Литке купил в Эстляндской губернии, в Везенбергском уезде, что примерно в сотне верст от Ревеля, мызу Авандусе – поместье с усадьбой и хозяйственными постройками. Центр усадьбы – длинный господский дом, замечательный своей «разноэтажностью»; двухэтажные части чередуются с одноэтажными. Вестибюль, зал, столовая с деревянными панелями превосходно отделаны, на второй этаж ведет деревянная же винтовая лестница, кафельная печь дышит теплом. В полуверсте – церковь Симуна, одна из старейших в Эстляндии. Здание церкви украшает башня – часовня высотой под 180 футов и две маленьких декоративных башенки. В церкви установлен орган мастера Карла Георга Таля; Литке приходил в церковь слушать величественную музыку.
С площадки на верху часовни открывался чудесный вид на окрестности: смешанный разноцветный лес, озерца торфяных болот, дорога, бегущая между соснами, березами, елями. В одном месте деревья вблизи дороги были вырублены и стоял невысокий каменный столб. Он напоминал Федору Петровичу о его друге и соратнике Струве, астрономе и геодезисте. Этот столб отмечал один из концов базисной линии, от которой под руководством Струве проводилось измерение большого отрезка дуги земного меридиана.
Но Литке, приезжавшему на мызу как на дачу, для отдыха, вовсе не хотелось думать о земном меридиане, а хотелось просто отдаться душой благодатной тишине, летнему дурманящему запаху цветущих трав или слушать зимнее завывание ветра в печной трубе.
Однако полностью отразиться от забот даже и дачной обстановке поместья никак не удавалось. Все чаще думалось о неизбежности предстоящей войны и о нехватке средств на восстановление старых укреплений и возведение новых, не оставляли хлопоты по открытию в Ревеле морского клуба и библиотеки. Радовало, но больше беспокоило намерение старшего сына Константина поступить юнкером на флот. Награждение орденом Святого Александра Невского Федор Петрович воспринял просто как календарное мероприятие, не видя за собой особых для него заслуг.
| |
