Я – сэнсей

Дальневосточное мореходное училище

Прочный лед соединил один берег бухты Находка с другим, а по снегу, покрывавшему лед, была протоптана узенькая, в ширину пары ступней, тропиночка. Курсанты, которые, взявшись вчетвером, несли тяжелые девиационные платформы, на тропинке не умещались и в своих легоньких ботинках топали по снежной целине. От залива мела поземка, насквозь продувающая шинельки на рыбьем меху, но распаренные парни смахивали катящийся из-под ушанок пот и на мои уговоры остановиться и передохнуть только время от времени менялись местами, чтобы перенести тяжесть с одной руки на другую.

Дальневосточное мореходное училище

Кабинет девиации магнитных компасов, которым мне поручили заведовать, напоминал склад всякого хлама: ни один прибор не был исправен, кроме разве трофейных немецких, с пластмассовых корпусов которых враждебно взирали тисненые орлы с распростертыми крыльями и свастиками в хищных когтях. Как попали сюда эти приборы, предназначенные для использования не то на самолетах, не то на торпедных катерах, для меня так и осталось неизвестным, но на малых сейнерах или средних рыболовных траулерах, которые тогда составляли основу рыбного флота, их и в помине не было. Круги самодельных девиационных платформ, выпиленные из фанеры, усугубляли жалкое впечатление от этого бесхозного убожества, и нужно было что-то немедленно предпринимать, чтобы стало возможным проводить предусмотренные программой практические занятия.

Кабинет девиации напоминал склад всякого хлама

Иван Иванович, заведующий хозяйственной частью нашего Дальневосточного мореходного училища, досадливо отмахнулся от меня, когда я обратился с просьбой выделить грузовую автомашину, чтобы отвезти приборы на ремонт в навигационную камеру, расположенную на противоположном берегу бухты: «Какая тут машина, не знаю, как продукты для столовой завезти, да белье нужно отвезти в стирку – туда и обратно, да механикам уже давно обещал дизель со списанного РСа доставить. Ты уж потерпи, может, на той неделе что-нибудь получится». Ждать «до той недели» мне вовсе не хотелось, тем более что я узнал, что в навигационной камере есть на продажу две новеньких, еще в заводской упаковке, девиационных платформы. Человек десять курсантов охотно вызвались отправиться со мною. В ту сторону взяли с собой компасные котелки в деревянных футлярах, а в обратную – тяжеленные платформы, изготовленные из дерева и бронзы. Позже я нашел адрес завода-изготовителя, оформил заказ, и спустя полгода мой кабинет девиации уже удовлетворял самым придирчивым требованиям. Ребятам нравилось поворотом платформы приводить воображаемое судно на заданный курс, брать пеленги нанесенных на стенки кабинета «створных знаков», отмечающих заданное направление, передвигать по латунной трубе вверх и вниз каретки с магнитами, используя непонятную непосвященным терминологию: «дефлектор», «норд магнитный», «наклонная картушка».

Кроме девиации магнитного компаса, на мою долю выпали еще практические занятия по навигации и лоции. Лекции по этой ведущей для судоводителей дисциплине читал сам начальник училища, Алексей Григорьевич Витченко, тематика практических занятий была им досконально разработана. Он передал мне свою рабочую тетрадь, в которой аккуратным почерком гидрографа были записаны решения навигационных задач в количестве, намного превышающем резервы времени, отведенного учебным планом. Правда, Алексей Григорьевич, используя находящуюся в его руках власть, добавил часов на навигацию, введя так называемый «факультатив», то есть занятия, считающиеся необязательными, посещаемыми по желанию или по выбору; тем не менее, присутствие на них курсантов строго контролировалось.

В новом учебном году мне предстояло руководить курсовым проектированием по навигации. Для обеспечения проектирования требовался запас морских навигационных карт различных наименований из расчета по четыре-пять штук на человека, да еще почти столько же книг – лоций, описаний огней и знаков, радиотехнических средств навигационного оборудования и тому подобное. В наличии же имелись только жалкие крохи.

Алексей Григорьевич направил меня в командировку во Владивосток, в навигационную камеру морского рыбного порта, снабдив для оформления заказа листом бумаги, в левом верхнем углу которого был выставлен фирменный штамп училища, а в самом низу пустого листа – размашистая подпись Витченко. Текст заявки мне предстояло вписать в этот лист по своему усмотрению. 

Ноябрьский Владивосток встретил меня штормовым ветром, настолько крепким, что порой я против него не мог продвинуться ни на шаг, даже навалившись всем телом на плотный поток воздуха. В навигационной камере радушно встретили оптового заказчика, и Тамара Михайловна, старший картограф с властными командирскими замашками, не пожалела времени, чтобы помочь мне подобрать нужные карты и книги. 

Но подобрать и получить карты и руководства для плавания – это только часть дела, причем, возможно, не самая сложная. Нужно было где-то их хранить, при этом так, чтобы не составило труда среди многих сотен карт отыскать нужную и извлечь ее, а после использования вернуть на строго определенное место. Для этого в училище создавалась своя «навигационная камера». Для хранения карт я предложил изготовить шкафы со стеллажами по формату самой большой карты. Моя идея понравилась, и четыре таких шкафа были заказаны в деревообделочные мастерские. 

Когда привезли готовые шкафы – высотой под потолок, я радовался благородному блеску покрытой светлым лаком фанеры, глубоким полкам стеллажей и широко распахивающимся дверцам, приглашая коллег полюбоваться вместе со мною. Однако ликование мое было недолгим. Вскоре выяснилось, что ни в одни входные двери мои великолепные шкафы не проходят. Незадачливый заказчик (то есть я) не догадался учесть этот оказавшийся отнюдь не второстепенным нюанс… 

Что делать? Не разбирать же эти ящики с собранными на шип и проклеенными угловыми соединениями? В поисках решения вспомнился рисунок из «Морской практики», переведенной с английского одним из самых любимых преподавателей училища, которое я закончил, капитаном Николаем Михайловичем Николаевым. Там была изображена самодельная канатная дорога, устроенная для выгрузки тяжеловесных грузов на необорудованное побережье. А что, если?.. Я срочно помчался на третий этаж обмерить размеры окна в нашей «навигационной камере». Результаты обнадежили. Хоть и почти впритирочку, но шкафы должны пройти.

Практические занятия по девиации

Обвязанный канатами шкаф дружно тянули наверх через окно третьего этажа. Внизу группа курсантов так же дружно оттяжками оттаскивала шкаф от стены и окон двух нижних этажей. Получалось не очень хорошо – раздался звон разбитого на втором этаже стекла. Но вот уже шкаф подтащили к подоконнику, ну, дружно, навались, да приподнимай, чтобы не раскурочить шкаф или подоконник, – ура! Шкаф, правда, втащили в комнату «вверх ногами», ну да это ничего, перевернули, пока комната пустая. Следующие шкафы поднимали дном вверх, а последний вообще влетел, как игрушка. Вот и все, теперь можно проводить курсовое проектирование.
*
Назначение начальником судоводительского отделения было для меня совершенно неожиданным: ведь я не проработал в училище и двух лет. Но Алексея Григорьевича, предложившего мне эту должность, моя неуверенность совершенно не смутила: «Принимайте отделение и наведите на нем порядок». 

Не прошло и двух недель с момента моего назначения, как поступившая новость крест-накрест зачеркнула намерение уйти в очередной отпуск, сроки которого подошли. На высшую школу и средние специальные учебные заведения свалилась очередная скоропалительная хрущевская реформа, в этот раз получившая название «Соединение обучения с производительным трудом». Нам предписывалось с 1 сентября организовать производственное обучение курсантов нового набора, обеспечив получение ими рабочей профессии, в декабре отправить их на целый год на рабочие должности и только после их возвращения приступить к так называемому «теоретическому обучению», то есть к учебе по избранной специальности. 

Вводимая реформа начисто ломала сложившуюся систему подготовки специалистов командного плавсостава, которая и без того предусматривала набор практического опыта за время обучения. Так, для получения первоначального судоводительского диплома курсант за время обучения должен был набрать тридцать месяцев плавательного ценза в составе палубной команды морских судов. Действовала система зачетов в двойном размере практики на учебных парусных судах, а также групповой практики под руководством преподавателей училища, так что реально требуемый плавательный ценз для большинства курсантов составлял от восемнадцати до двадцати четырех месяцев. К тому же, разбивка плавательной практики по разным курсам обучения должна была обеспечивать поэтапное закрепление знаний, приобретенных в стенах училища. Никаких выгод от реформы мы, преподаватели специальных дисциплин, не усматривали, зато опасения она вызывала большие, к тому же, до начала учебного года оставалось менее двух месяцев, и нужно было успеть за это время разработать методическое и организационное обеспечение учебного процесса в новых условиях.
*

У Николая Ивановича Носенко, заместителя начальника училища по учебной части, была своеобразная манера работать. Секретарша, сухопарая старушка, свидетельница еще русско-японской войны 1905 года, которая стучала на пишущей машинке в его маленькой приемной, никому не препятствовала заглядывать в дверь кабинета. А Николай Иванович, увидев просунутую голову, всегда радушным жестом приглашал: «Проходите, присаживайтесь», сколько бы человек и по каким делам ни находилось уже в его кабинете. Дружелюбно поглядывая на собравшихся посетителей, он продолжал произносить обстоятельный монолог, адресуясь к слушателю, пришедшему в кабинет раньше других. Время от времени, вспомнив по ходу разговора какой-нибудь поучительный случай, он обращался и к остальным, отступив от основной темы. И лишь когда часы показывали приближение конца рабочего дня, Николай Иванович, наскоро отпустив всех посетителей, обращался к начальникам отделений: «Ну, теперь давайте работать».

С Н.И. Носенко

Частенько мы, начальники трех отделений – судоводительского, судомеханического и радиотехнического, засиживались с Николаем Ивановичем до позднего вечера. Особенно большие сложности были с судоводителями, потому что их плановый набор в приближающемся учебном году составлял 210 человек, а единственное учебное парусное судно училища – баркентина «Секстан» – могло одновременно принять на борт не более 36 практикантов. Чтобы максимально использовать возможности парусника, было решено разбить курсантов нового набора на шесть учебных групп – по 35 человек в каждой – и поочередно направлять эти группы на парусник на две недели. Мы, конечно, понимали, что за две недели курсанты успеют только поверхностно ознакомиться с устройством судна и его парусным вооружением и сделать один коротенький выход в море (неподготовленных людей в море на учебном судне выпускать нельзя!), но другого выхода у нас не было…

Такого количества преподавателей, которые могли бы одновременно вести подготовку более чем двух сотен курсантов по рабочей профессии матроса, в училище тоже не было. Поэтому было решено ввести на каждую группу должность мастера производственного обучения; на большую часть этих должностей пригласили находящихся в резерве капитанов судов базового предприятия – Управления активного морского рыболовства.

Далее, нужно было предусмотреть места производственного обучения курсантов. С судомеханиками и радиотехниками было проще: первые могли проходить подготовку у дизелей в цехах судоремонтных предприятий, а вторые – даже прямо в лабораториях училища по специальности радиомонтажника. Для будущих судоводителей потребовалось предусмотреть смену мест подготовки: судовые устройства – на ремонтируемых судах, грузовое дело – в рыбном порту, тралы и сети – на фабрике орудий лова, сигнализацию – непосредственно в училище, и так далее. Составленный мною график смены мест и видов подготовки, которым я не без основания гордился, раскрашенный цветными карандашами, напоминал картину художника-абстракциониста, смысл которой понимали только немногие посвященные…

Когда мы с Николаем Ивановичем поздним вечером закончили разработку основного комплекта документации, позволяющего начинать учебный год по новой системе, Носенко позвонил начальнику училища. Алексей Григорьевич пригласил нас зайти к нему домой.

Может быть, это и хорошо, что юноши избавились от шелухи иллюзорных романтических представлений о своей будущей работе, но все-таки жаль, что кто-то в столкновении с неприглядной подчас действительностью утратил ориентир, который обеспечивает выработку прочной, на всю жизнь, любви к своей профессии и гордости ею.
*
С нового учебного года мне пришлось в качестве уже старшего преподавателя (в техникуме – это преподаватель с правом чтения лекций) взять на себя одну из основных профилирующих дисциплин – мореходную астрономию, куда более солидный курс, чем изящная девиация магнитного компаса. Я уже тогда неплохо владел практическими методами астрономических определений места судна, но, как оказалось, преподавание – это совсем другое дело. Неразрешимые противоречия (которых я раньше не замечал) встретились уже буквально на первых строках учебника, когда я подошел к одному из основополагающих начал сферической астрономии – определению понятия «небесная сферическая координата». Автор одного учебника утверждал, что сферическая координата (высота, азимут, склонение, часовой угол и так далее) – это центральный или двугранный угол, стягиваемый определенной дугой на небесной сфере. Другой, не менее авторитетный автор, определяет соответствующие координаты как дуги больших кругов на сфере, измеряемые названными углами. Второе определение выглядело гораздо более приемлемым – по аналогии с декартовой системой координат, но на лекциях непременно возникал вопрос: почему дуга экватора – именно дуга – называется «часовым углом»? 

Один раз я совсем запутался, излагая теорию секстана студенту-заочнику, кстати, одному из лучших капитанов своего Управления. На чертеже, который я пытался выполнить, линии, которые должны были пересекаться, оказывались параллельными, и я никак не мог понять, в чем я ошибался. Проклиная в душе собственную тупость, я еще и еще раз начинал злополучный чертеж, пока, наконец, мой заочник не расставил линии на предопределенные для них места. Студент, конечно, получил заслуженную «пятерку», а самому себе я поставил жирную «двойку» – мысленно, конечно… 

Хотя подобные казусы не определяли картину преподавательской деятельности, я не мог не ощущать, что одна лекция полностью достигала цели, я чувствовал в ее ходе прочный контакт с аудиторией, вдумчиво следившей за моим рассказом, а на иной лекции спотыкался и путался, злился на себя и оттого спотыкался еще чаще. Мне как будто бы начисто изменяло чувство юмора, заранее заготовленные забавные шуточки, которые обычно расшевеливали аудиторию, оказывались тяжеловесными и совершенно не смешными. Мне кажется, что дело в значительной степени в психологической готовности преподавателя к лекции. Он должен входить в аудиторию не столько отрешась от всего, лежащего за ее пределами, сколько в хорошем настроении, в радостном осознании того, что вот сейчас он будет не «излагать материал», а вместе со слушателями делать замечательные открытия, донельзя необходимые если не всему человечеству, то, по крайней мере, той его части, в области профессиональных интересов которой лежат эти открытия. 

С начальником судомеханического отделения Б.И. Науменко

Но ведь и аудитория должна быть предрасположена к восприятию лекции. Здесь дело несколько проще, как вообще проще управлять другими людьми, чем самим собой. Преподавателю нужно вырабатывать свой стиль общения с аудиторией, не отказываясь, впрочем, от дозированного использования достижений своих коллег. Существуют стандартные приемы «приведения аудитории в рабочее состояние». Впрочем, такие приемы стандартны лишь в рамках индивидуальных особенностей личности преподавателя: что безотказно срабатывает у одного, то выглядит жалкими потугами у другого. Установление контакта с аудиторией – это определенный ритуал, от которого ни в коем случае не следует отказываться под предлогом экономии времени на изложение нового материала. Такая мнимая «экономия» оборачивается потерями не только «количественными», но прежде всего качественными. Я помню одного из своих любимых преподавателей, который неизменно начинал лекцию высоким фальцетом, лишь постепенно опускаясь на низкие тона. Другой преподаватель даже во взбудораженной аудитории, никогда не пытаясь перекричать шум, начинал говорить подчеркнуто спокойным, тихим голосом, что быстро приводило слушателей в состояние сосредоточенности. Третий преподаватель в ходе лекции, записывая на классной доске громоздкую формулу, ронял мел; говорят, у него на полях конспекта лекции так и было помечено: «На 35-й минуте уронить мел». 

В арсенале средств педагогического мастерства есть и определенные запреты: «Не заигрывать с аудиторией»; «Не злиться на аудиторию» (это не исключает резкого, даже жесткого обращения к отдельно взятому нарушителю дисциплины); «Ни в коем случае не унижать ни аудиторию в целом, ни отдельно взятого слушателя». В трудные минуты помогает проверенное средство: «Вспомни, каким ты сам был курсантом».