| Литке. Портрет в интерьере эпохи (окончание)
XXXII
В память освобождения крестьян из крепостной зависимости апреле 1861 года Литке был награжден золотой медалью, наряду с высшими чиновниками империи. В январе 1863 года по случаю пятидесятилетия службы в армии рескриптом с выражением высочайшего благоволения – орденом Владимира 1 степени; в 1867 году по тому же поводу – очередным золотым оружием.
Еще в 1855 году Федор Петрович был избран почетным членом Петербургской Академии наук, а в 1864 году указом императора Александра II был назначен президентом Академии.
Реакция академиков на назначение Литке была весьма неоднозначна. Вот как отреагировал на него уже упоминавшийся нами Никитенко, действительный член Академии наук по отделению русского языка и словесности:
«Вчера услышал я... что в президенты Академии назначен Литке. Очевидно, это выбор Головнина. В полунемецкую Академию немца, — видно по всему, что Головнин большой патриот. Да и что такое Литке? Он известен как хороший моряк и как очень неуживчивый человек, а главное, как большой покровитель своих соотечественников-немцев. Право, можно бы сделать выбор поумнее и сообразнее с настоящими обстоятельствами. Отчего, например, не Корф? Отчего не Строганов?».
Александр Васильевич Головнин был тогда министром народного просвещения, от которого, конечно, зависел выбор кандидатуры на должность президента Академии наук. Никитенко не зря указывает на его роль в назначении Литке на эту должность: ведь министр был сыном адмирала, на корабле которого Литке совершил свое первое кругосветное плавание, и, к тому же, этот Головнин в 50-е годы был одним из руководителей основанного Федором Петровичем журнала «Морской сборник», принявшего либеральное направление.
Модест Андреевич Корф и Сергей Григорьевич Строганов были видными государственными деятелями, от либерального направления более чем далекими. В науке Корф известен как историк и библиограф официозного направления, а Строганов – как археолог. Однако Никитенко напрасно вкладывал в слово «моряк» уничижительное значение (дескать, моряк, а не ученый): европейскую известность имели достижения Литке в области географии, этнографии, гидрографии, изучения магнитного поля Земли и гравиметрии.
А вот относительно покровительства Литке своих соотечественников – немцев академик Никитенко был явно несправедлив. Ведь не кто иной, как он сам, осуждал деление на «русскую» и «немецкую» партию на выборах вице-председателя Географического общества и готов был поддержать кандидатуру Литке против кандидатуры Муравьева.
А тут на место президента Академии приходит «человек со стороны». Дело, возможно, еще и в том, что эта запись в дневнике Никитенко сделана через три дня после похорон прежнего президента, графа Дмитрия Николаевича Блудова, литератора, дипломата, юриста, издателя и крупного государственного деятеля эпохи реформ. Никитенко был настолько близок к Блудову, что именно он вызвался произнести на общем собрании академии речь в память покойного.
Через восемь дней Никитенко, возможно, хотя бы отчасти понял свою неправоту и записывает в дневнике:
«6 марта 1864 года, пятница Заседание в Академии в присутствии нового президента Литке. Он открыл заседание весьма пристойною и скромною речью. Потом я прочитал речь в память графа Блудова».
Свою речь при вступлении в должность президента Академии адмирал написал заранее, тщательно подбирая слова, зачеркивая и исправляя в поисках наиболее точного выражения.
«Милостивые государи!
Не без смущения, не без большого недоверия к силам своим являюсь я между вами в таком звании... Проходя мысленно ряд знаменитостей, предшествовавших мне в этом звании, я спрашиваю себя: чему я обязан этою честию? Я, простой моряк, ни первоначальным образованием, ни последовавшею общественною деятельностью не подготовленный к столь высокому призванию? На этот вопрос нахожу я один только ответ. Без сомнения, я обязан этим не чему иному, как любви и уважению к науке, которые я питал в продолжение всей моей жизни и движимый которыми когда-то и я принес мою лепту, лепту вдовицы на алтарь науки. Достаточно ли одного этого условия, чтобы дать право председательствовать в кругу знаменитейших представителей науки в нашем отечестве, – об этом судить не мне. Но его было достаточно, чтобы обратить на меня внимание Академии, когда она 35 лет тому назад удостоила меня звания своего члена-корреспондента; его достаточно было, чтобы положить основание давнишним более или менее близким отношениям моим к многим, к большей части из вас, милостивые государи. Таким образом, я не совсем чужим являюсь между вами, и вы найдете во мне то же уважение к науке и ту же ревностную готовность служить ей, кои сопровождали мою молодость и не оставляют меня к старости... Я со своей стороны употреблю все остающиеся мне силы для достижения с содействием и помощию вашею этой цели, которая отныне будет целью моей жизни».
А что Никитенко? Вот записи в его дневнике.
«9 марта 1864 года, понедельник
После совета университетского вечер у Литке, где были все академики и многие из посторонних...
6 апреля 1864 года, понедельник
Вечер у президента Литке...
19 апреля 1864 года, воскресенье
Праздник Пасхи... Записался у графини Блудовой, которую не застал дома, записался также у президента Литке (Помните – у Некрасова: "Записав свое имя и звание...” – В.В.)...
4 декабря 1864 года, пятница
Общее собрание в Академии наук... Литке показал много такта и умения направлять прения. Он и по-русски говорит совершенно правильно и чисто (Еще бы! Ведь это его родной язык – он вырос в семье, где дома говорили по-русски. К тому же, он автор двух объемистых книг, написанных великолепным русским языком! – В.В.)...
7 декабря 1864 года, понедельник
Вечер у Литке. Много знакомых...»
Вроде бы все нормально, Никитенко – постоянный гость в доме Литке, но все-таки время от времени его подмывает вернуться к «русской» и «немецкой» партии.
«29 августа 1864 года, суббота
Юбилей академика Карла Максимовича Бэра. Еще непристойность. После провозглашения тоста в честь государя обыкновенно музыка играет «Боже, царя храни». Тост был провозглашен, три раза повторилось обычное «ура!» — музыка молчит. Тщетно Литке делает знаки, чтоб играли: музыка все молчит. Наконец он начинает сначала тихо, потом громче требовать гимна, и только уже после повторенного им громкого крика: «Боже, царя храни!» — музыка решилась начать национальный гимн. Все это, однако, составляло только наружную сторону дела, внутренняя же вот в чем. Во-первых, немцы, очевидно, хотели выказать свое торжество над русской партией, что, впрочем, им во всяком случае нетрудно, так как они всегда действуют обдуманно, согласно и твердо, а мы ведь не можем соединиться втроем или вчетвером без того, чтобы не постараться нагадить друг другу и не разбиться врозь».
И дальше на протяжении еще нескольких лет – то Никитенко конфликтует с президентом Академии по поводам, никакого отношения к науке не имеющим, то Литке приезжает к Никитенко мириться, то Никитенко обедает у Литке... Но камень за пазухой профессор все еще держит:
«12 ноября 1871 года, пятница
...Объявлено было высочайшее согласие на постановку портрета Литке в зале академической, о чем просили академики, или, лучше сказать, Буняковский и Веселовский. Каждый пожертвовал для этого 16 рублей, некоторые, однако, подписались на этот портрет по предложению Буняковского, и не совсем охотно; другие считают такую овацию непристойною лестью. Следовало бы также подумать о графе Блудове. Я говорил об этом Буняковскому, но он сказал, что "тот уже умер, а этот живой”. Буняковский от имени членов сказал президенту речь, на которую тот отвечал, изъявлениями благодарности».
Но проходит время, и уходят никчемные ссоры. И вот уже Никитенко, которого продолжительная тяжкая болезнь привела к необходимости лечиться за границей, пишет в дневнике: «Лица, более всего способствовавшие к дарованию мне отпуска и средств к поездке за границу, были президент Академии наук граф Ф.П. Литке и министр народного просвещения граф Д.А. Толстой...».
XXXIII
Но хватит о Никитенко. Совсем о другом главные заботы президента Академии.
Петербургская Академия наук, как ее принял Литке, была довольно своеобразным учреждением. Призванная объединять «первенствующее научное сословие в Российской Империи», она, по сути, представляла собой довольно узкий кружок лиц, которые, как считалось, профессионально занимались наукой. В ее трех отделениях – физико-математических наук, русского языка и словесности, историко-филологических наук – полагалось иметь академиков в общей сумме тридцать одного человека, что было намного меньше количества университетских профессоров, которых насчитывалось несколько сотен. Должностные оклады академиков были не выше, чем оклады профессоров, а их продвижение по лестнице табели о рангах ограничивалось тем же пределом – чином статского советника, что соответствовало придворному чину камер-юнкера – младшему из придворных чинов (помните, «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)», – записал в своем дневнике тридцатитрехлетний Пушкин. – В.В.).
Устав Академии, принятый в 1836 году, устарел и совершенно не соответствовал эпохе реформ Александра II. Еще предыдущий президент Академии, граф Блудов, предпринимал попытки пересмотреть Устав. Казалось бы, при Литке дело сдвинулось с мертвой точки, император Александр дал соответствующее указание, но при откате реформ всё остановилось, и Академия продолжала жить по правилам, сохраняющим ее самоизолированность от нужд общества.
Что Литке более-менее удалось, так это, хотя и не сразу, и преодолевая многочисленные препоны, улучшить финансовое положение самой Академии, ее подразделений, академиков и сотрудников. Удивительна скрупулезность, с которой правительство отсчитывало выделяемые Академии средства. Так, «на содержание служащих в Канцелярии Комитета правления Академии наук» было выделено 3260 руб. 70 коп.; в другом случае на необходимые нужды было ассигновано 14889 рублей. Нет чтобы для ровного счета выделить пятнадцать тысяч рублей!
Когда по указу президента Ельцина Камчатский областной совет народных депутатов был распущен, губернатор предложил мне должность своего советника по науке. В администрации области никакого подразделения, курирующего взаимоотношения с научными учреждениями, не существовало, и средства на поддержку их исследований выделялись без какой-либо системы за счет каких угодно статей областного бюджета. Поэтому первой задачей, которую я перед собой поставил, было добиться выделения в областном бюджете средств на науку «отдельной строкой». Это сразу же позволило оградить самого губернатора от наиболее настырных ходатаев за бюджетными средствами – теперь все они направлялись на рассмотрение координационного совета под председательством первого вице-губернатора. За выделенные ассигнования была предусмотрена отчетность, что заставляло руководителей институтов подумать о целевом расходовании выделенных средств, а руководству области сосредоточить внимание на наиболее актуальной для нее тематике – мониторингу и прогнозированию сейсмической и вулканической активности. Внедрение этой системы проходило совсем не гладко, и могу себе представить, сколько душевных сил пришлось потратить Литке, выбивая и выклянчивая деньги то на издание свода магнитных и метеорологических наблюдений, то на производство опытов в химической лаборатории, то на поддержку библиотеки и музеев Академии.
В октябре 1866 года «по случаю бракосочетания наследника» император даровал Федору Литке титул графа Российской Империи. Сложные чувства вызывала монаршая милость в душе пожилого адмирала. Конечно, он рассматривал пожалование именованием «его сиятельство» как признание заслуг перед Россией – единственным его Отечеством. Но мог ли он, сын неродовитого чиновника и внук пастора, когда-нибудь предполагать, что будет причислен к кругу высшей знати Империи?
Все годы своего президентства в Академии Литке как опытнейший моряк придавал исключительное значение систематическим наблюдениям за явлениями природы. Он многое сделал для поддержания деятельности Главной астрономической обсерватории в Пулково, в которой осуществлялись постоянные наблюдения звездного неба и были созданы признанные во всем мире каталоги абсолютных положений звезд. на протяжении многих десятилетий использовались составленные в обсерватории высокоточные «Пулковские таблицы рефракции». Геодезические измерения на огромных территориях России шли от Пулковского меридиана, а сама обсерватория стала центром стажировки и повышения квалификации геодезистов и гидрографов высшей квалификации для военно-морского флота, российской армии и ее Генерального штаба.
Работе Николаевской главной физической обсерватории в Санкт-Петербурге Литке уделял настолько большое внимание, что одно время даже непосредственно управлял ее делами. В обсерватории осуществлялась поверка всех приборов, используемых на метеорологических станциях и в путешествиях, заведование всей системой русских метеостанций, выпуск обзоров и предсказаний погоды. Однако застройка Васильевского острова Петербурга, где располагалась обсерватория, причиняла помехи выполнению точных наблюдений, и поэтому по инициативе Литке в Павловске была создана Константиновская магнитная и метеорологическая обсерватория, предназначенная исключительно для наблюдений.
 Литке взвалил себе на плечи всю работу по проталкиванию в правительстве штатов обсерваторий, выбиванию средств на их финансирование – словом, ту часть деятельности Академии, которая сама по себе наукой не является, но без которой осуществление научной работы невозможно. Далеко не всем академикам была видна эта сторона деятельности президента Академии, поэтому все чаще в его адрес раздавались упреки в чрезмерном администрировании, в авторитарном стиле руководства. Вряд ли они всегда были справедливы – возможна ли демократия при самодержавно-бюрократическом строе? Но были и действительные ошибки, от которых репутация адмирала заметно пострадала.
Получив высший орден Российской империи – орден Святого Андрея Первозванного, а затем и очередное золотое оружие за 60 лет выслуги в военных чинах, Литке, со своими распушенными бакенбардами и полным иконостасом орденов на мундире, выполняя представительские функции и занятый добыванием средств на существование академии, все меньше занимался внутренними делами академического сообщества. Как-то так само собой получилось, что эти дела незаметно перешли в ведение непременного секретаря Академии, экономиста и статистика Константина Степановича Веселовского. Прикрываясь авторитетом президента Академии, Веселовский представлял свои личные симпатии и антипатии как мнение президента и даже оказывал влияние на Литке, склоняя его поступать так, как он рекомендовал.
В особенности это проявилось в нашумевшей истории с неизбранием в Академию наук Дмитрия Ивановича Менделеева. Отчего Веселовский не взлюбил Менделеева – трудно сказать, скорее всего, потому, что Менделеев был горячим сторонником исследований прикладного характера, «на пользу народную», а Веселовский в годы своего секретарства в особенности упирал на первенство фундаментальных исследований. А, может быть, дело было в каких-то сословных предрассудках: Веселовский был выпускником Царскосельского лицея, а Менделеев – сыном учителя из дальней провинции, да еще ходила сплетня, что Дмитрий Иванович – просто «чемоданных дел мастер». Так или иначе, но когда в первый раз встал вопрос об избрании Менделеева в академики (это было в 1874 году), веселовский применил хитрый ход: он добился, чтобы на голосование был поставлен вопрос не об избрании Менделеева, а о том, чтобы одна из имевшихся вакансий была закреплена за химией. Академики отказали в передаче вакансии, и этим способом был отведен вопрос о кандидатуре Менделеева, на которой в особенности настаивал академик Бутлеров. Веселовский откровенно признавался в сознательной подтасовке проблемы: «Академик Бутлеров вел постоянную открытую войну против Академии и... пытался провести Менделеева в академики... баллотировка Менделеева была устранена с помощью предварительного вопроса».
Ни для кого не было секретом, что академики размежевались по двум партиям: «русской» и «немецкой». Но тот же Бутлеров, которого считали, так сказать, неформальным лидером «русской» партии, заявлял: «В своем научном развитии я многим обязан западноевропейской науке и привык относиться к ней с должным уважением. С другой стороны, с прошедшим нашей Академии связаны столь блестящие имена, чужие по звуку, но родные нам по великим заслугам пред Россией, что нельзя не преклоняться пред ними с полным уважением. Я был поэтому весьма далек от каких-либо скороспелых выводов, основанных на внешности...».
В октябре 1880 года группа академиков физико-математического отделения, возглавляемая Бутлеровым, выдвинула кандидатуру Дмитрия ивановича Менделеева на освободившуюся вакансию по химии. Подписанное Бутлеровым и другими академиками представление гласило: «С согласия Господина Президента мы имеем честь предложить к избранию члена-корреспондента Академии профессора С.-Петербургского университета Дмитрия Ивановича Менделеева». Упоминание о согласии президента означало, по меньшей мере, положительное его отношение к избранию Менделеева – да никто в этом и не сомневался!
Голосование по кандидатуре Менделеева на собрании физико-математического отделения происходило 11 ноября 1880 года. Как и полагалось, голосовали шарами: опущенный в урну белый шар означал «за», черный шар – «против». При этом Литке как президент, согласно Уставу, имел два голоса. Результаты голосования изумили: в протоколе сказано: «г. Менделеев соединил в свою пользу 9 избирательных голосов против 10 неизбирательных. Вследствие сего он признан неизбранным». Хотя голосование было тайным, но вскоре всем стало ясно, кто как голосовал. раскол произошел даже в самом руководстве Академии. Вице-президент Академии Буняковский голосовал за Менделеева, а непременный секретарь Веселовский – против (вот вам и «немецкая» партия!). Но голосование Литке удивило даже самого Веселовского, который записал:
«Всего курьезнее было то, что Литке, не согласившийся отклонить своею властью баллотировку, положил Менделееву при баллотировке свои два черных шара». Российская общественность – и не только научная – была возмущена неизбранием Менделеева, научные заслуги которого были неоспоримы, и избранием на вакантное место какого-то второстепенного шведского химика.
 Понял ли восьмидесятитрехлетний Литке, какой непростительный промах он совершил? И каковы причины этого поступка? То ли шары перепутал, то ли урны? То ли и вправду поверил, что Менделеев – всего лишь «чемоданных дел мастер»? То ли подвело здоровье – к этому времени адмирал почти полностью ослеп и оглох? Но еще полтора года он не решался сделать единственно верный в его положении шаг – подать в отставку.
Александр III сохранил за ним пост члена Государственного Совета, но это уже ничего не значило. Через неполных полгода после принятия его отставки знаменитый мореплаватель, воспитатель попавшего в опалу великого князя Константина Николаевича, основатель Русского географического общества, адмирал, генерал-адъютант, граф, полный кавалер всех российских орденов, почетный член многих российских и зарубежных научных обществ и университетов Федор Петрович Литке ушел в свое последнее плавание, из которого не возвращаются.
Использованная литература
Ф.П. Литке. Четырёхкратное путешествие в Северный Ледовитый океан в 1821—1824 годах.
Ф.П. Литке. Путешествие вокруг света на военном шлюпе „Сенявин", в 1826—1829 годах.
Русские мореплаватели. – Воениздат, М.: 1953.
Ю.Л. Коршунов. Генерал-адмиралы российского императорского флота. – СПб.: Издательский дом «Нева», 2003.
Мадлен дю Шанте. Жан Батист де Траверсе, Министр флота российского. – М.: Наука, 2003.
Чижов Николай Александрович. Сочинения и материалы. – Тула, 2007.
Д.В. Ливенцев. Морской ученый комитет (1847 - 1891гг.). – Воронеж: Изд. ВГУ 2002.
Д.Н. Шилов, Ю.А. Кузьмин Члены Государственного совета Российской Империи. 1801-1906. Биобиблиографический справочник. – СПб.: 2007.
| |
