Одиссея капитана Радыгина
Когда составители обсуждали стихи для очередного сборника, Глеб Сергеевич Семенов возразил против включения стихотворения Радыгина: «Понятно, что автор хотел выразить свои патриотические чувства и рассказать о героизме наших моряков, но как он это делает? Вот, вы послушайте:
…Безногий сигнальщик набрал по Своду
Сигнал «Умираю, но не сдаюсь».
Двое других составителей, Всеволод Борисович Азаров, творчество которого было овеяно романтикой флотской службы, и Наталья Иосифовна Грудинина, во время блокады Ленинграда служившая матросом в Балтфлоте, стояли на своем: «Ну, знаете ли, Глеб, правда искусства сильнее правды жизни, и в том, что этот мальчик что-то домыслил, мы большого греха не видим, зато насколько эта гипербола усиливает производимое стихотворением впечатление».
Они оба − и Азаров, и Грудинина – чувствовали как бы личную ответственность за то, чтобы стихи опального курсанта Анатолия Радыгина попали в сборник молодых ленинградских поэтов, хотя, подходя по букве, он на момент составления сборника ленинградцем не являлся: его отчислили с выпускного курса Высшего военно-морского училища имени Фрунзе, за что − поди, разберись – не то за антисоветские высказывания, не то за аналогичные настроения. И полвека спустя исследователи биографии Анатолия почему-то умалчивают, какая формулировка фигурировала в приказе об его отчислении.
Радыгин был отправлен на флот, где должен был служить пять лет − время обучения в училище в зачет не шло. Дальше произошло не поддающееся объяснению: приказом главкома ВМФ Анатолий был восстановлен в училище. То ли ходатайства матери сыграли роль, то ли тот факт, что он был женат и у него был маленький сын. Но на этом странности не кончаются: он был восстановлен не в училище Фрунзе, а в Черноморское высшее военно-морское училище, что в Севастополе.
* * *
Отец Анатолия − музыкант, мать − танцовщица, доходы семьи из скромных скромные. Закончив семь классов, Анатолий решился на непростой шаг: он поступил в ремесленное училище, где кормили и даже худо-бедно обмундировывали. Дальнейший распорядок жизни он тоже заранее выбрал: конечно, море. без влияния художественной литературы не обошлось: Леонид Соболев и Новиков-Прибой, Станюкович и Гончаров. Что для других было скучноватой прозой, то для него явилось открытием мира. Он на картах атласа отмечал координаты, которые назывались в записках Головнина, Крузенштерна, Беллинсгаузена. Ему потом казалось, что он даже читать научился по «Двум капитанам» Каверина. А что уж тут говорить о Джеке Лондоне и Стивенсоне, о только что появившейся повести Хемингуэя «Старик и море»… Нет, флот, только флот.
А чтобы поступить в высшее морское училище и не обременять семью студенческим иждивенчеством, жил по строгому, придуманному для себя распорядку, наращивал мышцы, крутился на турнике, по утрам обливался ледяной водой.
Правда, была одна закавыка: какой флот − военный или торговый? Анатолий потом сам удивлялся, какая мелочь определила его выбор. На первомайском параде курсанты военно-морских училищ проходили через Дворцовую площадь четкими «коробками», в безукоризненном равнении чеканили шаг, вызывая восхищение зрителей. А курсанты мореходки, хоть и были одеты почти в такую же форму, шли перед трибунами в рядах демонстрации лишь слабым подобием строя, − ни равнения в рядах, ни маршевого шага, Нет, Анатолий не хотел проходить через площадь в такой неорганизованной толпе.
«Гражданская» высшая мореходка располагалась неподалеку от военно-морского училища имени Фрунзе, но «торгаши» (они же − «купцы») и «фрунзаки» встречались чаще всего на танцах в Мраморном зале ДК Кирова, где они соперничали, в общем-то, на равных. А вот «в городе» патрули «купцов» не трогали, а «фрунзака» в любой момент могли остановить и лишить увольнительной за небрежно застегнутую шинель или не надраенные до блеска пуговицы. Впрочем, такие промашки встречались редко, «фрунзаки» дорожили своей форменной одеждой, погончиками с белым кантом и золотым якорем, не то, что торгаши, которые умудрялись в форменные клеша вшить такие вставки, что их штанины развевались на ходу, словно две юбки. Однако те из курсантов военно-морского училища, кто задумывался о своем будущем, не так уж свысока смотрели на своих сверстников − гражданских мореходов. Что ждало впереди офицеров флота? Тупое прозябание на железной «коробке» где-нибудь в богом и людьми забытой Ваенге или Совгавани, где и на берег-то сходить некуда и незачем… То ли дело мореходцы: сегодня Роттердам, завтра − Хельсинки, послезавтра − какое-нибудь Рио-де-Жанейро или бананово-лимонный Сингапур…
Уже поступив на первый курс Высшего военно-морского училища, Радыгин прочитал в попавшем под руку журнале высказывание Эйнштейна, который говорил, что людям, которым доставляет удовольствие маршировать под звуки громкой музыки, головной мозг достался зря, они вполне могли бы довольствоваться одним спинным. «Странно, − думал Анатолий, − а вот мне строевые занятия, в сущности, нравятся. Нравится тянуть ногу на плацу и вместе со всем строем выполнять команды, которые майор Лазуркин отдает особенно выразительным, "строевым" голосом. Я даже нахожу поэзию в звуках торжественного марша, тем более, когда оркестр играет "Варяга" или "Прощание славянки"».
«Да, действительно, ведь ритм − основа всякого стихосложения, от Тредиаковского до Долматовского», − убеждал себя Радыгин, баловавшийся стишками − для ротной стенгазеты, а потом и для «настоящей» военно-морской газеты, выходящей в Кронштадте. Он уже хорошо знал, какие стихи редакция безоговорочно берет, а какие откладывает в сторону, усмотрев в них лирическую грусть, то есть упадническое настроение, или недостаточное восхваление великого вождя и учителя. Стихи, написанные «для себя», Анатолий показывал только близким товарищам; у Жоры Афанасьева они вызвали восхищение, а у Боба Стаховского − снисходительную усмешку: «Брось ты это баловство, гёрлам стишки до одного места, им подавай суровую прозу, а лучше с ними руками, а не словами».
Биобиблиографическая справка в сборнике «Поэзия военных моряков российского флота» сообщает: «В январе 1956 года, с последнего курса, «за правдоискательство» был отчислен из училища и назначен строевым матросом на крейсер «Молотовск» эскадры Северного флота. Однако, по распоряжению Главнокомандующего ВМС Адмирала флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова, через месяц был зачислен курсантом ЧВВМУ им. П.С. Нахимова. В августе 1956 года окончил это училище по артиллерийской специальности, получил воинское звание лейтенант…»
Что-то в справке не стыкуется.
разберемся по датам.
с декабря 1955 года Кузнецов уже не был главкомом, а с 17 февраля 1956 года не был адмиралом флота Советского Союза. Постановлением Совета Министров СССР от 8 декабря 1955 года Н.Г. Кузнецов был снят с должности первого заместителя министра обороны СССР и главнокомандующего ВМФ СССР. С 5 января 1956 года Главнокомандующим ВМФ стал адмирал Сергей Георгиевич Горшков. А николай Герасимович Кузнецов, все еще в звании адмирала флота Советского Союза, «находился в распоряжении министра обороны СССР».
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 февраля 1956 года он был понижен в звании до вице-адмирала и уволен в отставку по приказу министра обороны СССР от 18 февраля 1956 года.
* * *
Попробуем реконструировать события этого временного отрезка.
Еще в 1954 году Анатолий женился. Ничего больше мы не знаем о его жене Галине; впрочем, женитьба «фрунзака» на втором курсе или в начале третьего была делом не таким уж частым, но уж вовсе не было необычным. Какая у них была любовь − скоротечная или на всю жизнь − не нам судить. в 1955 году у Анатолия и Галины родился сын Сергей.
Но в курсантском положении каждый день видеться с женой и сыном и поучаствовать в воспитании милого ребенка было невозможно. Увольнение в город − по субботам и воскресеньям, да и то не каждый раз: то суточный наряд, то дежурное подразделение. Правда, на старшем курсе вроде бы еще разрешалось увольнение по средам вечером, но такая ли уж это приятная участь − убегать от семейного очага на ночь глядя, чтобы успеть в училище до отбоя. К тому же, по средам Анатолий разрывался между желанием побывать с женой и участием в очередной встрече литобъединения «Путь на моря», которым руководил добрейший Азаров. Всеволоду Борисовичу нравились стихи Анатолия. Но не те, которые он писал для стенгазеты по поводу очередного советского праздника, и даже не те, которые охотно печатали флотские и молодежные газеты:
Знакомую песню выводят корнеты,
И в поступи злой барабанного боя
Она зазвучала походной трубою…
Рождалась мелодия в сабельном звоне,
Качаясь в седле, сочиняли поэты
Горячее слово для музыки этой…
Всю ночь приближались
Кошмаром косматым
Гнедой жеребец
Под высоким начдивом,
Роскошная лошадь
Под стройным комбатом».
Зато как приятно было, когда Азаров похвалил за коротенький стих:
…Эскадра спит в полярном порту,
А мачты в ряд, как сосны в аллее.
Эсминцы прижались бортом к борту,
Как люди. Рядом всегда теплее.
А еще всем литкружковцам понравилось стихотворение, которое Анатолий привез с летной практики на Северном флоте:
Когда издалека кого-нибудь ждем!
Девчонка на пирсе в замызганных ботах
Давно терпеливо стоит под дождем.
У всех деловой, озабоченный вид.
И только Любовь одинокая, в ботах,
И мерзнет и мокнет, но все же стоит.
…Путем легендарным войдет в века
Эсминец, закутанный в дым и пламя…
Пойми, Анатолий, что, когда ты надуваешь щеки или встаешь на ходули, достигается эффект, противоположный желаемому».
